У Белоухова учащённо забилось сердце. Где-то здесь должна быть и Тоня. Он вышел на мостовую навстречу приближающимся людям. Вот и Тоня, она прошла мимо, не узнав его в гражданской одежде.

Он шёл по тротуару, провожая их. Белоухову хотелось окликнуть Тоню, рассказать ей о Дубяге, но он не решился. Он видел её лицо, счастливое, разгорячённое, белый платок сбился на затылок. Она вернулась в свой Ржев, где родилась и выросла, где девочкой затевала игры на улице и убегала на Волгу, где училась и жила своей семьёй. Теперь она снова пойдёт работать в школу. Белоухов радовался за неё — конец её мытарствам, но в то же время грустно становилось у него на душе: он никогда больше не увидит Тоню, она останется здесь, а его путь дальше — на запад.

Над городом реют красные флаги. Войска теснят противника. Подтягиваются вторые эшелоны и с хода вступают в бой. На понтонной переправе через Волгу тянут артиллерию вперёд на запад, отстреливаются зенитки, спешно наводят вторую переправу.

Город возрождается к жизни. Уже открылась первая пекарня, первая столовая; жители вышли на субботник; восстанавливать водопровод и электростанцию. Свет! Воду и свет городу, погружённому долгие месяцы во мрак.

Бойцы Ярунина тем временем делают своё дело. Подполковник Ярунин руководит работой по откапыванию мин, В его распоряжении фашистский план минирования Ржева, добытый разведчиками, и данные, собранные подпольной группой лагеря, выполнившей задание, переданное ей Хасымкули.

Сапёры шарят миноискателями, но безуспешно — мины вложены в специальные деревянные ящики, и миноискатель не обнаруживает их. Сапёры и разведчики копают заступами, ломами мёрзлую землю в поисках мин.

Небо прояснилось, диск солнца повис над городом, пригрел снег. Под снегом, под слоем земли, в промёрзшем песке — небольшой деревянный ящик, в нём дремлет мина. Сапёр присел над ней, открыл ящик, подышал на застывшие пальцы и обезвредил мину.

Подполковник Ярунин вынул записную книжку и записал: «10 ч. 40 м., четвертое марта — обезврежена первая мина».

— Начнём! — сказал он сапёрам.

И по всему городу, по пунктирам плана, смертельно опутавшим Ржев, растеклись сапёры и разведчики, ставшие сапёрами. Лихорадочно закипела работа.

Стрелка плана уводит в южную часть города к железной дороге. Предотвратить разрушение!

По железной дороге бесперебойно двинутся поезда, сюда придут армейские грузы, здесь разместятся армейские склады.

Здание городского совета, Дом пионеров, центральная улица! Идут сапёры, обезвреживают мины — простое солдатское дело, и мало кто обращает на них внимание, но сколько несчастных было бы сегодня среди этих радующихся людей, если бы дом за домом, улицу за улицей не отвоевали разведчики и сапёры у смерти и разрушения.

Вот они, гадины в деревянных коробках, они ручные теперь, бездыханные, обезвреженные…

Можно передохнуть минуту, подумать о всех тех усилиях, из которых слагается этот счастливый день. О мужественном суровом труде «Брата», о подвиге Дубяги, Хасымкули, Бутина, Белоухова, Любы и многих, многих советских людей.

Бутин отпросился из санбата на пятые сутки. Он шёл через Ржев, жадно и радостно озираясь вокруг.

Со всех крыш — капель. Если вслушаться в её многотактовые переборы, услышишь наступление весны, она дружно идёт на город. Оживлённо на улицах, много жителей уже возвратилось из деревень, гулко разносится говор — так звучат голоса только ранней весной.

Санный обоз растянулся по улице — под рогожей мешки с мукой, дуги увиты лентами.

— Эй, парень!

Бутин оглянулся.

Путаясь в полах длинного тулупа, спешил к нему старик-колхозник, обрадовался Бутину как старому знакомому. Он хлопнул большими рукавицами одна о другую и, сняв их, поздоровался.

— Жив? — спросил он, указывая на забинтованную руку Бутина.

— А что же мне сделается?

Бутину кажется — он в первый раз видит старика. Да так ли? Не всех же, с кем приходилось спать под одной крышей, есть из одного котелка, сумел запомнить он.

— Закурим? — предложил он старику, протягивая здоровой рукой кисет.

Пока старик крутил ему цыгарку, Бутин расспрашивал его:

— Ну, а ты-то как? Председателем работаешь или бригадиром?

Старик лизнул языком бумагу — цыгарка готова, подал Бутину и принялся крутить себе.

— Пока еще бригадиром. — Он показал рукой вдоль улицы. — Гляди, какой обоз привели в помощь освобождённым жителям.

Скрипнули полозья, это передняя лошадь медленно перетянула сани, а за ней всё пришло в движение, заскрипело.

— Э-эй! — крикнул старик и заспешил к саням.

На площади было многолюдно. Сюда стекались жители города, партизаны, люди, освобождённые из фашистского лагеря.

На маленькую трибуну, увитую кумачёвыми полотнищами, поднялись двое — секретарь горкома Конюхов и с ним председатель горсовета, пять дней назад вошедший в город с партизанским отрядом.

Бутин прошёл мимо однорукого завгороно. Красивое лицо его озабоченно, наверное, задумался о школе: вчера только открыли первую, а может быть, просто соображает, что скажет сейчас народу.

На краю города у свежей братской могилы Бутин остановился. Здесь похоронены жертвы фашистской оккупации. Среди них Хасымкули и неизвестный пленный, их повесили фашисты за попытку бежать из лагеря. Бутин постоял у могилы. По другую сторону Ржева, на Речной улице, остался маленький холмик, там лежит капитан Дубяга.

Бутин оглянулся на город, покалеченный, исстрадавшийся. «На обратном пути придём отстраивать город», — убеждённо подумал Бутин. Там, где остались могилы товарищей, поднимется новый город — памятником их прекрасной жизни.

Солнце садилось. Впереди расстилалась дорога. На перекрёстке стояла девушка-регулировщица с флажком.

Бутин закричал ей издали:

— Что пост свой вперёд не переносишь? Поспеши, красавица, войска далеко ушли. Не догонишь!

Она засмеялась и поправила ремень винтовки. Он уставился на её ноги в обмотках и толстых больших ботинках.

— Чего глаза разинул? — крикнула она ему.

Он смолчал, а когда поравнялся с ней, сказал тихо:

— Стоит, стоит, бедняжечка, как рекрут на часах.

— Проваливай! — ответила она, взмахнула флажочком перед выскочившим из-за поворота «вездеходом» и взяла под козырёк.

Бутин во-время отскочил от машины на обочину дороги и крикнул регулировщице на прощанье:

— Ловко у тебя получается. С войны пойду — поучусь.

У дороги стоял уцелевший дом. Бутин зашёл, попросил напиться. Молодая хозяйка подала ему воды в кружке и спросила про дела на фронте. Он присел, сдвинув поудобней винтовку, пил медленными глотками и рассказывал всё по порядку. Подперев кулаками лицо, она внимательно слушала его и вдруг прервала:

— Скажи, а что фашисты не придут, а?

Он решительно покачал головой.

— Однако же страху вы от них набрались.

Он поднялся и простился было, но хозяйка поставила на стол чугунок с картошкой, пригласила его присесть.

— Сам-то дальний? — спросила она. — А служишь где?

— Как где? — спросил Бутин.

— На передовой? — голос у хозяйки суровый, а лицо белое, и взгляд карих глаз мягкий, добрый.

— Где придётся, — отвечал Бутик. Он улыбнулся. — Где придётся, — повторил он, — когда километров за десять, а то и дальше от линии фронта в своём тылу находишься, а надо — так вперёд уйдёшь. Впереди всех.

— Это как, впереди всех?

— А так вот, — и думая о том, как сам уходил в разведку, как уходили с заданием через линию фронта его товарищи, он сказал приподнято: — впереди всего фронта.

Было в его словах что-то непонятное и значительное и хотелось верить ему.

— Кто же ты?

— Кто я? Кто? — он разволновался от досады, что не мог, не имел права объяснить ей, похвастать. — Вот что, — сказал он, махнув здоровой рукой, — был у меня друг, капитан Дубяга. Так вот его женщины никогда попусту не расспрашивали, как увидят его, так и обомлеют, языком забывают чесать.