— Отнюдь. Я лишь пытаюсь внушить себе, что окружающий нас мир не столь отвратителен, как я думаю.

Оба снова замолчали. Время тянулось чрезвычайно медленно. Зиновьев чуть ли не ежеминутно поглядывал на часы. Наконец часы начали отбивать одиннадцать часов. Лущев услышав этот звон, вздохнул с огромным облегчением. Едва он собирался заговорить с Зиновьевым и сказать, что он несказанно рад, как вдалеке раздался звук выстрелов. С каждой минутой звуки выстрелов учащались. Стали слышаться какие-то крики. Город в одночасье наполнился невообразимым шумом.

Именно в этот момент Зиновьеву принесли телеграмму. В ней значились несколько слов:

— Всеми силами содействуйте переходу армян на территорию России. Высочайшим приказом открыты границы. Армиям приказано немедленно начать подготовку к контрнаступлению. Удар будет нанесён в район Ван — Эрзерум.

Громкий стук в дверь в мгновение ока разбудил весь дом. Не понимая, кто мог прийти в такое позднее время, писатель Тигран Чеокюрян накинул на себя халат и пошёл открывать дверь. В течение времени, который он потратил на путь из спальни к входной двери, стук неоднократно повторялся. Подойдя к двери, он открыл её и сразу наткнулся на озлобленные лица жандармов.

— Что так долго не открывал дверь, собака, — с этими словами жандарм ударил Чеокюрана по челюсти. Тот упал. Изо рта пошла кровь. В дом вошли около десятка жандармов.

— Одевайся, пойдёшь с нами, — прозвенел над ним жёсткий голос.

— Сейчас, — Чеокюрян поднимался, когда увидел на лестнице, ведущей в холл, свою жену.

— Что происходит? — вскричала женщина, бросаясь к мужу. Тот попытался было её остановить, но жена стремительно подбежала к нему и поддержала за руку.

— Собирайся, — с угрозой повторил один из жандармов.

Жена заслонила мужа собой и с яростью в голосе ответила:

— Он никуда не пойдёт. Мой муж не совершил ничего плохого. Уходите вы. Вам здесь нечего делать.

Без излишних слов один из жандармов достал револьвер и, приставив его к голове женщины, нажал на курок.

Кровь жены хлынула на писателя. С криком отчаяния Чеокюрян упал на пол вместе с мёртвым телом своей жены. На шум выстрела выбежали мать, служанка и трое детей писателя. Два жандарма схватили рыдающего писателя и потащили наружу. Оставшиеся в доме жандармы, в упор расстреляли всех пятерых.

Чеокюрана привезли в тюрьму и сразу же бросили в одну из переполненных армянами камер. Поглощенный своим горем писатель, никого и ничего не видел. Он только и знал, что повторял:

— Почему я не послушал Ашота? Почему?

Все, без исключения сидевшее в камере, пытались как-то помочь ему… утешить.

Хотя никто из них не понимал, почему арестован. Всё происходящее казалось злой шуткой. Из камер раздавались крики, требующие объяснить причины, по которым они задержаны. Люди протестовали против беззакония. Высунув руки из решёток камеры в коридор, они махали ими и кричали. Наконец их услышали. В проходе между двумя рядами камер, появились четверо жандарм. На губах у них играли отвратительные улыбочки. Крики на время стихли. Все ожидали разъяснений, однако вместо них послышался вопрос, заданный вкрадчивым голосом:

— Кто тут недоволен своим положением?

Чеокюрян бросился к решёткам и, вцепившись в них, с глубокой ненавистью закричал:

— Убийцы! Мясники!

— Он недоволен, — задававший вопрос жандарм указал остальным на писателя. Жандармы тут же выволокли писателя. В проходе появился стол и стул. Чеокюряна, под настороженными взглядами остальных арестантов, посадили на стул. Привязали ноги к стулу, затем отвели руки за спинку и связали их. Появился ещё один жандарм с кипящей кружкой в руке. Говоривший был, по всей видимости, главным среди жандармов. Он принял эту кружку и зашёл за спину Чеокюряна. Затем жандарм занёс кружку над торчавшими ладонями писателя и стал медленно переворачивать её, выливая содержимое. Чеокюрян издал дикий крик и стал вырываться. Чёрная кипящая масса лилась ему прямо на руки.

— Смола! Смола! — раздались крики ярости среди арестантов. — Они жгут руки смолой.

Чеокюрян кричал и дёргался не переставая. Жандарм вылил всю кружку, не обращая ни малейшего внимания ни на крики арестантов, ни на страдания писателя. Яростные крики возмущения среди арестантов прекратились на мгновение. Они увидели появившегося жандарма в проходе. Он нёс железные щипцы. Все замерли, не в силах поверить происходящему. Мучитель писателя взял щипцы в руки и, оглядев арестантов, с ехидной усмешкой пояснил:

— Я облегчил ему страдания полив смолой руки. Теперь ногти легче будет вытаскивать.

— Вы не посмеете, — снова раздались голоса полные ненависти и ярости.

— Смотрите сами, — жандарм наклонился и взяв руками большой палец левой руки писателя, ухватил его щипцами.

Затихший было писатель, снова начал дико кричать и выворачиваться. Арестанты замерли от ужаса при виде происходящего. А жандарм тем временем продолжал говорить:

— Ничего, если вместе с ногтем я вырву немного мяса? Руки чёрные, плохо видно, где ноготь…

Раз за разом жандарм с кропотливостью и настойчивостью вырывал ногти писателя. Это продолжалось до тех пор, пока все ногти не были вырваны. Чеокюрян больше не мог кричать. Он лишь глухо стонал. Связанные сзади руки стали багрового цвета и постоянно дёргались. Кровь струилась не прекращаясь. По лицу жандарма было заметно, что он не очень доволен работой. По его кивку другой жандарм зажёг спичку и поднёс её к рукам писателя. Налипшая смола на руке мгновенно вспыхнула.

Среди всеобщего молчания голос одного из арестантов с мучительной болью произнёс:

— Неужели вы люди?

Жандармы злорадно заулыбались. Они с глубочайшим презрением оглядывали арестантов. Снова раздался голос главного жандарма:

— Вы — нечестивые собаки и убить вас святое дело!

— Так убейте. Зачем вы мучаете его? — раздался голос полный ярости. — Убейте его или вызовите врача.

— Вызовем. Обязательно вызовем, — с виду серьёзно заверил говорившего главный жандарм, — только подкуём немного и вызовем врача,… а может, убьём. Нет, убивать не будем. Пусть лучше мучается, нечестивая собака

В следующие четверть часа невыносимо мучающегося писателя положили на пол и вбили в каждую ступню по три гвоздя. После этого его бросили обратно в камеру. Писатель мучился до утра. А утром, наконец, испустил дух.

Писатель стал первым замученным армянином. План уничтожения армян, во всей своей зловещей сущности, начал свой путь.

Стояла полная луна. И это очень беспокоило Ахмета. Вокруг было слишком светло и это могло погубить брата, которого везде искали. Жандармы могли нагрянуть и сюда, к нему домой, в любой момент.

Ахмед с некоторым облегчением увидел, как Арут привязал коня у ворот и скользнул в отворённую калитку. Ахмед услышал слабый вскрик Мириам.

— Мой Арут! — а вслед за ним донеслись едва слышные всхлипы. Конь нетерпеливо заржал. Ахмед подошёл к коню и, взяв его за уздечку, начал поглаживать по морде, утихомиривая его.

Арут, обнимая беременную жену, направился через двор к дому. По пути он только и делал, что обнимал, нежно целовал прильнувшую к нему Мириам. Когда они вошли в дом, там уже был накрыт лёгкий ужин. В доме, несмотря на позднее время, его уже ждал тесть, тёща и один из трёх братьев Мириам. Арут со всеми обнялся и поцеловался.

— Он здесь? — сразу спросил Арут.

— Здесь, — ответил старший Констандян, — прячем его от греха подальше. Он уже услышал твой голос, наверное, сейчас появится.

Не успели прозвучать эти слова, как в комнате появился Ашот Эгоян. Они с Арутом крепко обнялись. И не которое время простояли обнявшись.

— Прошу за стол, — раздался голос госпожи Констандян.

Едва расселись за столом, как Эгоян, который выглядел очень усталым, нетерпеливо спросил у Арута: