День был морозный, ясный, солнечный. Здесь, в Питере, — Мулланур знал это по опыту — редко выпадают такие славные деньки.

На улицах было безлюдно. Только у мясной лавки выстроилась озябшая очередь, да десятка два буржуев под надзором красногвардейцев скалывали лед. Работали они плохо: мужчинам мешали длинные меховые шубы, а дамы неуклюже поскальзывались в своих фетровых ботах на высоких каблуках.

Мулланур медленно шел по Литейному, погруженный в свои мысли, как вдруг в глаза ему бросилась фигура старого татарина, сидящего, поджав ноги, прямо на обледеневшем тротуаре. Седые волосы старика беспорядочно падали ему на лоб. Ветхий азям и старая драная шапка, едва прикрывающая голову, вполне могли принадлежать одному из тех нищих, что вечно бродят по улицам, прося подаяния. Но старик ничего ни у кого не просил. Да и не был он похож на нищего. И вместе с тем поза его выражала такую скорбь, такое беспредельное отчаяние, что Мулланур не мог пройти мимо.

— Что с тобой, бабай? — наклонился он к старику.

Услыхав родную речь, старик удивленно поднял голову.

Не сразу Муллануру удалось заставить беднягу поделиться своим горем. Но мало-помалу старик разоткровенничался. История его была проста, даже банальна. Мною лет он служил дворником в богатом доме неподалеку отсюда. Была у него своя каморка, да получал он за свою работу время от времени какую-никакую одежонку. Ну и, конечно, кормили его с хозяйского стола. Так что голодать он не голодал. Однако жалованья никакого не платили, хотя, когда нанимался, уговор был такой, чтоб платить. Разве только изредка, по большим праздникам, хозяин совал ему в руку серебряный рубль. Так он жал много лет, и так ему, видать, и надо было жить дальше. Но вот грех попутал. Услыхал он, что власть вроде как переменилась, что новая власть стоит будто бы за бедняков — таких вот, как он. И решил пойти к хозяину, попросить, чтобы тот дал ему хоть сколько-нибудь деньжонок. Не все, конечно, что он заработал за долгие годы, а хоть малость какую-нибудь. Тем более что азям его старый совсем истрепался, а новой одежды хозяин давно уж ему не справлял. Но стоило только старику заикнуться про жалованье, как хозяин ужасно рассердился. «Совсем обнаглели! — закричал он. — Вот к чему приводит революционная демагогия! Вон! Ни одного дня не потерплю больше тебя в своем доме!» И велел немедленно убираться прочь из каморки. Вот и остался он на старости лет без крова, без еды, без работы. Куда теперь идти? Что делать? Где голову преклонить?

— А ты требовал, чтобы он тебе заплатил? Или просил? — поинтересовался Мулланур, выслушав горестный рассказ старика.

— Какое там «требовал»! Конечно, просил! Кланялся даже! Видно, зря поверил тем, кто говорил, что власть переменилась. Мало-мало ошибся. Маху дал.

— Да, бабай, — сказал Мулланур. — И впрямь ты ошибся. И впрямь маху дал.

При этих словах старик и вовсе понурился. Он было сперва оживился, надеясь, что незнакомец, заговоривший с ним по-татарски, как-то ему поможет. Но вот и этот добрый господин тоже говорит, что он, старый Абдулла, совершил тяжкую, непростительную ошибку. Стало быть, ни на какую помощь и от него рассчитывать не приходится.

— Тебе, бабай, не кланяться надо было, — сказал Мулланур, — и не просить униженно, а требовать свое, заработанное по праву! Понял?

Старик глядел во все глаза, но смысл слов, сказанных Муллануром, как видно, не доходил до него.

— Ну ничего. Не горюй. Сейчас мы это дело уладим. Где он живет, этот твой буржуй?

— Во-он! Недалеко… Вон в том переулке…

— Веди меня к нему.

— Что ты! Что ты! — испуганно замахал рукамп старик.

— Веди, говорю… Ну, смелее!

Сделав несколько шагов, старик вдруг остановился.

— Послушай, сынок! А ты, часом, не комиссар будешь?

От этого неожиданного вопроса Мулланур слегка смутился. Ему почему-то показалось, что, ответив утвердительно, он выступит чуть ли не в роли самозванца. Однако и разочаровывать старика тоже не хотелось.

— Считай, что комиссар, — улыбнувшись, ответил он. — Мы, революционеры, все сейчас комиссары.

Они остановились у подъезда.

— Здесь, — сказал старик.

Красивый двухэтажный особняк был строг и величествен. Окна зашторены. Тяжелая дверь казалась неприступной, словно ворота средневекового рыцарского замка.

— Звони! — сказал Мулланур.

Старик нерешительно топтался перед дверью.

— Ну? Что же ты?

— Сколько здесь живу, ни разу в эту дверь не входил. Все с черного хода…

— А сейчас вот войдешь с парадного! Звони, говорю!

— Э, была не была! Аллах не выдаст — свинья не съест! Хуже, чем сейчас, мне все равно не будет! — сказал старик и осторожно, словно к начиненной динамитом бомбе, прикоснулся к бронзовой ручке дверного звонка.

Дверь приоткрылась, показалось миловидное личико горничной в белой наколке. Увидав старика, она испуганно залепетала:

— Ой, Абдулла! Что ты! Что ты! Зачем пришел? Уходи скорей!

Она чуть было не захлопнула дверь перед самым их носом, но Мулланур, оттеснив ее, ступил через порог. Следом за ним в раскрытую дверь робко протиснулся и старик.

Не глядя на горничную, Мулланур стал подыматься по лестние. Ноги его утопали в чем-то мягком и глубоком: устилавший лестницу ковер пружинил, словно мох в старом хвойном лесу. Сквозь распахнутую настежь дверь он увидал просторную высокую комнату с окнами, затянутыми парчовыми занавесями, матовый блеск полированного дерева, рамы потемневших старинных картин, зеркала, ковры.

— Куда вы? Куда? — еле поспевала за ним горничная. — Не велено! Никого не велено пускать!

Кем не велено? — спросил Мулланур.

— Хозяин не велел, — испуганно ответила она.

— Так вот, девушка, поди и скажи своему хозяину, чтобы он спустился сюда, к нам. А если спросит, кто зовет, скажи: Советская власть. Все поняла?

Горничная испуганно упорхнула.

Хозяин не заставил себя долго ждать. Не прошло и трех минут, как по лестнице медленно спустился тучный, дородный господин в халате и домашних туфлях. Глаза его под стеклами пенспе, казалось, метали молнии.

— Я же сказал тебе, Абдулла, что больше не нуждаюсь в твоих услугах! Никакие просьбы, никакие мольбы тебе не помогут. А-а… Ты не один?.. — Сделав вид, что только сейчас заметил Мулланура, он надменно проронил: — С кем имею честь?

— Моя фамилия Вахитов, — спокойно сказал Мулланур. — Пришел похлопотать за своего земляка…

— К сожалению, я ничем не могу помочь вам, господин Вахитов… Ни вам, ни вашему… гм… компатриоту… Наглые вымогатели и шантажисты мне в моем доме не нужны.

— Ах, вот как?! — вспыхнул Мулланур. — Бедного старика, который осмелился попросить свои, честно заработанные деньги, вы называете вымогателем и шантажистом? В таком случае послушайте, что я вам скажу. Вы сейчас же… Поняли?.. Сейчас же полностью рассчитаетесь с вашим бывшим служащим Абдуллой. Это — первое. Теперь второе. Он немедленно вернется в свою каморку и будет занимать ее до тех пор, пока новая власть не отберет у вас эти роскошные апартаменты. Когда это произойдет, а я думаю, что произойдет это довольно скоро, Абдулла получит здесь новое жилье, полагающееся ему как трудящемуся… Вам все ясно? И не вздумайте, пожалуйста, мстить бедному старику. Не далее как завтра я навещу вас, чтобы проверить, выполнили ли вы мое предписание!

— В-вы не смеете!.. Кто вы такой?.. От чьего имени вы тут распоряжаетесь? — залепетал хозяин особняка.

— От имени Центрального комиссариата по делам мусульман, — отчеканил Мулланур.

И тут вдруг этот дородный, респектабельный, самоуверенный господин сразу сник. Муллануру даже показалось, что он съежился и стал меньше ростом. Впрочем, он еще пытался сохранить остатки апломба.

— Что ж, — буркнул он надмеппо. — Я подчиняюсь грубой силе.

— Так-то лучше, — кивнул Мулланур, повернулся и ушел.