Кучер натянул вожжи и обернулся, вопросительно глядя на седоков.

Саженях в ста от шоссе начиналось гулянье. Огромный кусок ровного как стол Ходынского поля окружала изгородь высотой в четыре жерди, протянутые от столба к столбу. Ни дать, ни взять загон для скота — тем более что со стороны шоссе изгородь в нескольких местах имела ворота, тоже сделанные из перекладин.

— К театрам — подняв голову, бросил кучеру Николя.

Экипаж погрохотал колесами на бревенчатом мостке, переброшенном через канаву между шоссе и полем, подъехал к изгороди, миновал центральные ворота и двинулся к царскому павильону. Вот проехали звонницу — помост с перекладиной, на которой висели разной величины колокола. Вот позади осталась огромная клумба. Экипаж въехал в тень павильона. Запахло свежими стружками и лаком.

— Да, денег, я смотрю, ваше установление не пожалело… — проговорил д'Альгейм, оглядывая павильон.

— Это вы про что? — отозвался Николя. — Про театры?

— Да… и про театры тоже — ответил д'Альгейм. — Что-то они мне напоминают… Пять похожих друг на друга деревянных театров — одни сцены без зрительных залов — возвышались недалеко от павильона, посреди поля. Один из них стоял в центре, четыре других обращали к центральному свои пустые сцены. Каждый театр тоже окружала ограда из жердей.

— Большой театр, возможно, — сказал Николя. — Ничего удивительного. Их сцены и есть точные копии сцены Большого. После праздничных представлений в Большом декорации привезут именно сюда, для тех же представлений.

— Воистину царский подарок — произнес д'Альгейм. — И что же, после коронования в них тоже оперу петь будут?

— Увы, сударь, — вздохнул Николя. — Сразу после торжеств театры будут снесены. Как, впрочем, и все другие постройки.

— И это по-царски — кивнул д'Альгейм.

— А где же у вас, так сказать, народные удовольствия? — вмешался Дурнев. — Фонтаны с вином, я слыхал?

— На такие-то деньги и реки винные пустить можно было бы — согласился д'Альгейм. — Народную бухгалтерию не проведешь.

— Пивные сараи, одним словом, — подвел черту Николя. Затем он привстал и обернулся к кучеру: — Давай-ка, братец, к Ваганькову углу поворачивай. Знаешь?

Сняв шляпу, кучер поклонился, затем снова нахлобучил ее на голову, и хлестнул вожжами по спинам лошадей:

— Но-о к Ваганькову!

Экипаж свернул с дорожки и ход его сразу стал мягче. Под колесами зашелестела трава.

Д'Альгейм прищурился: в полуверсте от них необычно ровная для Москвы цепочка одинаковых буфетов заканчивалась. Справа от конца этой цепочки белели свежими досками несколько — пять, шесть, семь — сараев. К ним, по диагонали пересекая квадратную версту гулянья, и ехал экипаж.

Вскоре под колесами снова зашуршал гравий. Экипаж резко повернул и д'Альгейм увидел ряд одинаковых сараев, тоже цепочкой, но уже со стороны Ваганькова, выстроившихся на краю гулянья.

— Вот и пивные сараи. Народное удовольствие — произнес Николя. — Не угодно ли осмотреть?

— А чего тут смотреть? Сарай он и есть сарай — недовольно произнес полковник Дурнев.

Сараи, действительно, издалека отличались только своей новизной. Но вблизи оказалось, что вдоль каждого сарая тянулась труба, от которой отходила пара десятков коротких шлангов.

— Внутри сарая резервуар, сообщающийся с этой трубой, — пояснял Николя, — в него наливают пиво. Затем пиво поступает в гуттаперчевые трубки. Кранов нет ни снаружи, ни внутри.

„Вот и она, мечта турецкого двора и прусского Генштаба — подумал д'Альгейм. — Бесконечный поток хмельного для русских“.

— Сколько же это на одного человека выйдет? — спросил полковник Дурнев, выходя из экипажа.

— По два стакана — ответил Николя. — Емкость той самой подарочной кружки.

Полковник Дурнев хохотнул:

— Вы, сударь, верно, полагаете: подошел босяк, кружку задарма выпил и дальше пошел. Не так ли?

— Кружку, ну, пусть вторую… На полмиллиона, по правде сказать, рассчитано. А придет четыреста тысяч — произнес Николя.

— Немыслимо! — крикнул полковник Дурнев. — Смею заметить, пока до дна всё не выпьют, не отойдут-с! И других не пустят! Вы об этом подумали?

— Я — архитектор — заметил Николя, глядя куда-то внутрь себя.

— Архитектор! А я, милостивый государь, полицейский. Фараон-с! Но русского человека наизусть знаю. И уверяю вас… А ну, стой!

Экипаж за спиной д'Альгейма скрипнул. Д'Альгейм обернулся: на облучке, вытянув руки по швам, стоял и хлопал глазами кучер. Однако кучер был тут не при чем.

— Стой, сволочь!

Взметая сапогами облачка пыли, полковник Дурнев мчался к ближайшему сараю. Д'Альгейм успел заметить тень, метнувшуюся за угол. Однако полковник Дурнев не погнался за этой тенью — он держал путь к дверному проёму, черневшему на фоне белых досок. На бегу достав из кармана свисток, он сунул его в рот, переливисто засвистел и, не снижая прыти, скрылся внутри сарая.

Николя взглянул на д'Альгейма, пожал плечами и пошел вслед за полковником. Д'Альгейм двинулся туда же.

Мрак, царивший внутри сарая, ритмично рассеивали лучи солнца, проникавшие внутрь в такт качавшейся на одном гвозде доске. Через дыру, которую эта доска прежде закрывала, и сбежали, вероятно, обитатели сарая. Последний из них — маленький невзрачный мужичонка лет двадцати — сейчас болтался в руках полковника Дурнева.

— А что вы, сволочи, тут делали, а? А-атвечать!

— Мастеровые мы… — сумел, наконец, пробормотать мужик, когда Дурнев устал и опустил его на земляной пол, а ворот полосатой коломянковой рубахи перестал мужика душить. — Мастеровые господина Силуянова.

— Полковник, отпустите же его! — крикнул Николя. — Это Савка, рабочий Силуянова, подрядчика.

— Ишь, глаза-то бегают… — продолжал Дурнев. — А дружки его где? Может, вы, господин архитектор, знаете? Где дружки, сволочь? Бабу, небось, всей артелью тараканили? А?!

— Вечеряли мы, вашблагороть.

— Вечеряли… — Дурнев поддал сапогом расстеленную на полу тряпицу: в стену сарая полетели куски черного хлеба и пара луковиц. — Вам бы, сволочам, только жрать, да девок портить. Тебе кто здесь жрать позволил, а? В присутственное место тебя кто пускал?

— Господин полковник! Вы, кажется, постройки осмотреть собирались? — повысил голос Николя.

— Извольте не указывать, сударь! — крикнул Дурнев. Даже в полумраке сарая было видно, как покраснели его глаза. — Я вам не Савка-с! Я при исполнении-с! В казенном месте жрать никому не положено-с!

Не выпуская ворот мужика из левой руки, полковник Дурнев правой обыскал его, ничего не нашел и снова принялся кричать:

— Мастеровые, говоришь? А паспорт где? Паспорт где, сволочь?

— В конторе — просипел мужик — у господина Силуянова.

— Так это у Силуянова. А у тебя что, морда татарская?

Сбитый с толку мужик развел руками.

— А отчего это у тебя щека распухла? Да не эта, другая. На пасеку лазил? То-то я и смотрю. Вечор как раз на Петровских дачах пасеку обокрали. Али зуб болит?

— Не болит, вашблагороть. Это я доесть не успевши.

— Не болит, говоришь…

Дурнев мельком оглянулся на д'Альгейма и Николя:

— Я вас догоню, милостивые государи… Так на пасеку лазил, али зуб болит? Признавайся, сволочь!

— Болит, вашблагороть…

— Ну так я тебя вылечу… Господа, я же сказал, что догоню, — уже не оборачиваясь, глухо проговорил, почти промычал полковник Дурнев.

Он сунул руку в карман кителя и достал маленькие блестящие щипцы.

— А ну, рот открой!

— Владимир Владимирович! — проговорил д'Альгейм. — Это надо прекратить!

— Каким образом? — испугался Николя. — Он же сказал, что при исполнении…

— Господин полковник! — тонким голосом крикнул д'Альгейм. — Извольте прекратить это безобразие!

— Шире! Шире открой! — кричал Дурнев. — А ну! Баба рязанская!

Мужик взревел нехорошим, животным голосом. Грязные ступни его ног снова зависли над земляным полом — зуб явно оказался коренным.

— Прекратите! — закричал д'Альгейм. — О, боже!