Война на поверхности более его не волновала.

Вопрос, как бы выжить — да, но это всегда был повод для беспокойства. Его всегда он волновал, потому-то он это столь хорошо и умел. Однако, приходилось признать, что задача стала более насущной, а цель — более труднодостижимой.

Исхаку еще не доводилось участвовать в битвах в пустоте, и это оказалось не тем, в чем ему хотелось бы участвовать еще раз. Корабль трясся, словно подхваченный штормом, содрогаясь в воинственной агрессивности, превосходившей все ожидания. Каждую пару дюжин шагов его швыряло на пол, отбивая колени, что приводило к шипению от боли и изобретению новых ругательств — обычно путем смешения трех проклятий в единый поток ругани. Когда Исхак Кадин ругался, он делал это с чувством, пусть и без смысла.

Половина проблемы была в том, что он заблудился, а вторая половина — что он заблудился в месте, которое в шутку называли монашеской палубой, где Несущие Слово и слуги Легиона занимались своими делами героев (и рабов героев). В свое время прокрасться на палубу казалось хорошей идеей; он надеялся сделать кадры тренировочных помещений Астартес, ожидающих ремонта снятых доспехов или же огромных стоек с оружием, чтобы показать масштабы войны, которую ведут Легионы Императора. Из всего этого вышли бы хорошие частные и личные изображения, очень редко попадавшиеся в Великом крестовом походе, которые бы заметно украсили его портфолио. Украсть серую рясу Легиона не составило труда. Даже рабам, давшим обет молчания, надо стирать одежду.

Началось все хорошо. А потом начался бой, и он заблудился.

К счастью, на борту не было Несущих Слово, все они находились на мире внизу. Слуги Легиона, которых он видел, спешили по своим делам, но даже их было мало. У них явно были другие обязанности, когда их хозяева отправлялись на войну. Что это за занятия, Исхак не мог даже представить.

- Щиты упали, - прокричал голос по внутрикорабельному воксу, его сопровождала действительно пугающая тряска. - Щиты упали, щиты упали.

Что ж, в этом не было ничего хорошего.

Он зашел за угол, когда свет снова моргнул. Его ждал очередной длинный коридор, различные секции вели вглубь бесконечного лабиринта. В дальнем конце он увидел очередную переборку из толстого многослойного металла. Он уже прошел мимо нескольких таких и был почти уверен, что они вели в самые интересные части палубы. Исхак не собирался пытаться пройти через них — одно неудачное сканирование сетчатки выдаст его местоположение подразделениям Армии на борту, и тогда его ждет быстрая казнь. О, да. Он очень хорошо помнил о наказании за проникновение сюда.

Эвхарцы тоже представляли собой проблему. Их отделения патрулировали помещения, усердно прижимая лазганы к груди . Хотя капюшон рясы и скрывал большую часть его лица, оберегая от их взглядов, они помешают делать пикты, если он найдет что-то стоящее.

Исхак, в конце концов, начал обдумывать тактику отступления, когда корабль встряхнуло столь сильно, что его сшибло с ног и ударило головой о стальную стену. Боль ошеломила его так, что он даже не подумал выругаться.

Это упущение он исправил несколько секунд спустя, когда механический голос передал по воксу список поврежденных палуб. Кульминацией перечня стали слова: «Шестнадцатая палуба, прорыв вакуума. Переборки герметизируются. Шестнадцатая палуба, прорыв вакуума. Переборки герметизируются».

В момент почти поэтичного отвращения Исхак взглянул вверх и увидел огромное красное ”XVI”, написанное на стене, о которую он ударился головой. Ее даже украшали пятна его собственной крови.

- Да ты шутишь, - вслух произнес он.

- Шестнадцатая палуба, прорыв вакуума, - снова забубнил скрипящий голос. - Переборки герметизируются.

- Я тебя расслышал с первого раза.

Корабль снова затрясся, раздался отчетливый грохот взрывов всего за несколькими поворотами отсюда.

Мир для Исхака утонул в нежелательном красном спектре аварийного освещения. В лучшем случае, это угробит все сделанные пикты. В худшем, и наиболее вероятном, ему предстояло умереть.

Аргел Тал выдернул когти. Покрывавшая их кровь втянулась в изогнутый металл столь же жадно, как почва пустыни впитывает дождевую воду. Он взвыл в небо и двинулся вперед, отшвырнув раненного Астартес в сторону и прорезая себе путь к группе воинов Гвардии Ворона. Их клинки ломались об его броню, каждый удар приносил ему странно приглушенное ощущение — он чувствовал порезы на коже своего доспеха, но они не кровоточили и не причиняли ни малейшей боли.

Клинок-слева-опасность-убей.

Предостережение ощущалось щекочущим давлением по ту сторону лба, оно было чем-то средним между голосом, предчувствием и инстинктивным порывом. Он не был уверен, предупреждает ли его Раум, или это он предупреждает Раума — голоса были одинаковы, а движения лишь наполовину принадлежали ему. Он мог взмахнуть когтями, а удар ускорялся и получался сильнее, чем он мог когда-либо представить. Он мог заблокировать удар меча, а обнаружить, что когти сомкнулись вокруг горла врага раньше, чем он успел об этом подумать.

Он дернул головой влево — ощутив металлический запах опускающегося клинка и заметив отблеск солнца на острие, даже не глядя в ту сторону — и Аргел Тал крутанулся, чтобы убить его владельца. Когти Несущего Слово пробороздили тело воина, и Гвардеец Ворона тут же упал, броня была изуродована и сорвана с тела. Пальцы Аргел Тала горели, впитывая кровь брата. Под шлемом ухмыляющийся рот окрасился красным от кровоточащего языка.

В каждой битве, случавшейся в его жизни, он ощущал отчаяние, скрытое яростью мгновения. Лихорадочное стремление выжить всегда гнездилось под его праведной злостью, даже в моменты почти самоубийственных атак, когда он вел десятки братьев против сотен неприятелей. Но когда его когти рвали броню и открытые лица окружавших его воинов Гвардии Ворона, он отбросил прочь эту осторожность.

- Предатель, - выкрикнул ему один из Гвардии Ворона. Аргел Тал взревел в ответ, керамит шлема треснул и продемонстрировал зубастую пасть, и прыгнул на воина. Астартес умер на пропитанной кровью земле, разорванный на части когтями Аргел Тала.

Его мало волновал рычащий смех, раздававшийся в воксе. В какой-то момент бесчувственной схватки вне времени Ксафен закричал, обращаясь ко всем.

- Наконец, Гал Ворбак на свободе!

- Нет, - прорычал Аргел Тал с уверенностью, причин которой сам не знал. - Еще нет.

Он сорвал шлем с головы гвардейца Ворона и злобно уставился на лицо сопротивляющегося воина.

- Тварь… - задыхался Астартес. - Порча…

Аргел Тал заметил собственное отражение в глазах воина. Оттуда глядел ревущий черный шлем , левую глазницу все еще окружало золотое солнце, решетка на месте рта распахнулась, открывая чудовищные челюсти из керамита и кости, из хрустально-синих линз по раскрашенному лицевому щитку текли кровавые слезы.

Аргел Тал вонзил когти в тело воина, ощутив покалывание от всасываемой крови, когда клинки заскребли по костям и органам.

- Я — истина.

Он рванул, и воин Гвардии Ворона распался под его руками на окровавленные куски.

Нет мира среди звезд, - произнес он, не понимая, говорят ли оба его голоса, или один из них ему кажется.

Лишь смех жаждущих богов.

Гал Ворбак взвыли, как один, выискивая еще добычу, преследуя Гвардию Ворона, пытавшуюся перегруппироваться и противостоять невероятному предательству, с которым они столкнулись. Аргел Тал выл громче всех, но вскоре звук умер у него в горле.

Солнце закрыла тень, тень огромных крыльев.

Он приземлился, и земля отозвалась рокотом. Полыхнув серебром, из гнезд силовой перчатки вылетели когти, а над его плечами взметнулись в воздух мерцающие крылья из темного металла. Медленно, мучительно неторопливо, он поднял голову к предателям. С лица белее имперского мрамора глядели черные глаза, и на бледных чертах читалась самая законченная, абсолютная злость, какую доводилось видеть Аргел Талу. Эта эмоция была даже глубже и искреннее, чем ярость, обезображивавшая лица демонов в варпе.