— Прости меня пожалуйста, Ира.

Иришка расцепила руки, повернулась к мальчишке — ее лицо было мокрым от слез, глаза — пронзительно синими, чистыми и ясными. Такие глаза бывают только у детей. Дети вырастают, и глаза тускнеют. Андрей протянул ей руку, она минуту поколебалась, но потом все же протянула в ответ свою пухлую ладошку. Он сжал ее пальцами.

— Пойдем, будем играть вместе.

Иринка тряхнула кудряшками и согласилась. Настя долго смотрела им вслед, улыбаясь, думая о своем. О Никитке, о сыне.

— Настя, опять ворон считаешь! Насть!

— А? — Настя вздрогнула, словно позабыв, что находится в помещении, где полным-полно народу.

— Что стоишь, как столб посреди дороги? — Наташа улыбалась, но ее глаза смотрели тревожно.

— Задумалась... Извини, Наташа.

— Пошли чай пить, Вера за детьми присмотрит.

— Пойдем, — не раздумывая, согласилась Настя. Поискала глазами Иринку и Андрея — они сидели в противоположном углу комнаты на маленьком диванчике и что-то оживленно обсуждали. Иришка улыбалась, а Андрей, как и полагается настоящему мужчине, был серьезен и сдержан. Вера — полноватая, очень миленькая девочка-практикантка сидела неподалеку, окруженная гурьбой детей, и читала «Красную шапочку».

Вера читала просто потрясающе, как настоящая актриса. Зачитанная до дыр, чуть ли не заученная уже наизусть, а оттого мало кому интересная «Шапочка» в ее исполнении так завораживала, Волк казался таким настоящим и страшным, а сама Шапочка такой милой и беззащитной, что даже воспитатели иногда заслушивались. Вообще Вера, как и Настя, была воспитателем от Бога, детей любила и понимала, отдавала работе всю себя без остатка. Единственное, чего ей пока не хватало — так это опыта, но опыт — дело наживное. Настя вздохнула, снова заправила за ухо непослушную прядь и пошла пить чай в «воспитательскую».

Ритуал чаепития всегда проходил одинаково и немного торжественно. Наташа заваривала чай сама, никому не доверяя этого ответственного дела. Она заваривала его как-то по-особенному, долго подготавливала заварочный чайник, мыла, ошпаривала, грела его над паром, потом переворачивала вверх дном, потом сыпала заварку, тщательно отмеряя количество, добавляла щепотку сахара, заливала кипятком в строго определенный момент, ставила на край плиты, снова доливала воду и никогда не накрывала сверху полотенцем. Настя в это время расставляла блюдца и чашки, ставила на маленький столик вазочку с конфетами и печеньем, тонко нарезала лимон. А иногда разворачивала полиэтиленовый пакет и выкладывала на стол очередной кулинарный шедевр собственного приготовления — торт, пирожные или печенья. По части выпечки Насте не было равных.

— Насть, ты — волшебница. — Наташа сделала вывод, откусив внушительных размеров кусок пирога, даже еще не прожевав его до конца.

— Едва ли, — грустно усмехнулась Настя. — Будь я волшебницей, в моей жизни было бы, наверное, гораздо меньше проблем.

— Ну, я имею в виду по части кулинарного творчества. Ладно, не вешай нос. Не хотела тебя расстраивать. Доставай сигареты.

— Наташ, может не будем? — засомневалась Настя. — Вдруг Светлана Петровна?

— Да нет никакой Светланы Петровны, она же с утра в администрацию уехала. Вряд ли появится. А курить охота.

— А если дети?

— Ой, ну не ворчи ты. Давай одну на двоих передернем.

Закурив, они некоторое время помолчали. В этом молчании чувствовалась тревога — так было всегда, когда на душе у одной из них было тяжело. Потому что Настя и Наташа были не только коллегами. Они были настоящими, близкими подругами. Им часто приходилось курить одну сигарету на двоих.

— Ну, так что у нас сегодня? — прищурившись от сигаретного дыма, спросила Наташа.

— Четверг.

— Не делай из меня идиотку. Я спрашиваю, что случилось?

— Тогда так и спрашивай — что случилось? Ничего не случилось. Просто...

Настя молчала. Так было всегда — вечно Наташе приходилось из нее чуть ли не клещами вытаскивать все то, что ее мучает. Наташа делала это не из любопытства — просто знала, что подруге необходимо выговориться, как знала и то, что ей всегда тяжело начать говорить о чем-то сложном, серьезном и неразрешимом.

— Просто тебе в троллейбусе наступили на ногу? — с большим сомнением в голосе предположила Наташа. — Или, может быть, тебе голубь на плечо нагадил и не извинился?

— Да ладно тебе, Наташка. — Настя опустила глаза и медленно затушила о край пепельницы тлеющий окурок, а потом принялась водить этим окурком по гладкой черной поверхности, разгребая дорожки среди серого пепла и вычерчивая хитрые узоры на донышке пепельницы.

— Но я же вижу, что что-то не так. Ты с самого утра — как в воду опущенная. Как приговоренный к смертной казни в день накануне повешения. Да брось ты этот бычок!

Наташа резко поднялась, забрала пепельницу из рук Насти, вытряхнула все содержимое на газетный обрывок, свернула, смяла и сунула в ведро.

— Не забыть потом вынести, чтоб запаха не было. Настя!

Настя подняла глаза, стараясь не моргать, чтобы не стряхнуть слезинок, грозивших стать первыми каплями настоящего потока слез. И все-таки не сдержалась.

Наташа тут же подлетела, прижала ее к себе, принялась молча гладить по волосам, изредка касаясь губами.

— Ну перестань, слышишь. Что-то с тобой случилось, я знаю. Причем не сегодня и не вчера, Настька. А гораздо раньше. Что-то, о чем ты не хочешь говорить. Не хочешь или не можешь — не знаю. И я понятия не имею, что это. Успокойся, прошу тебя. Не надо плакать. Лучше расскажи.

Наташа осторожно сжала ладонями ее лицо и подняла его, заглянула в глаза. У Насти были серо-зеленые глаза в мелкую крапинку. Наташа вздохнула — в этот момент она поняла, что и в этот раз подруга ничего ей не скажет.

— Не могу, Наташа. Я не могу тебе этого сказать. И никому не могу. Прости, но это правда.

— Да ладно, я тебе верю. Может быть, потом, когда-нибудь, скажешь... Не буду настаивать. Ты только скажи — может быть, я могу чем-то тебе помочь?

— Нет, Наташка, — Настя добела закусила нижнюю губу, — не можешь. Я, наверное, поеду домой пораньше. У меня завтра тренировка. И вообще... Хочется немного пройтись, воздухом подышать.

Некоторое время они молчали, слушая, как бьются в окно мелкие снежинки.

— Послушай, — Наташа наконец нарушила молчание, — пойдем лучше ко мне. Ты помнишь, я тебе рассказывала про Олега. Приятеля моего Кости, журналиста, помнишь?

— Помню, — с неохотой подтвердила Настя, смахивая рукой крошки со стола в подставленную ладонь.

— Господи, ну сколько раз тебе говорить — не смахивай ты так крошки! Нельзя! Денег не будет! Ну неужели трудно тряпку взять!