Шагание по кабинету не помогло — пороха не выдумал. Снова сел за рабочий стол. Принялся за изучение очередной бумаги, которую только что принесли.

Судя по стилю, текст составлял профессиональный писака — не тотчас вникнешь. Пришлось перечитывать.

«Выполнение означенных распорядительных действий… не может не замедлиться ввиду чрезвычайных обстоятельств настоящего момента, и, помимо этого, своевременное оповещение о них страховых присутствий представляется крайне затруднительным ввиду расстройства почтовых сообщений. По крайней мере Областной народный комиссариат труда, к ведению которого также относится социальное страхование, никаких указаний и распоряжений по сему предмету от Совета и Центральной комиссии до сих пор не получил и в точности даже неизвестно, действительно ли означенные учреждения уже организованы…»

Но ведь это явно адресовано Магидову, а не Варейкису. Опять напутали! Передать бы по назначению — пускай нарком труда ломает голову… Однако этак можно превратиться в бюрократа похлеще царских…

А упрек в бумаге, при всей витиеватости изложения, резонный. Но что же они там конкретно предлагают? Ага, вот:

«Ввиду вышеизложенного и во избежание совершенно ненужной задержки, быть может, весьма продолжительной, с осуществлением страховых законов, представляющих величайшую важность для рабочего класса, является совершенно необходимым предоставить страховым присутствиям Донецкой республики право временно, впредь до устранения указанных препятствий, самостоятельно выполнить все те необходимые распорядительные действия по проведению социального страхования, кои по законам и декретам возложены…»

А может, это все-таки не Магидову, а Варейкясу и никто ничего не напутал? Тем более надо разобраться до конца.

«…Впредь до издания Страховым советом и Центральной комиссией страхования безработицы соответствующих распоряжений и указаний…»

Фу ты, аж спина взмокла!

Но в общем-то бумага дельная. Только почему бы то же самое не изложить попроще да покороче?

Интересно, лет этак через десять, когда социализм победит по всей стране и во всех областях жизни, неужели и тогда где-нибудь еще отыщется хотя бы один, который даже самые правильные мысли будет излагать вот таким казенным «штилем»?

И еще. Не целесообразнее ли было бы объединить, во избежание дублирования и путаницы, два наркомата — труда и соцобеспечения? И наркомом оставить Магидова. А Варейкиса — на фронт, от канцелярщины подальше. Снова потолковать с Артемом, что ли? Ведь фронт все ближе и ближе…

Если бы этот ленинский декрет показали Черкасскому, когда он в последний раз приходил в Марианский дворец… кто знает, какое принял бы тогда решение увечный прапорщик?! Но ему без лишней волынки выдали необходимые документы и подсказали, как лучше добираться от Днепра до Волги.

И в то время как прапорщик Черкасский сопровождает свою семью в Симбирск, командующий Муравьев тщетно пытается закрыть бреши на Румынском фронте, а в Харькове занимается вопросами соцобеспечения и продолжает рваться на позиции Иосиф Варейкис, — в это время председатель Совнаркома Ленин ведет отчаянную борьбу, от исхода которой зависят судьбы и Черкасского, и Муравьева, и Варейкиса. Судьбы всого первого в истории социалистического государства и миллионов его граждан. Ленин ведет борьбу за МИР.

Он начал ее, эту борьбу, еще в октябре минувшего года, когда подписал принятый Вторым Всероссийским съездом Советов Декрет о мире — один из первых декретов Советской власти. Он продолжал ту же борьбу, когда Антанта бойкотировала все мирные инициативы Советской России, вынудив тем самым последнюю вступить в сепаратные переговоры с германо-австрийским блоком и подписать с ним соглашение о перемирии.

Противник вел себя на переговорах с наглостью, возраставшей день ото дня. Что, русские предлагают демократический мир без аннексий и контрибуций? Предложение, пожалуй, приемлемое, но… при условии, что и Антанта его поддержит. Что, страны Антанты не желают поддержать? В таком случае германская делегация не связывает себя никакими обязательствами и требует — ни много ни мало! — более ста пятидесяти тысяч квадратных километров российской территории, в том числе земли Украины, Белоруссии, Польши, Литвы, Латвии, Эстонии.

Перед лицом такого беспардонного нахальства приходилось прерывать переговоры, но затем снова возобновлять их — с превеликими усилиями и на еще более тяжких условиях. Германская сторона разговаривала только языком ультиматумов. Как же все это было тяжко, как унизительно! Но разумной альтернативы не существовало, приходилось снова и снова смирять свои чувства.

Заметим, кстати, что сознательное смирение своих чувств, пусть даже самых благородных, порой требует несравненно большего мужества, большей силы духа, нежели следование своим душевным порывам. Не всем это удается. Находились товарищи, полагавшие, что со дня на день грядет революция по всей Европе, что без этого фактора одной Советской России все равно не устоять, а стало быть — и переговоры о мире с якобы обреченными режимами ни к чему.

— Никаких соглашений с империалистами! — кричали горячие головы. — Революционную войну международному империализму!

Иные договаривались даже до того, чтобы рискнуть самим существованием Советской власти в России, — мол, ради мировой революции.

«…Революционная фраза о революционной войне, — возражал им Ленин, — может погубить нашу революцию… Революционная фраза есть повторение революционных лозунгов без учета объективных обстоятельств, при данном изломе событий, при данном положении вещей, имеющих место».

Сколько же требуется выдержки и сил душевных, чтобы, не срываясь, терпеливо вести трезвую полемику с безответственными авантюристами и близорукими фразерами, способными извратить и погубить любое правое дело!

Но крикуны и фразеры не унимались. А кровь на фронтах лилась, старая армия разваливалась, новорожденная Красная Армия едва начинала становиться на ноги и набирать силу, в тылу царили голод и разруха, не покончено было с распоясавшейся уголовщиной, а немецкие аппетиты все возрастали и возрастали. Мир, только мир — любой ценой! — необходим был молодой республике, как необходим глоток воды умирающему от жажды. Все прочее — после, а сейчас — глоток воды, незамедлительно! Пока не поздно…

За этот спасительный глоток, за мирную передышку продолжал бороться Ленин.

«Революционные партии, — напоминал он, — строго проводящие революционные лозунги, много раз уже в истории заболевали революционной фразой и гибли от этого.

До сих пор я старался внушить партии бороться с революционной фразой. Теперь я должен делать это открыто…

Только безудержная фраза может толкать Россию, при таких условиях, в данный момент на войну, и я лично, разумеется, ни секунды не остался бы ни в правительстве ни в ЦК нашей партии, если бы политика фразы взяла верх».

Нужно ли пространно комментировать такое, исполненное неподдельного драматизма и порожденное органическим чувством ответственности, заявление лидера партии и государства?