— Лодку, на которой я приплыл сюда.

— Господи, — улыбнулась она, — есть у него такая слабость.

— Взял всего ничего, а оморочка — чудо! Но мы говорили о Гантимуре.

— Да, имя его монгольского происхождения, но означает не хан Тимур, а скорее — железный князь… Он был вождем большого тунгусского племени, кочевал на севере Маньчжурии. Гантимур — пращур по матери, а прадед по отцу был бурят. Так что у нас намешано всего понемногу. Русской крови больше, но закваска остается, — усмехнулась она, показав на свои глаза, скулы.

Бестужев хотел сказать, что именно восточные черты делают ее особенно привлекательной, но постеснялся смутить эту красивую, еще молодую, около сорока лет, женщину.

— Когда русские вышли на Амур, Гантимур подружился с ними, попросил подданства России. Императору Канси это не понравилось — какой пример другим приамурским племенам! Он стал требовать выдачи Гантимура. Нерчинский воевода отказал, тогда маньчжуры пошли на Албазин, взяли его штурмом, затем осадили Нерчинск и заставили подписать договор, по которому путь на Амур для России был закрыт. Гантимур стал кочевать со своим племенем по Шилке и Конде. Царь Алексей Михайлович за верность России присвоил ему титул князя. Те, что жили на Конде, назывались кондинскими, отсюда и наша фамилия.

Строительство барж в Бянкине задерживалось, и Бестужев провел у Кандинских целую неделю. Уставая от неурядиц и хлопот, он проводил вечера в беседах с Ксенофонтом Алексеевичем и Марией Алексеевной, играл в шахматы с Ваней и его кузеном Витей, который был не по возрасту смышлен и развит.[9] Потом Ваня и Витя уехали в Кяхту. Когда гостиная была пуста, Бестужев с удовольствием музицировал на рояле.

Вряд ли он узнал бы о своих музыкальных способностях, если бы не выиграл в лотерее фортепиано. Случилось это уже на поселении в Селенгинске. Однажды, когда в доме никого не было, он попробовал сыграть песню. «Что ни ветр шумит во сыром бору», слова которой сочинил на каторге в честь восстания южан. Первый опыт ободрил его, и он стал подбирать мелодии Алябьева, Глинки, Булахова. А самую сокровенную для него мелодию он долго не осмеливался трогать. Слишком дорога была она, чтобы портить плохим исполнением. Позднее он все же решился и разбередил давнюю душевную рану.

Впервые «Пассакалью» Генделя Мишель услышал с Анетой, дочерью адмирала Михайловского. Она сидела взволнованная и мелодией, и присутствием Мишеля, и мечтами о будущем, связанными с ним, тогда молодым лейтенантом флота. Потом она стала играть «Пассакалью» на арфе. Мелодия Генделя стала как бы символом их отношений и навсегда связалась в памяти с образом Анеты.

Накануне восстания, оказавшись неподалеку от дома Михайловских, он решил проститься с Анетой. Дом был полон гостей, звучала музыка. Анета очень обрадовалась приходу Мишеля, с удовольствием танцевала с ним. Как же мила, прекрасна была она тогда! Побыв там совсем немного, он решил незаметно удалиться. Выйдя в переднюю, надел шинель, но из-за волнения никак не мог застегнуть крючки. Однако Анета увидела его и обиженно спросила, почему он уходит. Мишель обнял ее, поцеловал и молвил: «Прощай, мой друг!» Дрогнувший голос, глаза выдали его, она догадалась, на что решился он, — город гудел слухами о заговоре, побелела как полотно и рухнула без чувств. Уложив ее на диван и воспользовавшись поднявшейся суматохой, он выбежал на улицу…

Вернувшись из Бянкина в Читу, Бестужев подготовил к отправке первые суда каравана. На берегу Ингоды, в казачьей станице Атамаповке, под Читой, заканчивалась погрузка части барж и плотов. Отплытие задерживалось из-за отсутствия губернатора Забайкалья Корсакова. На дороге, спускающейся с горы к реке, показался верховой из Читы и, подскакав к Бестужеву, сообщил, что Корсаков задерживается с американцем Коллинзом в рудниках и велит отплывать, не дожидаясь его прибытия.

Бестужев попросил позвать священника. Из ближней избы появился высокий благообразный старец в сопровождении двух дьяконов. В руках у него икона Богоматери, которую, по преданию, вывезли из Албазина.

Как только отец Афанасий окончил молебен, оркестр военных музыкантов заиграл «Амурский марш». Бестужев скомандовал отвал, гребцы передних барж начали отталкиваться баграми. Засуетился народ на берегу. Мальчишки побежали вдоль реки, крича и подбрасывая вверх шапки.

Бестужев направился к своей лодке и увидел, как из толпы вышел осанистый, респектабельного вида мужчина. Это был Густав Радде, начальник экспедиции Российского Географического общества. Корсаков обещал отправить его на Малый Хинган, но не отдал распоряжения об этом. Радде был в отчаянии, боясь упустить вешние воды и застрять на мелководье. Бестужев разрешил дело двумя словами: «Едемте вместе». Подойдя к одному из свободных плотов, который предстояло загрузить в Шилкинском Заводе, он велел помочь Радде в погрузке его вещей, а ему самому предложил свою «адмиральскую» лодку с сооруженной на ней будкой от солнца и дождя. Павел обеспокоился: «Как же мы?», но Бестужев сказал, что в Бянкине есть еще одна такая, а пока они поплывут на оморочке.

— Не знаю, как и благодарить вас! — взволнованно пожал Радде руку Бестужева.

— Наш караван будет догружаться ниже, а вы нас не ждите, идите вперед. До встречи на Хингане.

Бестужев и Павел уселись в зыбкую оморочку. Быстрое течение тут же подхватило ее. Бестужев несколькими взмахами весла вывел лодочку на стремнину. Дома и толпа на берегу начали удаляться и вскоре скрылись за поворотом. Павел взял весло у Бестужева и стал грести мощно, размеренно, обгоняя одну баржу за другой, пока лодочка не оказалась впереди эскадры.

Когда начали сгущаться сумерки, на задней барже засветился огонь. Плоты и баржи нагружены легко, некоторые совсем свободны, и Бестужев решил пройти часть пути ночью. Вскоре костры загорелись и на других баржах, плотах. Бестужев тоже зажег заранее приготовленный смолистый факел, прикрепил его к корме. Цепочка огоньков, растянувшись по Ингоде, двигалась вдоль высоких гористых берегов, покрытых густым лесом. Засветилась на западе яркая Венера. Караван гусей, тревожно перекликаясь в сумеречной вышине, проплыл на северо-восток.

Приняв баржи, построенные в разных местах, Бестужев завершал погрузку в Шилкинском Заводе, где находилась основная база грузов Амурской компании, доставленных из Иркутска зимой санным путем. Однако дела шли плохо: интенданты строили каверзы, мешала и торговля водкой в шинке. Никакие убеждения и угрозы не действовали на интендантов и шинкаря. И как только приехал генерал-губернатор, Бестужев рассказал ему обо всем. Муравьев тотчас же приказал вызвать чиновников и полицмейстера. Когда они явились в кабинет, Муравьев начал распекать их:

— Воры! Мошенники! Офицерский мундир позорите! В солдатский захотели? Немедленно обеспечьте доставку грузов к баржам! А задержку отнесу на ваш счет!

Перепуганные интенданты вышли, Муравьев приказал полицмейстеру запретить продажу водки, а если шинкарь ослушается, посадить его под арест до отправил каравана. Выпроводив полицмейстера, Муравьев сказал:

— Кого только не приходится терпеть в Сибири — и пьяниц, и ленивцев, и прочих негодяев! А кем заменить? Думаете, интенданты испугались? Ничуть. Самое неприятное — погрузка за их счет. Но они найдут способ надуть казну в другом…

Узнав, что экипажи и судовая полиция пока не набраны, Муравьев помрачнел еще больше. Еле сдерживал себя, он посоветовал быть с людьми жестче, чтобы они чувствовали власть. Бестужев предложил на место урядника судовой полиции Павла Пономарева, а помощников набрать из экипажей, по одному с каждой баржи. Муравьев согласился с ним и сказал, что выдаст пистолеты и фуражки.

— И вас надо вооружить, — Николай Николаевич начал успокаиваться. Достав из дорожного сундука двуствольный пистолет и кортик, он торжественно преподнес их Бестужеву. — Вот, возьмите. Такой же пистолет был у Невельского.