— К патеру Мошинскому от князя Сапега, — сказал Ходзевич.
Гайдук скрылся и через минуту явился снова.
— Просят в покой! — сказал он и повел Ходзевича в кабинет патера.
Эта комната служила Мошинскому и молельней, и спальней. Навстречу Ходзевичу поднялся из-за стола сам патер. Он был худ и высок; его темные глаза походили на острые шила. Он торопливо дал Ходзевичу благословение и взял от него письмо.
— Прошу пана, — сказал он, указывая на кожаное кресло.
Ходзевич сел.
Патер спешно вскрыл конверт и начал читать письмо. Его лицо то хмурилось, то улыбалось. Потом он сложил письмо и ответил:
— Я должен показать это письмо королю и тогда дам ответ.
— Буду просить, ваше преподобие, послать его со своим человеком. Я остаюсь здесь, служить королю, — сказал Ходзевич.
Мошинский проницательно посмотрел на красивого поручика и произнес:
— Что же, доброе дело! Король будет рад каждому воину. Вы один?
— Со мной тридцать человек!
— Еще лучше! К кому же вы поступите?
— Я присоединюсь к любой хоругви. Думаю, что мне не откажут офицеры.
— Понятно, понятно, — поспешил успокоить его иезуит. — Если хотите, я рекомендую вас гетману Жолкевскому. Это — опытный воин.
Ходзевич поклонился.
— А теперь простите! — поднимаясь, сказал Мошинский. — Я должен быть у короля!
Ходзевич поспешно встал.
Патер протянул ему руку и сказал:
— Где вы будете? Король, наверное, захочет видеть вас!
Ходзевич подумал с минуту и ответил:
— В лагере полковника Струся, у поручика Ржевского!
Патер отпустил его.
Ходзевич вышел смущенный. Хотя он и находился в родственной ему среде, тем не менее у него не было здесь знакомой души. Он сел на коня и, расспрашивая дорогу, направился к бараку молодого Ржевского. Проезжая мимо ставки, у которой развевался штандарт Струся, Ходзевич почувствовал прилив особого уважения. Этот пан Струсь славился среди польских воинов своей исключительной храбростью, уже не раз отличался под Смоленском, и русские трепетали пред его именем. У входа в палатку стоял и сам знаменитый полковник. Богатырского роста, с огромным носом и огромными усами, в камзоле алого сукна и казацких шароварах, он представлял собой тип удалого польского вояки того времени.
Ходзевич поклонился ему.
— Добрый день, рыцарь! — ответил ему Струсь.
Ходзевич подъехал к бараку, занимаемому Ржевским с товарищами, и смело вошел в него. Среди голых стен, увешанных оружием, стояли по углам четыре койки; посредине комнаты был длинный стол, и за ним сидели трое молодых офицеров, торопливо поедая огромного гуся и запивая его вином. Ржевского между ними не было.
Ходзевич смутился, когда офицеры перестали есть и вопросительно взглянули на него.
— Прошу извинить, — начал он, — я офицер из стана Сапеги, никого не знаю. Пан Ржевский пригласил меня к себе!
Едва он окончил, как офицеры быстро встали и радушно приветствовали его.
— Добушинский, а это — Одынец, а это — Кравец, — заговорили наперебой офицеры. — Просим пана до стола. Еда неважная: жирный гусь, зато питье — настоящее венгерское. И откуда жид его достал, понять не можем!
Ходзевич весело пожал всем руки. Почти в ту же минуту вошел Ржевский.
— А, и пан тут! — радостно приветствовал он Ходзевича. — Были у патера? Какие вести? Умираем здесь от скуки! И жарища же, паны! Словно у нас в Гродно!
Ржевский произнес все это залпом и, раскинув жупан и сбросив ментик, устало опустился на лавку.
— Прежде чем есть и рассказывать, я к вам с просьбой: разместите моих людей, ради Бога! — сказал Ходзевич.
Пан Одынец, маленький, пухлый офицер с совершенно белыми усами, быстро вскочил.
— Вмиг, пан! — сказал он и выбежал.
— Он их с нашими солдатами устроит, — объяснил Добушинский. — Ну, а теперь просим пана! — И он пододвинул Ходзевичу гуся.
Проголодавшийся Ходзевич с жаром принялся за еду. Тем временем Ржевский сказал:
— От девятого года стоим тут. Порох тратим, людей губим, и в этом вся потеха. Поначалу эти стычки да приступы веселы были, а теперь хуже ярма невольного. Только и забава что вино да кости. Женщин нет! Просто собачья жизнь!
— Подожди! — сказал Кравец, толстый, краснолицый поляк. — Слышал я, что король нас на Москву посылает!
— Да, жди! — ответил Одынец. — Послать давно послали бы, а с кем? И Потоцкие не хотят, и Жолкевский не желает!
— Почему не хотят-то? — спросил Ходзевич.
— А оба хотят Смоленск взять! «Не для того, — говорят, — здесь два года стоим», — ответил Кравец.
— А теперь, пан, расскажите-ка нам про свои походы! — попросил Ржевский.
— Расскажите, расскажите! — стали просить и его товарищи.
Добушинский долил кубок Ходзевича, тот отпил, откашлялся и начал свой рассказ.
Он начал с того времени, когда они пришли с Сапегой в Тушино, к царьку, у Царева Займища взяли под свое покровительство Марину Мнишек. Потом он рассказал про короткое время пиров и обедов в Тушине, ссоры с Рожинским и уход под Троицкую обитель.
— Вот там осада-то скучнее вашей была! — сказал он. — Диво бы с воинами воевать надо было, а то против черных ворон, кутейников, и все-таки ничего не сделали. Мы, Лисовский{21}, Зборовский и я, так ни с чем и повернули.
Потом его рассказ перешел на тяжелое время мыканья Сапеги, на его осаду в Дмитрове, когда русские чуть их живьем не взяли,{22} да спасибо Мархоцкому{23}, приславшему помощь!
Весь свой рассказ Ходзевич перемешивал с описанием разных романических встреч и приключений, причем разбойные дела и наглый грабеж в его передаче принимали характер молодецких подвигов.
Глаза слушателей разгорелись. Опьяненный вином и вниманием офицеров, Ходзевич не раз прихвастнул.
— Вот это — жизнь! — воскликнул Ржевский. — И золото, и женщины, и война! Не то что наша осада!
— Да отчего же, пан, ты Сапегу оставил и к нам приехал? — спросил Кравец.
— Тут целая история! — ответил Ходзевич и рассказал своим восхищенным слушателям приключение с Ольгой.
Только в своем рассказе он отдался более своей мечте, чем истине, и красавица Ольга уже любила его. Он увез ее и спасался от преследования ее отца и жениха.
— Вот это — рыцарь! Побратаемся, пан! — воскликнули воодушевленные офщеры.
Ходзевич стал целоваться с ними, меняясь оружием. С Ржевским он поменялся саблей, с Добушинским — кинжалом, с Кравцом — пистолетом и с Одынцом — перевязью.
В этот миг дверь отворилась, и в горницу вошел королевский офицер.
— Здесь пан Ходзевич от Сапеги? — спросил он.
Ходзевич отозвался.
— Король просит пана к себе!
Ходзевич растерянно встал и покачнулся. Его новые приятели расхохотались.
— Что, пан, ноги не держат?
— Постой, — сказал Кравец, — я помогу тебе. Пойдем! Скинь жупан!
Ходзевич послушно разделся. Кравец вывел его на двор и вылил ему на голову ведро воды. Ходзевич протрезвел сразу.
— Ну вот, теперь и иди! — сказал Кравец.
Ходзевич вернулся и оделся.
— Ночевать к нам!
— Мы будем ждать тебя с венгерским! — сказали ему новые приятели.
Ходзевич поблагодарил и вышел в сопровождении королевского офицера. Они приблизились к королевской ставке, и офицер вошел доложить о нем. Через минуту он вернулся и ввел Ходзевича в кабинет короля.
Там за большим круглым столом сидело несколько человек. С длинными седыми усами, с нависшими бровями и совершенно черным чубом сидел гетман Жолкевский; против него красавцы графы Потоцкие; с огромной головой и львиной гривой королевский канцлер Лев Сапега{24}, далее патер Мошинский и между ними король с золотой цепью на шее, бледный, худой, с усталым взором. У дверей Ходзевич, к своему удивлению, увидел Мархоцкого, но не того пышного воина, каким он привык видеть его пред войском, а усталого, забрызганного грязью, в изорванном жупане и с саблей без ножен.