Феодосия Панкратьевна, предчувствуя смерть, не боялась ее, но страдала душой за Матвея Парменыча и за детей — восемнадцатилетнюю Наташу и сына Петра, отражавшего в числе защитников далекого Смоленска осаду короля Сигизмунда. Страшно было Феодосии Панкратьевне за участь близких сердцу ее людей в эти тревожные, смутные для государства дни. Если бы естественная смерть их ждала — что ж, все люди смертные, помереть рано ли, поздно ли придется!.. Но она боялась для них горшей участи: преследований злых людей и в особенности мстительного боярина Цыплятева, пыток, казней. Поэтому, сама глубоко благочестивая, она тем не менее позволяла испытывать над собой всевозможные способы грешного знахарского лечения. Когда же все оказалось бессильным, старая боярыня положилась на волю Божью, исповедалась, причастилась, благословила по очереди всех домашних, и в том числе любимицу Наташу, помутившуюся от горя рассудком, облеклась, по тогдашнему обычаю, за день до смерти в иноческую одежду, приняла святую схиму и праведно скончалась, нареченная во схиме инокиней Феофанией.

Вот почему гроб ее, согласно обычаю, несли теперь шесть монахинь. Новопреставленную инокиню Феофанию следовало бы и похоронить в женском монастыре; Матвей Парменыч и хотел предать прах ее земле в одной из женских иногородних обителей, да раздумал: ввиду неспокойного времени страшно было идти за черту города. Врагов и опасностей Матвей Парменыч вообще не боялся. Но он знал, что поляки его ненавидят и могут воспользоваться случаем, чтобы учинить какую-нибудь пакость, наглумиться над похоронной процессией, оскорбить непристойной выходкой память покойной боярыни. Поэтому он решил похоронить Феодосию Панкратьевну в ограде чтимой им церкви Меркурия Смоленского, настоятель которой, отец Александр, был духовником, советником и давним другом его семьи. Здесь же он еще раньше распорядился похоронить и себя, выразив свою волю в духовном завещании.

До церкви Меркурия Смоленского путь от дома боярина был недалекий; церковь находилась в людном месте Китай-города, и потому похоронной процессии насилия поляков не могли угрожать: несмотря на присущую им дерзость, они вряд ли решились бы проявить ее всенародно Тем не менее дрогнуло сердце Матвея Парменыча, когда взвод польских гусар прорвался по распоряжению боярина Цыплятева сквозь процессию и заставил их ожидать проезда осужденного на казнь Харитона. Как ни отворачивался боярин Цыплятев, Матвей Парменыч успел его разглядеть и подумал, что это кощунственное невнимание было сделано по злому умыслу. Но мысль эта промелькнула и исчезла: к его злобе Матвей Парменыч давно привык, и, как ни был ненавистен недруг, в скорбной душе боярина не оставалось теперь места иным думам, кроме как думам об умершей.

Опустив повязанную платком[22] красивую, породистую седобородую голову с отрощенными за последнее время, в знак печали, клочковатыми седыми волосами, Матвей Парменыч в глубоком раздумье шагал за гробом, обитым вишневым бархатом и накрытым вместо покрова дорогой шубой.

В морозном воздухе стояла тишина; восковые свечи в руках боярина и сопровождавших, потрескивая, печально мерцали ровными огоньками. Тихо и скорбно было на душе у него. Бурные беспокойные мысли о мрачных событиях в Москве, все последнее время волновавшие Матвея Парменыча, уступали теперь место унылой печали. Под однообразно-заунывные плачевные причитания плакальщиц тоскливо вспоминалась вся долгая жизнь. Сколько стараний было положено с верным другом-женой, чтобы свить счастливое семейное гнездо, в котором в награду за долгую, честную государственную службу, думалось, мирно протечет покойная старость. Много было поработало, много вместе пережито и выстрадано.

Собственно, ровная и тихая жизнь Матвея Парменыча кончилась со смертью царя Иоанна Грозного. Как ни было бурно его царствование, ему жилось в те времена отрадно: он был человеком глубоко и честно преданным престолу, и даже минуты болезненных порывов гнева и подозрительности, опалы и немилости грозного царя счастливо миновали любимого боярина. Кругом летели с плеч боярские головы, служилые люди быстро возносились к вершинам славы и благополучия и столь же быстро свергались, отправлялись в ссылки, лишались достатка, а Матвей Парменыч, в числе немногих счастливцев, спокойно, уравновешенно-хладнокровно служил и медленно, но прочно продвигался по ступеням служебных должностей и придворных званий. Он слыл безукоризненно честным и правдивым человеком; на милость не напрашивался, но и гнева царского не страшился. А бывали страшные минуты, когда в наступившей немой тишине окружавшие царя, затаив дыхание, ждали ответа на заданный царем тот или иной вопрос. И боярин Роща-Сабуров держал ответ бесстрашно. Засверкают, бывало, огненные, проницательные глаза царя, зловещим движением поднимется рука с копьеконечным жезлом, но честные глаза боярина правдивым открытым взглядом ответят на гневный взгляд государя, как бы внушая ему уверенность в искренности ответчика; угаснет разгневанный царский взор, опустится жезл, и рука безмолвно, тихо махнет: «Ступай!»

Свою службу при Иоанне Васильевиче боярин Роща-Сабуров начал в чине стряпчего[23] со скромной должности воеводы одной из дальних невидных областей. Слава о его умелой распорядительности скоро достигла Москвы; он был переведен в столицу, удостоен чина-должности постельничего[24], ведал одно время «мастерской палатой» и, в бытность в этой придворной должности, был осчастливлен царской близости — спал, случалось, в одном покое с государем. Вскоре Матвей Парменыч заслужил и расположение и милость царя: был награжден придворным чином-званием стольника[25] и в этом звании ездил товарищем посла в Англию, повидал свет, вернувшись, был вскоре пожалован должностью окольничего[26], управлял сразу тремя приказами. Перед самой смертью Иоанна Грозного Матвей Парменыч был удостоен высшей почести: ему было сказано боярство[27], и при венчании Федора Иоанновича он уже в золотном платье стоял в Успенском соборе на чертежном месте. Затем пошли неудачи, и сам Матвей Парменыч удалился от двора: ни с двоедушным Борисом, ни с хитрым Василием Ивановичем Шуйским прямодушный боярин ладить не мог, но чувствовал расположение к искателю приключений, к первому самозванцу Лжедмитрию. Боярин удалился на покой, всецело посвятив себя семейной жизни, воспитанию детей — сына Петра и дочери Натальи и стал с нетерпением ждать лучшего времени для Московского государства, когда бы он снова мог оказаться полезным престолу и законно избранному русскому царю. Благодаря умелому воспитанию дети выросли на славу: из Петра вышел дельный служака-воин, разделявший убеждения отца; еще молодой человек (ему не было и двадцати трех лет), он нес ратную службу в должности стрелецкого начальника — пятидесятника. Незадолго до осады Смоленска Сигизмундом он был послан из московского Стрелецкого приказа с ответственным поручением к смоленскому воеводе, боярину Михаилу Борисовичу Шеину. Осада города задержала его в Смоленске, и Петр остался нести там ратную службу, ибо именно здесь он мог послужить русскому делу. Приятно было служить под начальством такого опытного и преданного тем же убеждениям воеводы, как Шеин. Вскоре молодой пятидесятник сумел показать свою ратную доблесть и был назначен «головой» над отрядом в пятьсот воинов. Петр стоял на верном пути, и отец за него радовался и был спокоен. Конечно, осадная служба была опасна, но кто во время всеобщей разрухи мог вообще поручиться за свою безопасность! Достойная смерть за честные убеждения была счастливейшим уделом, о котором только и могли мечтать искренние приверженцы правды, попранной врагами внешнего и внутреннего порядка. Но вот за любимицу покойной Феодосии Панкратьевны, красавицу Наташу, отец сильно беспокоился. Его дни почти сочтены. Что его может ждать, если Смутное время продлится? Топор и плаха или тюрьма и ссылка. В этом он ни на мгновенье не сомневался. Он слишком ярый приверженец законности государственности и, следовательно, слишком опасный противник врагов законного государственного порядка. Воцарись Владислав, которому он отказался присягнуть, — враги заклюют его. Он — не пешка, а носитель старого боярского имени; он осколок той могучей скалы, на которой воздвигалось грозное царствование Иоанна Грозного, беспощадного и могучего насадителя порядка и законности на Москве. На нем — след обаяния того железного правителя. Имя его всегда может привлечь сторонников, опасных для врагов. Рассчитаться с ним без стеснения пока еще боятся. Однако попытка уже была: Цыплятев занес на него руку, схватил в кулак, но раздумал и разжал его. Матвей Парменыч пока еще нужен ему, который не теряет надежды на возможность измены со стороны твердого в убеждениях боярина: ведь с каждым днем изменников из числа сторонников пословицы «против рожна не попрешь» становилось больше. Цыплятев и злоумышляет против него, и играет по-прежнему в дружбу. У Цыплятева помимо служебных соображений о тех выгодах, которые он может извлечь из Матвея Парменыча, расчет простой: лестнее стать законным зятем сильного и богатого боярина, чем взять силой дочь ссыльного или казненного отца. На худой конец он и от этого не откажется. По-видимому, решение добыть тем или иным способом Наташу твердо засело в его плешивой голове. И к тому же ясно, что из заботливо воспитанной девушки выйдет образцовая и домовитая хозяйка. Страшно Матвею Парменычу за Наташу. Не дай Бог, если она при таких условиях осиротеет. Необычайная красота сослужит ей плохую службу. Правда, она не из трусливого десятка, а, подобно отцу и брату, полна решимости, отваги и силы воли. Но на что пригодится ей в злую минуту отвага? На то разве, чтобы покончить с собой. Заступников, кроме отца, у нее нет. Брат Петр в далеком Смоленске, да и, Бог весть, вернется ли он оттуда живым. Родственников, на которых можно было бы положиться, в живых не осталось: Матвей Парменыч — единственный представитель рода Роща-Сабуровых. Имеются родственники по боковой линии, да все это люди мелкие, и в случае беды надежда на них плохая. Верный слуга Мойсей Кудекуша постоит, разумеется, за свою боярышню и жизнь за нее отдаст, но старику шестой десяток заканчивается. Бог весть, долго ли проживет. Лучший бы выход — выдать дочь замуж и в лице достойного мужа найти для нее защитника. Об этом отец давно подумывал. Были на примете и хорошие женихи, которые за счастье сочли бы породниться с боярином Роща-Сабуровым. Но сердце Наташи к ним не лежало, а против желания дочери Матвей Парменыч идти не хотел. Хотя он был человеком старого закала, но детей воспитывал разумно, считался с их желаниями вопреки современным ему понятиям о том, что основу воспитания составляет прежде всего строгость наказания, которых по мере надобности Матвей Парменыч не избегал, но не хотел видеть в детях безвольных рабов и следовать грубому правилу: «казни сына своего от юности и не ослабляй, бия младенца: аще бо жезлом биеши не умрет, но здоровее будет. Дщерь же имаши: положи на них грозу свою, да в послушании ходит, да не свою волю приемши». Воспитал он детей вопреки покачиваниям головой и оговорам кумушек без «жезла» и без «грозы», и дети выросли у него молодцами, беспрекословно послушными воле родителей и безгранично их любящими. Бывали единичные случаи, когда отец пытался вопреки убеждениям круто повернуть по-своему, но добра из этого не выходило. Поэтому и в сердечных вопросах Матвей Парменыч считался с желанием детей, хотя, пожалуй, в отношении Наташи он в глубине души и раскаивался в своей слабости. Наташа отвергла любой выбор жениха потому, что у нее давно уже появилась любовь, которая доставляла ей много тревог и, по мнению Матвея Парменыча, добром кончиться не могла. Ее избранником был тот самый боярский сын Дмитрий Аленин, присутствие которого на похоронах привлекло жадное внимание боярина Цыплятева, породило в его злобной душе ряд каверзных мыслей и заставило кликнуть из ропаты завсегдатая ее Кифу Паука…