Благодаря артистическим способностям, искусству четких формулировок, шокирующих выводов и многозначительных пауз, а также манипуляциям и фокусам на сцене, Грегор быстро завоевывает своими лекциями оглушительный успех у публики, становится объектом газетной шумихи и героем изустных рассказов, в результате чего поток желающих послушать его растет с каждым днем. На светских обедах все только о нем и говорят, а спустя несколько месяцев его уже считают самым знаменитым ученым на свете.

И начинается: Грегора просто рвут на части. Его осыпают почестями и наградами. Все иностранные правительства желают заполучить его себе. Его называют магом, ясновидящим, пророком, гением всех времен и народов, величайшим изобретателем, когда-либо жившим на земле. Перед ним заискивают верхи нью-йоркского общества, промышленники и финансисты, владельцы газет, ректоры университетов, писатели, актеры, музыканты, поэты, скульпторы, политики, президенты, короли — словом, все-все-все.

Сначала он принимает, затем все чаще отклоняет приглашения к богатым, очень богатым и сверхбогатым людям. У богатых есть обычай устраивать банкеты, называемые серебряными, золотыми, бриллиантовыми или платиновыми обедами. Замысел весьма прост: из данных металлов сделаны драгоценные подарки, которые дамы, сев за стол, находят под своими накрахмаленными салфетками. Грегор пару раз посещает такие обеды, но его отвращение к побрякушкам столь велико, что скоро он отказывается от этих развлечений. Очень богатые делают примерно то же самое, но вдобавок на их приемах люди курят сигары, скрученные из стодолларовых купюр, и Грегор, по правде сказать, не видит в этом ничего интересного. Ну а сверхбогатые, совсем уж чокнутые, пускаются на чудаковатые выдумки: например, считается хорошим тоном, чтобы их гости, такие же мультимиллионеры, как они сами, являлись к ним небритыми, нечесаными и одетыми в вонючие лохмотья, сидели на грязном полу, лакали выдохшееся пиво и заедали его всякой отравой — сухими корками, шкурками от окорока, овощной ботвой, — подаваемой лакеями в пудреных париках и ливреях на хрустальных подносах. Не исключено, что минут пять Грегора развлекает эта затея, хотя он и не показывает вида, но и она быстро ему приедается.

В числе знаменитостей, чьи дома он посещает, фигурируют, например, ни больше ни меньше, Редьярд Киплинг, Марк Твен и Игнаций Падеревский, причем Грегор вполне мог бы сойтись с ними, будь на то его желание, но он не обольщается их славой и неизменно сохраняет дистанцию, воздерживаясь от слишком близких отношений. Нужно сказать, что это не требует от Грегора никаких усилий: таков уж его холодный, мрачноватый нрав. Лишь одна супружеская пара снискала милость в его глазах, Норман Аксельрод, филантроп по профессии, и его супруга Этель, он стал их близким другом, насколько вообще был на это способен.

Поскольку описываемые события происходят в эпоху зарождения кинематографа, когда появляются первые звезды, — феномен, доселе совершенно неизвестный, — мы воспользуемся их именами, чтобы бегло описать Аксельродов. Высокий, но гибкий, суховато-сдержанный, но улыбчивый, Норман немного походит на Лайонела Бэрримора, тогда как Этель, молчаливая и мечтательная, взглядом слегка напоминает Пирл Уайт, а улыбкой — сестер Гиш, причем и Лилиан, и Дороти одновременно. Когда Грегор знакомится с супругами, их неизменно сопровождает начинающий сотрудник мистера Аксельрода, юный Ангус Напье, чей малый рост и испуганное личико вызывают в памяти некоторые черты Элиши Кука, который, впрочем, начнет делать карьеру гораздо позже. Ангус Напье служит Норману и секретарем, и управляющим, и шофером; беспрекословно подчиняясь своему хозяину, он не сводит глаз с Этель, и, вне всякого сомнения, его созерцание далеко от платонического.

Грегор сразу же принимает приглашение Аксельродов на ужин, а вскоре начинает посещать их регулярно, сперва раз в неделю, затем дважды, по вторникам и пятницам. Вторничные трапезы проводят в домашнем кругу, втроем или вчетвером, в зависимости от присутствия Ангуса Напье, зато на пятничные — более светские, парадные мероприятия — приглашают избранное, хотя и с меняющимся составом, общество поклонников Грегора. Поклонники эти принадлежат к самым разным типам людей и профессиям, их находят в артистических, научных или политических кругах, однако, наш изобретатель также становится объектом восхищения многочисленных мистиков и ясновидящих. И поскольку он вызывает пристальный интерес оккультистов, его начинают окружать все более и более странные личности, которые провозглашают Грегора своим обожаемым венерианцем, прилетевшим на землю с далекой планеты на космическом корабле или, по другой версии, на крыльях гигантской белой голубки.

Все эти бредни изрядно потешают Грегора; более того, с учетом своей давней симпатии к птицам, в частности, к зерноядным, он, быть может, относится к своим почитателям даже благосклонно, разумеется, не высказывая этого вслух. Однако в научных кругах подобные факты воспринимаются весьма отрицательно. Ученые кипят от ярости, слыша такие вещи. Это первый неприятный звоночек, оборотная сторона медали, всегда сопровождающие успех: Грегора начинают именовать мошенником и самозванцем. Его причисляют к шарлатанам тем более громко и охотно, что он и впрямь любит распускать хвост, выставлять себя любимцем публики и хвастать своими достижениями в прессе, а этот грех его коллеги-ученые отнюдь не попускают и простить не могут.

Тем не менее блестящие лекции Грегора завоевывают симпатии толпы, околдованной его представлениями и многочисленными аксессуарами, в числе которых волшебные светящиеся трубки, ставшие его фирменным знаком, хотя он так никогда и не соберется запатентовать их или выпустить в продажу. А жаль, тут он допустил промах, ему следовало бы это сделать, ведь их изобретут снова только через пятьдесят лет, и они станут прообразом нынешних флуоресцентных ламп, известных нам как неоновые.

Вестингауз, поглощенный битвой переменного тока с постоянным, в которой он явно одерживает перевес, по-прежнему закрывает глаза на художества Грегора; он в восторге от того, что его систему предпочли для освещения Всемирной выставки в Чикаго, которая будет работать целых пять месяцев, в ознаменование четырехсотлетней годовщины дня, когда Христофор Колумб впервые ступил на землю Америки.

Эта выставка, которой суждено произвести фурор, будет залогом триумфа Вестингауза, сумевшего убедить правительство в том, что электричество можно передавать на большие расстояния — это выгодно отличало его систему от предложенной Эдисоном; в результате Вестингауз получит лицензию на право освещения города Буффало. Как только подписывается контракт на внедрение системы переменного тока повсеместно, он незамедлительно начинает строить генераторные станции нового типа. Первый из этих гидроэлектрических заводов будет возведен в сорока километрах от Буффало, именно там, где хотел, мечтал, чаял его построить в свои молодые годы Грегор, — на Ниагарском водопаде.

На выставке в Чикаго Грегор опять становится объектом всеобщего внимания, продемонстрировав публике свой новый номер.

Нафабренные, подстриженные волосок к волоску усы, тонкие, крепко сжатые губы, иссиня-черные волосы, разделенные посередине пробором и обрамляющие огромный лоб, — таким он появляется на высокой эстраде, принимает величественную позу и долго ждет, когда в гигантском переполненном зале воцарится мертвая тишина; кажется, будто он гипнотизирует зрителей ледяным взглядом, на самом же деле это лишь притворство: в эту минуту он просто-напросто пересчитывает присутствующих, всех до единого, даже тех, кто сидит на откидных местах.

Высоченная сухопарая фигура Грегора в черном фраке, при белом галстуке и лакированных туфлях кажется более чем двухметровой: ей добавляют роста высокий цилиндр и толстые подошвы, подбитые слоем изолирующей пробки. Сперва он едва различим на затемненной сцене; но тут вспыхивают прожекторы, и становится видно, что его окружает великое множество приборов высокого напряжения. Мягкий полумрак, какой бывает в альковах, рассекают спорадические вспышки его излюбленных трубок, спиралей и прочих ламп самых причудливых конфигураций; все они мерно, подобно дыханию, то ярко вспыхивают, то гаснут. Там и сям из сложной системы зубчатых колес с треском вылетают молнии. Маленькие медные предметы сферической или яйцеобразной формы с сумасшедшей скоростью крутятся сами по себе на столах, застеленных бархатными накидками, регулярно меняя направление вращения.