Они шагали рядом по тропе, теперь — под уклон. Волхв постукивал длинным посохом нездешнего пятнистого дерева, Хорив вел в поводу груженного косулей коня. И все допытывался:

— А волки тебя самого не обидят?

— Для чего? Волк никогда не тронет меня. Разве только когда бесы завладеют которым из них. Но такого волки сами от себя прогонят, а один у них в поле не воин…

Вдруг — кр-рак! — сбоку, совсем близко, что-то затрещало и — кр-ракх-х! — с шумом повалилось. Конь натянул повод, попятился.

— Стой и замри! — едва слышно приказал волхв. — Не шевельнись!

Замерев и скосив глаз, Хорив узрел меж древесных стволов сперва выгоревшую шкуру — она двигалась, а затем и всего медведя, горбатого и головастого. Немалого. Зверь только что свалил, переломив у комля, сушину и теперь деловито шуровал там лапой, что-то добывая, то ли мед, то ли муравьев. Положив ладонь на рукоять ножа, Хорив не шевелился, как было приказано. Конь ослабил повод, подошел вплотную и боязливо жался к хозяину. А Белый Волхв — надо же! — неторопливо и глядя куда-то вбок приблизился к медведю и вроде пробормотал что-то. В ответ послышалось недолгое урчание.

— Пойдем потихоньку, — шепнул старик, воротясь на тропу. — И не озирайся, не гляди на него. Сейчас он добрый, сытый, даже на косулю твою не позарился. А после зимы, когда пробудится, беспокойный. Ежели повстречается — первым делом замри. И в глаза не гляди, не смущай его. И не суетись, руками не маши, не бегай. Это с любым зверем так. А от медведя не убежишь, он в лесу и коня настигнет. На дерево от него тоже не лезь, он прежде тебя там окажется.

— А убью его?

— Для чего? Без нужды для чего жизни лишать? Зверь, как и ты, тоже жить хочет… Ну, дальше один, без меня, пойдешь. Тропу ко мне запомнил? Приходи, когда сам пожелаешь.

Здесь, на низком берегу, подойти к воде было просто. И войти в нее, прогретую высоким солнцем. И брести, раздвигая податливую воду коленями, вдавливая утомленные ступни в нежесткий песок.

Перевозчик Кий, тезка князя Полянского, закатав как возможно выше намокшие шаровары, брел по ровному в этом месте днепровскому дну, толкая перед собой плот, груженный товаром — подарками князю от самого царя ромейского. К плоту был тесно приторочен просмоленный челн, выдолбленный из цельного древесного ствола. Перевозчик шел по дну, пока вода не подступила к самому очкуру, тогда он вскочил в челн, стараясь не забрызгать сидевших в нем на пожитках утомленных ромейских гостей. Как-никак из самого Царягорода прибыли. И не просто на Подол, на погосте торговать, как прочие, а ко княжескому двору, с подарками!

Кий взялся дюжими руками за кормило и приналег, правя в сторону Межигорья, чтобы упредить течение, которое тем настырнее пыталось снести, чем ближе к высокому правому берегу.

Стоял перевозчик Кий во весь свой немалый рост, закатав шаровары, безбоязненно доверяя могучие плечи и обширную обнаженную грудь ослепительному Дажбогу и веселым чадам Стрибожьим.

Ромейские гости щедро оплатили перевоз серебряной монетой, но Кий и без того отнесся бы к ним с почтением, как принято было у полян относиться к гостям-иноземцам, чтобы тем самым собственной чести не ронять, ибо тот пес на вошедшего и проходящего громче лает, который сам в себе не уверен. Было, Кий помнит, даже такое, что один хозяин с Подола принял к себе гостя и не уберег от обиды, так поляне после забрали иноземца на другой двор, а растяпу-хозяина побили, чтобы не ронял чести своего племени. В походе и в сече — дело другое, там чужаку, если недруг, можно и голову с плеч долой. Но если гость пришел в твой дом без дурного умысла… К тому же странники-гости, благополучно добравшиеся до Гор из далеких земель, не устрашившиеся многих для себя напастей на долгом пути и счастливо избегнувшие их, наверняка были любимцами богов. Как же не почитать таких гостей? Еще чем хороши те гости, так это тем, что могут поведать немало занятного про далекие земли. И как знать, быть может, странствуя со своими товарами по белу свету, расскажут они дальним, всевозможным людям про Полянского перевозчика Кия…

Тем временем со стороны поросших невысоким ивняком левобережных плавней приближались к перевозу двое — оба в легких белых сорочках из домотканины, через такие сорочки суровое солнце не обжигает плечи. Сорочки были расписаны по вороту узорами из цветной нити и перехвачены сыромятными ремнями с бронзовыми бляхами. И ремни и бронза потемнели от времени. У каждого на ремне висел нож, через плечо — по великому луку и колчану со стрелами, да еще свисали изрядные связки битой птицы.

На макушке у старшего был оставлен кружок немало побелевших волос, усы были потемнее, а борода в середке темная, но по краям сплошь белая. У второго же усы едва только начали проступать над губой, кудри цвета выгоревшей травы закрывали затылок и уши, а спереди были подрезаны покороче, до светлых бровей, из-под которых с безмятежной приветливостью глядели глаза, лазоревые, как небо над Горами. Старший нес еще на плече прямую крепкую палку с привязанной к ней торбой, наполненной, надо полагать, всяческим необходимым скарбом и провиантом. Он указал свободной рукой на плывущий через Днепр плот с челном:

— Вот и Киев перевоз.

— Вижу, — отозвался младший. — А верно говорят, что он только богатых перевозит?

— Задаром Кий не перевезет, то верно. Ну, мы с тобой за перевоз парочку чирочков подарим, не откажется, примет. А обратно пойдем — монетку дадим ромейскую.

— Где возьмешь ее?

— Зело прост ты, Славко! На Подол переправимся, на погосте птицу сбудем, за лебедя ромейской монетой возьмем. А остальное там сменяем, надо наконечников к стрелам набрать поболее…

— А для чего князя нашего тоже Кием звать? И перевозчик — Кий. А?

— Так прозвали, — невозмутимо ответил тот. — Кий — молот, сам своей доле кузнец. Отчего не назвать? Хорошее имя, не одному князю носить… Тебя вот назвал я Брячиславом, а на Горах, я знаю, еще двоих так зовут. А может, не только тех двоих. Народу теперь на Горах, как окуней в старице.

Они подошли к перевозу. Отсюда хорошо видны были Горы по ту сторону Днепра, покрытые кустами и деревьями. Далее — вниз по течению вдоль высокого берега тянулся лес, а в глубине, за Горами, тоже. Там охота была славная, на зверя да на дичь боровую.

За кустами да деревьями на Горах не видать было дворов и домов деревянных, глиной обмазанных и мелом побеленных, только дымок здесь и там в небо тянулся — от костров и печей. Видна была и гора, где княжий двор и терем тоже в деревьях прятались. Справа от нее, через яр, другая гора зеленела, где сидел молодший брат князя Щек, а за той горой — отсюда, с перевоза, не видать — тоже через яр, Лысая гора, с Майданом и богами над капищем, с недавней могилой — после Желановой смуты, там князь посадил другого своего молодшего брата — Хорива. А левее княжьей горы высилась еще одна, пустая, где с незапамятных времен поляне погребали своих покойников, сожженных и так положенных… Внизу, под Горами, дымились срубы Подола, там деревьев было меньше, и виднелся погост с великою толпой торгующихся и меняющихся. Еще левее, где затон у Почайны, там была пристань, и чернело множество челнов-однодеревок, высилось несколько великих лодий, среди них две иноземные с долгими мачтами для парусов…

Кий перевозил желающих чуть левее от втекающей в Днепр Почайны, поближе к погосту на Подоле, откуда поднимался Боричев увоз, где шел великий торг, а вокруг стучали молотами и молоточками кузнецы да серебряных дел мастера, а в ближайших ярах трудились гончары и кожемяки. Туда, к погосту, и направлялись Брячислав с отцом.

У перевоза Брячислав приметил статную деву, стоявшую к ним спиной, видна была только желтая коса до пояса. Прикрыв ладонью глаза, она тоже глядела в сторону Гор. Будто почуяв устремленный на нее взор молодого охотника, рывком обернулась — Брячислав увидел смуглое скуластенькое личико, брови — как крылья ласточки, а под ними — насмешливо прищуренные глаза, серо-синие, будто волна днепровская. Оторопел и не знал, что молвить. Она же пожала недоуменно плечиком и опять отвернулась, тоже рывком — коса метнулась по спине и обвисла.