— Сам посмотри.

— Что, прихлопнули вашего главного свидетеля? — Марина полезла в сумочку и выудила оттуда сигарету.

— Да перестань ты курить! — Таккер махнул рукой. — Что за манера, чуть что — за сигареты… Да, прихлопнули. А ты чему радуешься? — Марина действительно улыбалась.

— Я не радуюсь. Это вы меня веселите. Недооцениваете противника, мальчики. Почерк-то знакомый.

— Чей? — Клещ подошел к ней вплотную. — Чей почерк?!

— Наш почерк, мистер Клещ, русский. И пожалуйста, не орите на меня. Так мы к вам поедем когда-нибудь, или вы от вида крови в истерику впадаете, полицейские, защитники отечества?

— Ну и мудак я, ну и мудак! — воскликнул Барон, залезая к себе в машину. — Брюс, я поеду за вами.

— Хорошо. — Клещ пошел к своей машине. — Таккер, едем. Теперь-то уж точно есть что обсудить.

— А жмурик? — поинтересовался Таккер.

— Жмурик пока с нами поездит. Мне кажется, что у нас сейчас могут быть проблемы. Поехали быстро!

Три автомобиля выехали со стоянки и небольшой кавалькадой двинулись по ночному Брайтону. Клещ ехал первым. Ощущение, что за ним наблюдают, окрепло настолько, что перестало его волновать. Это была данность, с которой нужно было пока примириться. До поры.

Глава 5

— Заявление ваше мы очень ждали. Без него ведь нам дело не начать. Как же вы не понимаете? Бандитов развелось столько, шагу не ступить человеку. Так что можете надеяться, найдем мы этих хулиганов. Ждите, мы вас вызовем. Всего доброго.

Таня закрыла дверь за участковым.

Звягин на кухне гремел чайной ложечкой, размешивая сахар в своей глубокой цилиндрической кружке.

— Ну что, скоро наших киллеров поймают доблестные воины? — услышала она его голос.

— Скоро, Саша, скоро. Товарищ участковый так и сказал, скоро, мол, на очную ставку вызовем.

— Ну-ну. Теперь всем окрестным пэтэушникам надо Бога молить, чтобы на них жребий не пал. Поймают на улице пьяного и начнут на него всех собак вешать, что машину спалил с дружками. Очень даже просто. Пойди докажи, что нет. Так и пошагает в «Кресты», насвистывая избранные фразы из презумпции невиновности, если перефразировать товарища Аксенова.

Сегодняшним утром он предложил съездить в контору, посмотреть как и что. Доехав на Танином «ауди» до улицы Восстания, Звягин тормознул в привычном уже месте и оторопел. Мало, что могло его удивить: в его жизни было очень много невероятных для простого человека событий, которые он воспринимал как должное и не раскрывал в изумлении рта, но, увидев, что вывески «Окна» на стене перед мощной деревянной дверью нет, он почувствовал странную легкость в голове. Словно происходящее было не реальностью, а каким-то не то сном, не то наркотическим бредом, галлюцинациями, когда ты сознаешь, что перед тобой не материальный привычный мир, а плод твоего расстроенного воображения, но вернуться в обычное трехмерное пространство не можешь.

Шикарной дубовой двери, впрочем, не было тоже. В зияющем черной пустотой проеме возились рабочие, сверля стены и явно примериваясь установить вместо респектабельного темно-коричневого дубового полотнища обычную жлобскую железную плиту. Плита лежала тут же, в двух шагах, сиротливо прислоненная к стене, — сестричка-близняшка тысяч таких патентованных дверей, которые средней руки предприниматели, не сильно озабоченные внешним видом своего предприятия, устанавливают на страже скороспелых контор. Звягин всегда говорил, что такие двери уместнее смотрелись бы на заводских складах. Однако город стремительно покрывался серыми заплатами слепых воротец, призванных хранить секреты частного бизнеса.

— Хм, быстро они свернулись, — прокомментировал Звягин, еще слабо понимая происходящее.

— Кто? — Таня с изумлением наблюдала за рабочими.

— Ну кто-кто. Шеф, конечно, кто же еще. Даже нам ничего не сказал. За ночь, что ли, все вывезли? Или не все?.. Что здесь теперь, интересно, будет? Еще одни «Рога и копыта» вроде наших?

Кучка молодых людей в одинаковых мешковатых темных костюмах встала прямо между машиной Тани и входом в бывший офис Звягина.

— Прилавки привезли? — спросил один из них, с традиционным атрибутом современного молодого бизнесмена — трубкой радиотелефона, которую он вертел в руках.

— Привезли еще утром, сейчас монтируют. Завтра откроемся, — ответил другой, похожий на первого как брат-близнец. Остальные тоже, впрочем, выглядели членами одной большой семьи.

— Годится. — Первый брат покачал одобрительно стриженой головой. — Ну пошли поглядим, чего там у нас внутри, братаны.

Компания братьев, вернее, как они сами себя охарактеризовали, братанов поднялась по трем ступенькам крыльца и, преувеличенно вежливо сторонясь рабочих, исчезла в недрах бывшей компьютерной фирмы.

— Интересно, чьи это братаны? — повернулся Звягин к Тане. — Тоже от нашего шефа, поди, притопали. Иначе как бы они так быстро сюда въехали. Помещение-то здесь стоит — будь здоров. Да, судя по всему, наши парни. Только сами они вряд ли об этом знают. Похоже, Таня, — продолжил Звягин, — это наша с тобой последняя операция. Вернее, первая совместная, она же и завершающая. Чувствую я, что дело слишком серьезное.

— Саша, ты стареешь. Мы об этом уже говорили.

— Я не старею, Таня. Я, как Ленин, вечно молодой. Или ты хочешь доказательств?

— Это комсомол вечно молодой, Саша, ты все путаешь. Не знаешь нашей великой эпохи.

— Ладно, поехали, Таня, с городом попрощаемся. Я становлюсь сентиментальным.

— Чего-чего? — Таня удивленно посмотрела на него. — Что сделаем? Ты что же, серьезно думаешь, что…

— Я серьезно думаю, что если мы сюда и вернемся, то очень не скоро и уж точно в другом качестве. Знаешь, Танечка, я всю сознательную жизнь ведь искал нашего Сумского. И не жалею, что нашел. Это он меня за попугая пока держит, ну мы еще посмотрим, кто кого переиграет, кто на свете всех милее, всех румяней и белее… Ну что, едем по местам боевой славы?

Он развернулся, и они двинулись обратно к Невскому. Взглянув на привычное зеленое здание Московского вокзала, Таня вдруг вспомнила отъезд в Казахстан. Бедный Маратик, какой он тогда был молодой, красивый, как Христос… Иконы бы с него писать… С этой поездки и началось самое страшное. Таня знала о событиях, которые произошли там, только со слов следователей и родственников уехавших друзей. Сами они, и Маратик в том числе, ничего не рассказывали. Да и понятно, те, кто остались в живых, отсидев свое кто в тюрьме, кто в психушке, не хотели снова возвращаться к тем ужасам, которые выпали на их долю. Если уж сам Маратик так сломался, что стал записным алкашом… Ее охватило то ощущение Последнего, которое, как она думала, больше не испытает никогда. Даже когда Маратик летел к окну, не было этого чувства края, неизбежности и безвозвратности.

Когда в семьдесят девятом Таня провожала глазами уходящий, загибающийся на повороте и исчезающий за лесом столбов, семафоров и указателей поезд, увозящий ее друзей в Казахстан, ей казалось, что уходит целая часть ее жизни, что дальше все будет совершенно по-другому, изменятся отношения даже с теми, кто непричастен к этой истории, изменятся ценности, планы, она окажется в другом мире. Так, впрочем, и вышло. Но тогда это было объяснимо — трагедия, происшедшая в Казахстане, послужила началом долгой эпопеи со следователями, повестками, судами и в конце концов ее вербовкой, завершившейся для органов вполне успешно. Сейчас же вроде видимого повода не было, однако Тане было не по себе.

Они уже ехали по Невскому, но Таня, повернувшись назад, еще раз взглянула на площадь. Тогда, в день отъезда, посредине ее был сквер…

Место выбрал Маратик. Собственно, это не обсуждалось. Слова Учителя были законом для тех, кто входил в их общество. И все знали, что на грех, на что-то дурное, на какой-то злой умысел он не способен. Об этом даже и речи быть не могло. В Казахстане у Маратика жил брат, который должен был подготовить им необходимые вещи, крупные, чтобы не тащить с собой из Ленинграда слишком много. Две большие палатки, посуду, разные бытовые мелочи — незаметные дома, но незаменимые для длительной жизни в степи. Особенно если жить там собираются люди, родившиеся и прожившие всю, пусть и недлинную, жизнь в городских квартирах.