— А теперь смотрите, показываю медленно…

Когда парни освоили узлы, Бестужев повел их вверх по течению, к другой барже, расставил у кормового и бортовых пней и скомандовал отвал. Медленно набирая скорость, баржа приблизилась к месту аварии. Сплавщики стали бросать концы с опрокинутой баржи на проходящую. Бестужев, Кузьма и его сосед быстро завязали свои концы, но один из канатов, спутавшись с другим, не долетел, и оба упали в воду. Три каната натянулись струной, идущая баржа дрогнула, словно наткнулась на что-то. Раздался хруст. Один из кольев на перевернутой барже сломался и полетел на палубу проходящей. Бестужев едва успел увернуться от пролетевшего мимо обломка.

Но под двумя другими канатами колья оказались крепкими. Опрокинутая баржа немного приподнялась, мужики, стоящие подле нее, успели подсунуть более длинные жерди под борт, и тут канаты, не выдержав напряжения, лопнули.

— Ничего, ребята! — крикнул Бестужев. — В следующий заход получится! Плыви вниз, не останавливайся, — приказал он кормщику. И когда баржа подошла близко к яру, Бестужев и его помощники попрыгали на берег. Вернувшись к месту аварии, Бестужев приободрил людей, велел привязать новые канаты и вбить новый кол вместо сломанного.

Следующий заход оказался удачным. И хотя один из канатов не успели завязать, четыре других не только перевернули баржу, но и немного протащили ее по дну. Крики «ура» разнеслись над рекой. Проходящая баржа остановилась. Бестужев принялся развязывать мокрые, туго затянутые узлы. Только бывалому моряку под силу это. Когда он поднялся на баржу, Чурин уже слазил в трюм и радостно сообщил, что мука даже не подмокла.

— Вот и прекрасно! — улыбнулся Бестужев. Возбужденный удачей, он выглядел молодо. Радость светилась в его глазах.

Караван тронулся в путь. Бестужев некоторое время оставался на барже, где плыл Кузьма.

— А ловко вы с канатами, — крутнул руками Кузьма.

— С двенадцати лет в море, — усмехнулся Бестужев, — чай, научишься.

— А верно, вы против царя войско вывели?

— Кто тебе сказал? — удивился Бестужев.

— Да слышал, — уклончиво махнул рукой паренек.

— Было дело, Кузьма, расскажу как-нибудь. Народу тут много, переиначат, передадут не так.

— Зря вы это, — вдруг сказал бородатый кормщик, — мы ведь знаем, что вы из «секретных». Я вот тоже по декабрьскому делу.

— На юге, у Муравьева-Апостола был? — изумился Бестужев.

— Нет, в Костромской губернии, в аккурат под рождество усадьбу помещичью подожгли…

— Сравнил, — усмехнулся Кузьма.

— И Кузя тоже с властью не поладил — урядника хлобыстнул, — сказал один из гребцов. — Не в декабре ли?

— Нет, летом, но даже если бив декабре, ты тот декабрь с другими не равняй!

— Откуда ж ты? — спросил Бестужев.

— Из Новгородской губернии, с Волхова, из Кречевиц, — ответил Кузьма.

— Так мы земляки — у нас в Сольцах на Волхове усадьба была.

— У вас — усадьба? — расширил глаза Кузьма.

— Представь себе. Но душ всего полсотни было, а когда нас с братьями сослали, сестры продали имение, дали вольную крестьянам и поехали к нам в Сибирь… Чего ж с урядником не поладил?

— Приехал он недоимки взымать, ну и к сестренке — уступишь, мол, недоимки покрою…

— И пусть бы покрыл, — ухмыльнулся гребец.

— Пошел ты… Сестренке-то тринадцать лет всего было. Оглоушил урядника батогом, ну а мне потом больше досталось, — задрав рубаху, Кузьма показал спину с рубцами от ран, — а после по этапу в Тверь, в Москву и по Владимирке…

— Которой конца нет, — вздохнул Бестужев. — Скоро не только на Амур — на Сахалин погонят…

25 июня бестужевская эскадра подошла к Усть-Стрелке. Оморочка быстро неслась по темной ряби слившихся вод Шилки и Аргуни. Недаром монголы называют Амур Хара-Мурэн — Черная река. Бестужев попросил у Павла стакан. Тот подал его и начал откупоривать штоф с водкой.

— Да нет, — усмехнулся Бестужев, — воды амурской попробуем, — черпнув стаканом воды за бортом, он поднял его. — Ну, здравствуй, Амур-батюшка! Почти месяц маялись на Шилке, дай бог, чтоб на Амуре было легче! — и выпил воду…

На Усть-Стрелке Бестужев встретился с Паргачевским, давним знакомым по Селенгинску. Иван Евлампиевич увлекался восточными языками и в свое уже не первое плавание по Амуру отправился не столько из-за денег, сколько для изучения языков амурских племен. В это лето он подрядился открыть торговые лавки Зимина и Серебренникова в новых селениях на Амуре.

Подождав, когда причалили последние баржи, Бестужев направился к Паргачевскому, чтобы расспросить о дальнейшем пути. Тот посоветовал не пользоваться картами, а нанять лоцманов.

— Хорошо знают реку манегры[12] и охотно соглашаются проводить баржи. Вообще приамурцы относятся к русским очень радушно. Возвращаясь зимой по льду Амура, я убедился в этом. Останавливался в чумах гиляков и гольдов, в мазанках солонов и дауров. И везде мне отдавали лучшие места, угощали мясом, рыбой. Они говорят, что с русскими торговать гораздо лучше, выгоднее. Маньчжурские купцы буквально обирают их. И теперь приамурские племена целыми стойбищами начали принимать православие…

Паргачевский отплыл на своей лодке с гребцами на рассвете, а Бестужев тронулся в путь, выждав, когда солнце и ветер разгонят туманы. Прорываясь сквозь отроги Большого Хингана, Амур несся мощно, величаво.

Баржи шли по стремнине легко, быстро. Но к вечеру двадцать седьмого июня густой туман, выплыв из горных долин, перекрыл видимость. Глянув на карту, Бестужев понял, что они вышли к устью реки Урки, которая стала сносить баржи вправо, и приказал причалить к левому берегу.

За ужином он сказал, что именно здесь двести семь лет назад вышел на Амур Ерофей Хабаров, а Василий Поярков — на шесть лет раньше по Зее. Снизу донесся чей-то крик.

— Кто-то из наших, — забеспокоился Бестужев. — Может, помощь нужна?

— Сейчас уже поздно, — ответил Павел.

— А вдруг беда какая? Нет, надо съездить.

— Одного вас не пущу, мало ли что? — Павел взял штуцер, видавшее виды ружье.

— Не ждите нас, мы там заночуем, — сказал Бестужев.

— Если все будет хорошо, — мрачно пошутил Павел.

— А как мы узнаем, все ли в порядке? — спросил Чурин.

— Ххак-хак-хак! — вдруг рявкнул по-гураньи Павел.

— Ты что? — отшатнулся Чурин. — Ну чисто гуран!

— Это и будет знак, что все хорошо, — пояснил Павел. — И вы так же ответьте, когда услышите.

Сев в оморочку, Бестужев оттолкнулся от баржи. Несколькими взмахами весла Павел вывел лодку на стремнину. Бестужев попробовал достать дно веслом, но оно, уйдя с рукоятью под воду, не дошло до него. Павел перестал грести: течение несло и без того быстро. Вода журчала на перекатах, ветер шевелил листву, снося недавно появившихся комаров. Вскоре сквозь кусты на левом берегу замелькал огонь костра, послышались голоса. Бестужев бесшумно подрулил лодку к берегу.

— Гуран рядом ходит, — говорил кто-то, — вот бы подстрелить.

Бестужев и Павел вышли из лодки. Подойдя вплотную, Павел вдруг издал ужасный гураний крик. Те, кто стоял, упали на землю, а лежавшие вскочили на ноги. Но, увидев Бестужева с Павлом, успокоились.

— Господи, — перекрестился Пьянков, — да нешто так можно?

Павел, довольный переполохом, объяснил, что это условный знак.

Послышался ответный крик, поданный Чуриным.

— Во — откликаются! — улыбнулся Павел.

— Три баржи здесь, а где остальные? — спросил Бестужев.

— Прямо не знаю, то ли вперед ушли, то ли отстали, — ответил Пьянков.

— Как же так? Надо держаться вместе!

— Канаты рвутся, два якоря потеряли, — оправдывался Пьянков.

Тут от баржи к костру двинулся какой-то взъерошенный мужик. Прихрамывая на одну ногу, он шел с явной недоброй решимостью.

— А! Господин адмирал пожаловал! — сказал он, приблизившись, и неожиданно, как-то по-рысьи кинулся на Бестужева и схватил за грудки сильными жилистыми руками. — Да я тебя, офицерское отродье, щас при всех кончу!