Кончив пить чай, Мальянга, не меняя позы, раскурил трубку.

— Как ноги не отекут? Ну прямо бурхан! — сказал Павел.

— Бурхан и есть, — подтвердил Бестужев, — бог в своем деле.

— Право гляди! — показал Мальянга на остров, посреди которого виднелось что-то белое.

— Это скелеты, — разглядел в подзорную трубу Бестужев. — Опять солдаты Облеухова. Видать, все замерзли.

Чуть ниже Мальянга показал еще один остров с грудами человеческих костей.

— Нет, не триста погибло, — вздохнул Бестужев, — гораздо больше…

Тягостное молчание воцарилось на барже.

Тишину нарушали лишь команды Мальянги, скрип весел-потесей и плеск воды под их ударами. Более ста верст прошли за день, и лишь туман задержал их вечером.

Насколько хорошо плыли, настолько неудачно причалили. На одной из пьянковских барж оборвался канат с якорем, и она села на мель, преградив путь остальным. Снова едва не столкнулись баржи, но, обходя застрявшую, оказались на другой мели. Поняв, что дело обернется задержкой, Бестужев очень расстроился. Мальянга не решался подступиться к нему, потом все же не выдержал и попросил вина. Бестужев махнул рукой, велел дать бутылку, но чтоб тот не пил все разом. Хмурый Павел, играя желваками, сказал, что его так и колотит от Пьянкова и он готов взять на себя грех — высечь виновных.

— Мое терпение тоже иссякает, — сказал Бестужев, — но, знаешь, никто из нас, пятерых братьев, не бил подчиненных. Не дело это.

— Но увещевания для них, что комариный звон…

Вскоре с баржи спрыгнул Мальянга и направился к костру.

— Моя манзура не боис! — крикнул он, грозя кулаком на правый берег. — Олосы обиду не давай! Олосы — люди холосый!

— Ну-ка, старик, ложись спать! — Бестужев расстелил шинель у костра, Мальянга послушно лег и сразу уснул.

— Смотрю на вас, Михаил Александрович, — сказал Чурин, — и думаю, чего это вы пошли в плавание. У меня ни семьи, ни детей, и то кляну день, когда согласился.

— Потому и пошел, что семья, дети.

— Но как вам удается сохранять спокойствие? Другой давно бы не выдержал…

— И высек, кого надо, — добавил Павел. — Нет, ей-богу пора!

— Как там Митрофан? — спросил Бестужев.

— Словно другой стал. Старается вовсю.

— Вот видите, а избили бы — сбежал бы…

— Он-то понял, — возразил Павел, — но не все доброе слово ценят. Вы с ними по-хорошему, а они над вами же смеются.

— А что, если заменить Пьянкова Митрофаном? — спросил Бестужев.

Чурин удивленно глянул на него, подумал и сказал, что хуже, пожалуй, не будет.

— Лево давай! — вдруг раздался крик. Все вздрогнули, но, поняв, что это кричит Мальянга, засмеялись.

— Молодец, даже во сне правит, — улыбнулся Бестужев.

Утром Бестужев услышал сквозь сон несколько выстрелов. Открыв глаза, он увидел, что Мальянги нет, а остальные еще спят. Через некоторое время тот подошел к костру со связкой крупных крякв.

— Моя вставай рано, бери ружье, стыреляй токо три раз.

— И дюжину уток! Молодец!

— Моя патроны жалей, — довольный похвалой, сказал Мальянга. Не разрезая уток, он стал деревянным крючком вынимать потроха, потом наскреб глины, густо развел ее водой и начал замазывать перья. Бестужев с любопытством смотрел, что будет дальше. А Мальянга выкопал неглубокую квадратную ямку, разложил в ней уток, засыпал слоем золы и песка, наложил сверху дров и развел жаркий костер.

Пока Бестужев ходил к воде умываться, Мальянга поддерживал ровный сильный огонь. Когда дрова прогорели, он разгреб уголья, золу и достал одну из уток, похожую на обугленный горшок из глины. Постучав длинным ножом по затвердевшей, обожженной корке, он секущим ударом развалил утку на две части. Горячий пар вместе с аппетитным запахом повалил из обеих половин. Взяв одну из них, Мальянга подсолил и подал ее Бестужеву. Столь необычное и быстро приготовленное блюдо оказалось очень вкусным. Мальянга поставил уток перед каждым. От удовольствия Павел жмурился, как кот, а потом спросил, как же Мальянга убрал потроха. Тот взял крючок, поднес к заду Павла.

— Сюда толкай, потом обратно.

Дружный хохот раздался в ответ на неожиданную выходку Мальянги.

— Это не мне, а Пьянкову надо сделать.

— А сам-то чего не ешь? — спросил Бестужев. Мальянга замялся, потом робко сказал:

— Моя мало-мало опохмела надо.

— Нальем ему, — сказал Павел. — Сегодня не плыть, а он так ублажил нас.

Позавтракав, Бестужев с Павлом направились к баржам Пьянкова. К удивлению, там еще все спали, лишь Митрофан сидел с удочкой на берегу. Несколько больших сазанов лежало в траве, пошевеливая жабрами и хвостами. Поздоровавшись, Бестужев спросил, чего он не будит людей.

— Пьянков спит, а я-то при чем?

Тут запрыгал поплавок. Митрофан ловко подсек крупную рыбу, осторожно повел ее к себе и, когда она подошла к берегу, поддел ее сачком из прутьев. Полюбовавшись сазаном, рассмотрев сачок и сделанный из булавки крючок, Бестужев сказал:

— Золотые руки у тебя! А не взялся бы ты вместо Льянкова?..

Митрофан прямо-таки оторопел.

— Станут ли меня слушать?

— Отдам приказ — станут!

Из грязи да в князи? Нет, погодите маленько, подумать надо.

Бестужев попросил Павла разбудить людей. Тот поднялся на баржу, открыл люк трюма и отшатнулся.

— Ну и дух, хоть топор вешай! Нет, чего мне травиться.

Встав на четвереньки и сложив ладони рупором, он рявкнул по-гураньи. Звериный крик в гулком трюме прозвучал сильнее, чем тогда, у костра, и вмиг поднял людей. Заспанные мужики стали выбираться на палубу. Пьянков вылез позже всех.

— Истый капитан, — усмехнулся Бестужев, — последним покидаешь корабль.

В это время на реке показалась яхта под парусом. Ветер и течение быстро несли ее по стремнине. Когда она приблизилась, Бестужев узнал в одном из офицеров Юлия Раевского, адъютанта Корсакова.

— Михаил Александрович, мы вас ищем, боялись разминуться в протоках… Знакомьтесь, Бронислав Казимирович Кукель, чиновник по особым поручениям.

— Не брат ли Болеслава Казимировича?

— Разумеется, — отдав честь, сказал тот — Поклон вам от него и Луизы Антуан.

— А вот вам письма, — Юлии достал из сумки два конверта.

Бестужев пригласил Раевского и Кукеля к своей стоянке и, пока они плыли к ней, начал читать письма.

«Дорогой наш Мишель!

Пишем тебе в Читу в надежде, что письмо застанет тебя у Дмитрия Иринарховича до твоего отплытия. Мы живем, слава богу, ничего. Леля и Коля спрашивают, когда приедет папочка. Леля недавно простыла. Не доглядели — забежала в лужу. Но болеет не сильно.

На пасху красили яйца, стряпали куличи, освятили в церкви, в которой малевал иконы наш брат Николай, царство ему небесное. Недавно ходили к нему, холмик поправили. Как сошел снег, Оля посадила луковицы сараны и лилий. Поговорили с ним, поплакали над могилой. Лушниковы и Старцевы хотят заказать крест чугунный в Петровском Заводе, спасибо им за все. Единственный ты остался у нас из пятерых братьев. Да хранит тебя господь в твоем многотрудном плавании!

С Мери ладим, не беспокойся. Правда, иной раз она бранится по пустякам, но мы понимаем, что jto от тоски по тебе. С отъездом в Москву пока обождем, хотя Саша[13] зовет к себе. Маша зачем-то написала ему о неладах с Мери, он беспокоится, торопит. Дай бог, не приведется тебе плыть в Америку, тогда мы скорее увидим тебя. Мария и Ольга кланяются. Оля просит прислать семян цветов, каких у нас нет и какие тебе понравятся.

Целую тебя. Елена».

Сложив письмо, Бестужев распечатал второй конверт. Жена написала отдельно от сестер. Значит, что-то не так.

«Здравствуй, дорогой муж Михаил! Пишит тибе твоя жена Мери. Во первых строках своего письма спешу сообщить, что дочь наша Леля выздоравливает, а Коленька — тьфу-тьфу-тьфу — здоров. Спасибо дохтору Кельбергу, по несколько раз в день бывал и сейчас заглядывает каждодневно. Но господь за какие-то грехи ниспослал новое испытание — захворала чахоткой сестра моя Наталья. Келъберг боится, как бы со мной того не вышло. А я думаю, на все воля божья. С сестрами твоими стараюсь ладить, но больно горделивы оне. Елена так из-за ерунды днями на миня не смотрит, а мне каково? Но ты не беспокойся. Получив намедни твое письмо, в коем ты советовал жить в мире и согласии, я пытаюсь исполнять мужний наказ и для того реже разговариваю и не замечаю их. Не пиши ты, Христа ради, по-французски. Все, что ты меня учил, я уж забыла и мне надо лишний раз обращаться к ним. А в энту Америку не езжай, шибко далеко, а я по тибе соскучалась, все молю бога хоть во сне увидеть, а о том, чтоб наяву свидеться, сильно мечтаю.