Но Урусова, любимого мурзу татар, опасно было держать в заточении, и «вор» воспользовался первым предлогом, чтобы выпустить Урусова на волю, обласкать и приблизить к себе. Урусов, видимо, примирился с обидой, но затаил месть против «вора». И вот 10 декабря на охоте он напал на «вора» и убил его.

Шиши слушали длинный рассказ Карпа, и их лица светлели. Не сознавая почему, все чувствовали, как радость охватывает их сердца.

— Помолитесь, братья! — вдруг произнес отец Николай и, став пред образом, начал читать благодарственные молитвы.

Терехов перекрестился и почти вслух сказал:

— Теперь одни поляки остались!

Молитва окончилась. Отец Николай обратился к шишам и сказал:

— Великое чудо сотворил Господь в защиту земли нашей. Трудно нам было бороться, когда враг наступал на нас со всех сторон. Боялись и поляка, боялись и «вора», а «вора», пожалуй, больше, потому что вокруг него все-таки наши толпились и великий раскол он между нами чинил. И рука Всевышнего отстранила его. Нет злейшего врага, и остались супротивниками нашими одни поляки! Ну, а от них мы избавимся.

— Вестимо, понятно, ясное дело! — заговорили шиши, выходя из избы и радостно толкуя между собой.

В избе остались только отец Николай, Терехов с князем и Андреев. Князь заговорил первый:

— Теперь, как хочешь, отец, а мы едем на Москву. Ты меня уж не держи. Теперь самое время там, в Москве, подняться на поляков!

— Так! — задумчиво ответил отец Николай. — Это ты верно. Поезжай с Богом! Только надо бы знать, что и нам делать!

— Что? — вставил свое слово Андреев. — А сейчас того же Карпа к Ляпунову послать да разведать о том, что он задумал. Не может быть, чтобы он теперь стал полякам прямить.

— Верно! — воскликнул отец Николай с просветлевшим лицом. — Сейчас пошлю Карпа, а вы — с Богом!

Друзья торопливо стали готовиться к отъезду. К вечеру они уже были в дороге.

— Поселиться-то там есть ли где? — спросил князь.

— У того же князя Голицына! — ответил Терехов.

— Хитрый вельможа!

— Нет, — горячо ответил Андреев, — прямой для нас и хитрый для поляков. Послушай, как он под Смоленском наше дело отстаивает. Герой!

— Там и Захар Ляпунов.

— И Филарет… много там. Слышь, король Сигизмунд заставляет их себя царем признать, а не сына, а потом велит им Шеину приказать Смоленск сдать!

— А они?

— На своем стоят. Их там как в неволе держат, голодом морят, запугивают, а они все свое!

Лицо Андреева разгорелось, глаза вспыхнули.

— Да, это — герой! — повторил он еще раз.

— Тсс! — вдруг остановил его Теряев.

Они подъезжали к дороге и увидели польский отряд. Во главе с двумя офицерами он ехал шагом, почти не понукая коней, устало шагавших.

— Заметят, плохо будет, — прошептал князь, — спрячемся! — И он указал на частые кусты, засыпанные снегом.

Они быстро спешились и осторожно стали за кусты. Почти мимо них проезжал отряд. В морозном воздухе ясно, отчетливо были слышны голоса офицеров:

— Теперь плохо нашим, — сказал один, — их со всех сторон давят. Город горит. Что-то будет!

— Что? — ответил другой. — Плохо будет — выберутся. Там воинов нет, оружия — тоже.

— Уберегись!

— А на что нам велено дорогу стеречь? Не бойся, пан, ни один лайдак с мечом в Москву не пролезет. Ну, по другим дорогам также! Гей, вы, вперед! — крикнул он жолнерам, и все, оправившись, поехали рысью.

Друзья переглянулись. Андреев первый заговорил:

— Если все так, как мы слышали, то на Москву ехать — живым к ляхам попасть. Я говорю, как и отцу Николаю: едем в Рязань. Там видно будет!

— А она в Москве? — глухо сказал Теряев.

— Что же сделаешь!

— А то, что и я там буду! — пылко ответил князь. — Вы не хотите, я один пойду!

— Зачем меня не считаешь? — сказал Терехов.

Андреев тоже махнул рукой.

— Если так, то и я от вас не отстану! На Москву так на Москву. Только не так же — на конях и с мечами.

— Вестимо, друг, — засмеялся князь. — Надо будет крадучись, осторожненько! Постой! Мы сейчас здесь, у дороги, постоялый двор встретим, там и потолкуем об этом.

Они сели на коней и, продолжая пробираться лесом, поехали вдоль дороги. Была уже глухая ночь, когда они увидели темную массу постоялого двора.

Оказалось, что это был тот самый, в котором Терехов и Андреев останавливались однажды проездом из Рязани. Хозяин признал их и, радушно кланяясь, сказал:

— Милости просим, господа честные! Чем прикажете потчевать?

Гости разделись.

— Потчуй, чем хочешь, а самое главное — присоветуй нам.

— Помилуйте, господа честные, что я могу вам присоветовать, холоп сермяжный!

Однако, когда он подал ужин и гости, не побрезговав с ним выпить, посвятили его в свои планы, он погладил свою рыжую бороду и задумчиво сказал:

— Трудное дело, господа честные, задумали! Ляхи теперь так в Москве остерегают, что каждого осмотрят да расспросят, прежде чем к себе впустить.

— А ты нас в возу!

— И-и, что вы сказали! Теперя, к примеру сказать, в Москву воз сена везешь али там рыбу, што ли, так ляхи весь воз пиками истычут, нет ли чего. Боятся, не везут ли в Москву оружия какого, пороха али людей ратных. У них ведь там часы сосчитаны, и они оченно понимают, что их смертный конец близок. А теперь, когда «вор» душу отдал, ни за какое богатство не хотел бы я ляхом в Москве сидеть!

Гости засмеялись.

— Однако же нам во что бы то ни стало надо туда пробраться! — нетерпеливо сказал Терехов.

Хозяин подумал, потом встряхнул головой и улыбнулся.

— Ежели вы так охочи до этого, то есть одно средство. Я вот завтра пять саней с хлебом в Москву шлю. Скиньте свои кафтаны, наши сермяги наденьте да при трех возах, будто мужики, и идите.

Гости ожили.

— Когда же ехать хочешь? Скорее бы!

— Можно и завтра, ежели уж вам такая охота.

— Ну вот и ладно, — радостно воскликнул князь. — А теперь выпьем меда, да и на боковую. Утро вечера мудренее, не робей, Петр, — сказал он Терехову, — Ольга не уйдет от нас, а пан Ходзевич своей шкурой за все заплатит!

«В самой средине города Москвы находится Кремль, где живут цари московские, — говорит современник и описывает несколько дворов, а затем перечисляет кремлевские храмы. Подле дворцов находится церковь Благовещенья Богородицы с золотым на куполе крестом: в ней царь обыкновенно слушает литургию; дальше есть церковь Пречистой Богородицы, еще церковь Михаила Архангела, а прочих церквей считается в Кремле до двадцати. Вся крепость застроена боярскими дворами, церквами и монастырями, так что нет ни одной пустоши. Ворот в крепости четверо; одни ведут к Москве-реке, другие — к Иван-городу. Высокая толстая стена и глубокий, обделанный со всех сторон камнем ров отделяют Кремль от Китай-города. В Китай-городе шесть ворот и более десяти башен; мост из него через Москву-реку наведен живой. Вся крепость застроена домами боярскими, частью мещанскими, а более лавок. Китай-город и Кремль находятся внутри третьей крепости, Иван-города, который окружен валом и выбеленной стеной, отчего зовут его Белым городом. В нем столько же ворот, сколько башен. Все же замки обтекает Москва-река».

Так описывает тогдашнюю укрепленную Москву один из действующих лиц той эпохи, польский офицер Маскевич.^{36}

В темную ночь декабря 1611 года^{37} по пустынному проулочку в Белом городе осторожно пробирался старый наш знакомец Силантий с маленького роста коренастым человеком, тащившим на себе большой узел.

Силантий Мякинный был в Москве уже почти три месяца. Прибыл он туда с Маремьянихой после долгих мытарств в пути, но все мужественно перенесли эти преданные слуги покойного князя Огренева, руководясь лишь одной целью — защитить княжну Ольгу, вырвать ее из рук ненавистного, дерзкого Ходзевича. Не найдя правды ни у «калужского вора», ни у короля Сигизмунда, они пробрались в Москву, чтобы добиться справедливости у царя Василия Шуйского. Увы, не в добрый для себя час они поспели в Москву. Они остановились в Белом городе, у священника одной из местных церквей отца Николая, у которого постоянно останавливался покойный князь Огренев во время своих наездов в Москву, и рассказали ему о своем горе — смерти князя, разграблении усадьбы и исчезновении княжны Ольги. Однако и отец Николай не мог оказаться полезным им — в Москве в это время разыгрались исключительные события: был свергнут с трона царь Василий Шуйский; это повело к тому, что Силантий и Маремьяниха и тут остались «без правды».