Главком, сверкая глазами, оскалив зубы, не кричал — почти пел, растягивая и смакуя каждую гласную;

— Це-епи-и в ата-аку-у! Резервы впере-од! Колонну вдоль шоссе-е!.. Колонну на Большое Кузьмино-о!.. Впере-о-о!..

— О-о-о!!! — откликались цени. — А-а-а!!! — неслось в ответ, теперь уверенно, победно.

…Под вечер, возбужденный и довольный, еще не успев ощутить усталость, Михаил Артемьевич вернулся в штаб. Ульзбнулся осунувшемуся Вальдену:

— Спасибо, полковник, вы очень помогли мне… Сейчас смеркается, необходима осторожность. Наступление на Кузьмино приостановим. Подтянем резервы и разведаем, где противник. А то могут быть засады. И скажите вестовым — хорошо бы нам чаек… Опять дождик пошел, слышите? Ну, к утру все вымокнут. Всем офицерам передайте, чтобы оставались с солдатами, пускай вместе мокнут. А ля гер ком а ля гер, как говорят французы. На войне как на войне. А то знаю я этих столичных фертов, разбегутся по избам греться да к хозяйкам липнуть, а солдату — терпеть… Что, Константин Степанович, правильно я рассуждаю?

— В принципе правильно, — поддержал комиссар. — Разрешите и мне пойти на позиции, к солдатам?

— Успеете. Попейте сначала горяченького. Вестовые раздобыли чаю и хлеба.

Вскоре явились разведчики и доложили, что в Царском Селе казаков нет, а солдаты готовы перейти на сторону Советов.

— Благая весть! — еще больше оживился главком. — Чего же ждать? Вступим в Царское, а? Ваше мнение, полковник?

— Согласен, — ответил Вальден. — Там богатые склады, боепитание будет обеспечено, И плацдарм расширим. Прямой смысл.

— Решено, вступаем в Царское! — Муравьев встал из-за стола, поправил амуницию, подтянулся. — Пишите приказ, полковник. Я сам продиктую. Пишите…

— Кому приказ? — уточнил Вальден.

— Частям Пулковского отряда. Номер, дату, час, место и все такое прочее сами проставьте. Пишите… После ожесточенного боя части Пулковского отряда… одержали полную победу над силами контрреволюции… Которые в беспорядке покинули свои позиции и под прикрытием Царского Села отступают к Павловскому-Второму и… Написали? И к Гатчине. Пишите дальше…

Диктуя, главком все время расхаживал. Звенели шпоры на его сапогах, скрипело перо в руке Вальдена, шумел за окном дождь. Спать хотелось до невозможности, но все бодрились кто как мог. Комиссара, видимо, спасала от сонливости неразлучная трубка.

— Все, полковник. Ставьте мою подпись. Главнокомандующий войсками, действующими против контрреволюционных отрядов Керенского, подполковник Муравьев. Давайте подпишу…

Подписав приказ, он обратился к Еремееву!

— Как вы считаете, Константин Степанович, должен я съездить в Смольный, доложить об успехе?

— Нэ повредит.

— И я так полагаю. Полковника Вальдена предлагаю назначить командиром Пулковского отряда. Нет возражения, товарищи?.. Вот и отлично! Надеюсь, и Смольный возражать не станет. А то я застрял тут на одном участке. Горячий был денек… Но надо по всему фронту проехать, поглядеть в натуре… Когда предполагаете вступить в Царское, полковник?

— Через три часа, — ответил Вальден.

В углу длинного цеха навалом лежала стружка — будто остриженные кудри сказочного. Великана. Отливала синевой.

Пахло смазкой.

Остановленные станки, большие и малые, разных времен и систем, тишины не нарушали.

Рабочие, расположившись кто на чем, кто где, слушали.

Иосиф слышал собственный голос, гулко звучавший в непривычной для такого помещения тишине. Сегодня в этом цехе он рассказывал своим новым товарищам мантелевцам то же, что говорил вчера в другом цехе, завтра повторит на общезаводском собрании, но, повторяясь, испытывает возбуждение, словно выступает впервые. Такое ощущение усиливается еще и тем, что слушают его с настороженным вниманием, не перешептываясь и не прерывая без нужды. Большинство этих людей мыслят и чувствуют одинаково с ним, воспринимают каждую новую весть так же, как и он. С такими людьми легко столковаться.

Иосиф вытащил из кармана залоснившейся спецовки сложенный лист газеты «Правда», развернул, начал читать сообщение, которое — по его же настоянию — большевики-агитаторы читают сегодня на других заводах и фабриках Екатеринослава, в частях гарнизона. В сообщении говорилось: «Войска Керенского разбиты! Арестован весь штаб Керенского с генералом Красновым во главе, Керенский, переодевшись в матросскую форму, бежал… Авантюра Керенского считается ликвидированой. Революция торжествует…»

Тут его впервые прервали. Когда прочитал им эти строки, зааплодировали, несколько голосов даже крикнули «ура».

— «Честь ареста штаба Керенского, — продолжал читать Иосиф, — принадлежит матросу Дыбенко…»

— Це наш! — удовлетворенно откликнулся рослый вислоусый сверловщик и, словно смакуя звучание фамилия, повторил: — Ды-бен-ко! Це наш…

— Все наши, — поправил его Иосиф. — Все, кто с нами, наши. Как бы ни звучала фамилия. Вот я, например, Варейкис. Так что же, я не наш, выходит? Или меня перекрестить надо, сделать не Варейкисом, а… Вареником, что ли? Только тогда и признаете своим?

Засмеялись. На Украине ценят шутку.

— Розкажить про Дыбенко, товарищ Варейкис, — попросил все тот же сверловщик.

— Расскажу, что знаю. В нашей партии Дыбенко давно. Родом из крестьян, с Черниговщины…

— От я и кажу, що вин наш! — вновь принялся за свое упрямец.

— Тю, дурнэ сало! — одернули его. — Слухай мовчки!

Иосиф засмеялся вместе со всеми: ну что с таким дурнем поделаешь, как говорить с ним серьезно?

— Да поймите вы, дорогой товарищ! Ну вот, к примеру, Петлюра — наш или не наш? А здешние гайдамаки, вы их знаете лучше меня, так они что, по-вашему, наши? Здесь надо разобраться, товарищи, чтобы не было в мозгах такой путаницы, как в той куче стружки… Здесь, от города неподалеку, вы знаете, стоит на Днепра знаменитый остров Хортица. Там обитали ваши предки, слявные казаки запорожские. Их еще Гоголь воспел в своих сочинениях. А нынешние гайдамаки воображают себя их прямыми наследниками. День ото дня они все больше наглеют, все больше бесчинствуют. Не мне вам рассказывать, сами знаете… Помните, что стало с оружием, привезенным нами для борьбы с Калединым? Вагоны пришли ночью, а наутро… Помните, что получилось?

— Помним, — отозвался мрачный голос. — Явились к шапочному разбору.

— Вот именно! Потому что не научились еще опережать действия врага. А гайдамаки пронюхали про вагоны и не стали дожидаться. Еще до рассвета забрали себе все пулеметы и револьверы. Не им принадлежащие! Не их руками добытые!

— Ничего, товарищ Варейкис, зато винтовки нам достались.

— Это верно. Но, скрашивается, зачем гайдамакам наши пулеметы и револьверы? Для чего им броневик, привезенный из Александровска? С Калединым бороться? Этого они делать не намерены. Более того, они и нам мешают в этой борьбе…

— Сам не гам и другим не дам!

— Так против какого врага, товарищи, понадобилось им это оружие? Может, против Петлюры? Или против Винниченко?

— Черта лысого! То ж против нас.

— Вот именно! — ощущая поддержку, Иосиф почувствовал себя еще увереннее. — Против нас, против рабочих нужны им броневики, пулеметы и револьверы.

— На Озерном базаре те револьверы из-под полы продавались.

— Знаю. Но не мы их покупали. Так ведь?

— А что же губревком смотрит?

— В губревкоме, — зло ответил Иосиф, — соглашателей развелось, как вшей в немытой голове. А где соглашательство, там и попустительство. Попустительство бесчинствам. Попустительство всегда на руку бесчинствам!

Разгорячась и веря этим людям, Иосиф повторил им то, что говорил вчера в горкоме и о чем намеревался снова говорить завтра:

— Ведь многие из вас, товарищи, имеют, как я погляжу, самое отдаленное представление о событиях. Не только о событиях в Великороссии, но и на Украине. В том нет вашей вины. В том виноваты другие, всяких маестей соглашатели, саботажники и прочие наши враги. Почему, спрашивается, местная печать до сих пор не опубликовала декретов Советской власти? Значит, кому-то невыгодно, чтобы народ знал правду, знал об этих декретах! Значит, кто-то не желает поддерживать программу мирного строительства на фундаменте, который был заложен Вторым Всероссийским съездом Советов! Значит, кому-то не по душе эти декреты! Иначе их бы обнародовали. Верно?