В день коронации Николая І на иллюминированном Невском проспекте в толпе послышались едкие эпиграммы, поднялися смех, шум. Кто-то донес, будто зачинщиком был Павел Бестужев. Строжайшее следствие не доказало его вины, но тень подозрения все же пала. Через несколько месяцев великий князь снова прибыл в училище и, проходя по дортуару, увидел на столике меж кроватей «Полярную звезду», раскрытую на рылеевской «Исповеди Наливайко». И хотя выяснилось, что книга принадлежит не Павлу, великий князь потребовал от него признать вину.

— Ваше высочество! — вспыхнул Павел. — Я сознаюсь. Я кругом виноват и должен быть наказан, потому что я брат Бестужевых!

Эти слова, а главное — дерзкий бестужевский взгляд были хорошо знакомы великому князю. «До чего же похожи все они!» — подумал он. И Павла выслали на Кавказ.

Тропическая лихорадка, болезни желудка и печени преследовали его во время персидской и турецкой кампаний, однако воевал он достойно. Однажды враги окружили артиллеристов и хотели захватить пушку. Град пуль обрушился на русских. Прислуга дрогнула, попряталась в укрытии. Тогда Павел взял в руки пальник и сам начал стрелять в набегающих врагов. И как только отбил атаку, отхлестал этим же пальником своих струсивших солдат.

Склонность к изобретательству у него была столь же яркой, как у старшего брата Николая. Он сконструировал орудийный диоптр, который ввели во всей русской артиллерии под названием бестужевского прицела. Павел надеялся, что командование по достоинству оценит его изобретение денежным вознаграждением. Однако его представили лишь к Анненскому кресту, даже не повысив в звании.

Дальнейшая служба Павла протекала уныло, однообразно. Он стал вял, апатичен, не проявлял усердия ни в чем. Он то и дело обращался за помощью к матери и Александру, прося довольно большие суммы. И делал это даже тогда, когда, выйдя в отставку, жил в Петербурге.

Хоть судьба не баловала его с детства, он все же привык к особому вниманию старших, требовал его и в возрасте, когда пора становиться самостоятельным и помогать семье. За год до гибели брат Александр написал ему, что дает в долг две тысячи рублей с выплатой постепенно в четыре года, но с процентами по четыре рубля на сотню в год, чтобы приучить его «к английскому порядку».

«Эти деньги назначены всему семейству, — писал Александр. — А вы все мне кровные и равно дороги. Страдания Николая и Михаила должны быть чем-нибудь услаждены по выпуске, и с будущего 37-го года я стану откладывать им назначенную тысячу на обзаведение. Что будет вперед, не знаю — силы изменяют. Видимо, пора подумать разделить, не обижая никого, все, что я имею. Пора подумать и тебе, Поль, обеспечить себя, поправить свое состояние трудами или семейными связями. Жить день за днем… без цели для себя, без пользы для других — несообразность с твоими дарованиями. Без труда и занятий сами гении остались бы остряками — не более… Человек с волею все может, без воли — не в состоянии и хотеть».

Это письмо задело Павла за живое. Он было взялся за перо. Стремление к беллетристике проявилось в письмах братьям в Сибирь. Но вместо того чтобы рассказывать о родных и знакомых, Павел принимался за описание белой ночи и прекрасной Невы. Витиеватые строки ничуть не передавали картин города, полного жизни и движения, радостных и грустных воспоминаний. Когда же Павел писал просто, письма оказывались более яркими. Таким было письмо о смерти Пушкина.

«…Мы вчера похоронили Александра Пушкина. Он дрался на дуэли и умер от раны.

Некто г-н Дантес, француз, экс-паж герцогини Берийской, облагодетельствованный нашим правительством, служащий в кавалергардах, был принят везде с русским радушием и за нашу хлеб-соль и гостеприимство заплатил убийством. Надобно быть бездушным французом, чтобы поднять святотатственную руку на неприкосновенную жизнь поэта… жизнь, принадлежавшую целому народу…

Жена его более ветрена, чем преступна; но если в обществе, где мы живем, ветреность замужней женщины может сделаться преступлением, то она виновата, и тем более, что она знала характер своего мужа, это был пороховой погреб. Пушкин сделал ошибку женившись, потому что остался в омуте большого света…»

Пушкин был дорог Бестужевым не только как поэт, но и как друг брата Александра. В одном из писем к нему Пушкин просил обнять «брата и братью»…

Некоторое время Павел служил в Главном управлении военно-учебных заведений и даже редактировал журнал для их воспитанников. По мнению братьев, он вполне мог бы стать неплохим литератором, однако, несмотря на уговоры, всерьез браться за перо не хотел. Мешали ему и робость перед литературной славой старших братьев, и отвращение к тем, кто процветал в ту пору на литературной ниве. «Все они, — писал он, — эти друзья: Булгарин, Сенковский, Греч и много им подобных — просто негодяи; они приятны в обществе и терпимы по голове, а не по сердцу. Вся наша литературная братия никуда не годится: ссоры, подлости, личности, бессовестность и бездушие…»

С женитьбой у Павла не ладилось. Прослышав об этом, мачеха Одоевского, жившая во Владимирской губернии, взялась за роль свахи и нашла единственную наследницу довольно богатого поместья. Сватовство оказалось удачным, а вот женитьба — не очень. Судя по всему, жена Павла была недоброй женщиной и дурно повлияла на него, заставив предъявить претензии на долю дохода от имения в Сольцах.

Николай и Михаил упрекнули его и, когда Павел написал, что требует от сестер лишь положенную ему долю, ответили, что незадолго до восстания они обязались уступить свои части в пользу сестер.

«Может быть, ты не слыхал о таком нашем соглашении, — писал Николай, — потому что наша катастрофа застала тебя слишком молодым, а сестры из деликатности не хотели сказать тебе об этом, но если свидетельство двух живых братьев сколько-нибудь имеет весу, то я и Мишель уверяем тебя своей совестью, что оно было. Если они отдадут тебе твоих крестьян, у них не останется ни способа жить, ни средства помочь своему положению… Ты у них в большом долгу. Елена была твоей воспитательницей, Мария и Ольга помогали ей в этом.

Честность и благородство не изменяли ни одному из членов нашего семейства, которое было примером чежду всеми родными наших несчастливых товарищей, и даже вне этого круга. Теперь ты — представитель этого семейства».

Михаил приписал несколько строк: «Ни время, ни обстоятельства не могли переменить нашего искреннего желания касательно намерения, принятого в канун рокового дня; не смею думать, чтоб это желание не было всегда твоим…»

Увещевания старших братьев возымели действие. Павел перестал домогаться своей доли у сестер. Уйдя в хозяйство, он то ли от занятости, то ли от неловкости перед братьями почти не писал им. Здоровье, подточенное на Кавказе, разрушалось, и после смерти годовалого сына Павел заболел сам и вскоре умер. И было ему только тридцать восемь лет.

— Эх, Павел, Павел! Ты, как цветок, не успевший расцвесть. И хоть ты не участвовал в восстании, тебя унес тот же водоворот четырнадцатого декабря…

Последняя свеча, сгоревшая наполовину, светила ярче других.

— Дорогой Николай! Повторяя слова Петра, говорю, что ты заменил нам отца, образовал наш ум и вкус. От имени всех братьев спасибо за все, что ты сделал для нас…

Окидывая мысленным взором жизнь Николая, Михаил увидел в дымке бескрайнего моря воспоминаний белоснежные паруса учебного фрегата. Выйдя из Кронштадта, «Проворный» бросал якорь то вдали от берега в открытом море, то в Свеаборге, то в других местах, неподалеку от Кронштадта. Погода стояла на диво.

Облака почти не закрывали солнце, которое лишь ненадолго заходило за горизонт, — стояли белые ночи.

Десятки гардемаринов носились по кораблю, лазали по мачтам, выполняя различные задания, а в это время по палубе прохаживалась красивая женщина в белом платье и широкополой шляпе. Мишель не сразу узнал Любовь Ивановну, знакомую сестер Бестужевых по Смольному институту. Несколько лет назад она вышла замуж за пожилого флотского офицера Степового. Спокойный, ровный характером, Михаил Гаврилович относился к молодой жене по-отечески заботливо. Детей у них не было, и чтобы как-то развеять ее от скуки, муж решил устроить ей морскую прогулку. Так она оказалась на борту корабля, на котором Николай Бестужев вышел в море со своими воспитанниками.