Первые несколько дней он пребывал в состоянии эйфории. До этого путешествия Алексей в горах никогда не был, если не считать крымские сопки у побережья в районе Судака, где он отдыхал в детстве. Голова кружилась от непривычно свежего воздуха, бедного кислородом. «Здесь у всех во какие легкие»! — говорил ему Дуайт, стуча себя кулаками в грудь. Дуайт, баптистский священник, у которого они остановились, действительно выглядел здоровяком. Высоченный, розовощекий, улыбчивый дядька походил больше на майн-ридовского охотника, чем на духовного пастыря. Впрочем, охотой Дуайт не брезговал. В первый же вечер ужинали мясом оленя, подстреленного им самолично несколько дней назад в горах.

В тот вечер за столом собралась большая компания: Дуайт, его жена Сара, четверо детей, имена которых Алексей долго еще путал, — все они были ужасно похожи — погодки. Ну конечно, Роберта, старшего, и самого юного, Джона, было различить проще всего. Но когда парни собирались все вместе, то Алексей пытался назвать Питера Джозефом, а Брайана вообще забывал, как зовут. На ужин были приглашены еще несколько прихожан, особенно близких к деревенскому священнику. Алексей в какой-то момент растерялся от количества широченных улыбок, сверкавших белоснежными зубами со всех концов длинного стола. Радушию американцев не было предела. Все они казались Алексею милейшими людьми, правда слегка занудными, особенно когда в процессе ужина каждый из них неоднократно осведомился, верит ли он в Бога, к какой церкви принадлежит, часто ли посещает храм. Узнав, что ни к какой церкви Алексей не принадлежит и в храм у себя на родине не ходит, сидевшие за столом многозначительно переглянулись, на мгновение посерьезнев. Затем все снова разулыбались, стали похлопывать его по плечам, привставая и нависая над столом.

— Стереотипы рушатся один за другим, — шепнул Алексей сидящей рядом Ларисе.

Действительно, люди из американской глубинки не соответствовали тому, что он читал, смотрел и слушал об Америке, сидя дома. Какие там диеты и подбор безкалорийных продуктов! Они уписывали жирное мясо за обе щеки, пожирали его с наслаждением и в таком количестве, что Алексей — большой на самом деле любитель мясной кухни — выпал из этого вечернего марафона первым, уступив даже сыновьям Дуайта. Те продолжали уплетать сочные куски, блестя глазами и размазывая жир по щекам неаккуратно и как-то демонстративно. Взрослые тоже были в этом смысле без комплексов. Один из прихожан, запив последний из лежащих на его тарелке кусков огромным стаканом «Севен-апа» — прозрачной сладенькой газировкой, — звонко и протяжно рыгнул. За столом дружелюбно засмеялись. «Севен-ап гоу аут», — продекламировал Дуайт дежурную шутку, видимо далеко не впервые употребляемую в этой компании.

Насытившись, хозяева и гости снова перешли к беседе, затрудняемой тем, что, кроме Ларисы и Алексея, никто не говорил по-русски, за исключением Дуайта, который, гостя в свое время у Алексея в Питере, выучил несколько дежурных фраз.

Разговоры сводились опять-таки к религии, причем больше к бытовым, так сказать, ее проявлениям — ежедневному числу молитв, количеству прочитанных глав Библии. Из уважения к гостям затронули и тему гонений, которым подвергалась русская церковь во времена советской власти.

Алексей, изрядно осоловевший от более чем обильного ужина, после двух суток автобусной тряски, бесконечного щебетанья вьетнамских попутчиков, не дававших толком заснуть, после нервного напряжения последних нью-йоркских часов, отвечал на вопросы с большим трудом, не находя нужных слов для того, чтобы прокомментировать какое-нибудь библейское высказывание или цитату, которыми так и сыпали прихожане. Он чувствовал, что, несмотря на желание продолжить общение, глаза его начинают слипаться.

— О’кей. — Дуайт хлопнул себя ладонями по коленям и встал. — Я вижу, друзья, вы устали. Пойдемте наверх, я покажу вашу комнату.

Прихожане дружно загомонили, заулыбались, замахали руками, прощаясь с русскими гостями. Начали вставать из кресел, со стульев, пуфиков — замелькали перед глазами Алексея калейдоскопом загорелых лиц. Он пробормотал «спасибо», отвесил поклон и направился по широкой, застланной ковролином лестнице на второй этаж. Там уже толкались в коридоре перед спальней Дуайт с женой, и Лариса что-то объясняла хозяевам по-английски.

— У нас проблемы! — обратилась она к Алексею. — Только что выяснилось, что мы с тобой не муж и жена. Они не знают, как нас разместить. Давай-ка я отправлюсь в мотель…

— Ноу мотел, ноу мотел! — закричала Сара. Услышав знакомое слово, она потащила Ларису в детскую. — Ю кен стей хиа…

— Леша, неудобно… Они детей гонят спать в гостиную!

— Ладно, Лариса, давай завтра разберемся. Я на ходу вырубаюсь. — Алексей благодарно кивал то Дуайту, то Саре, то их детям, вытаскивающим из стенных шкафов спальные мешки, одеяла, подушки и сбрасывающим все это с лестницы вниз.

— Гуд найт, — прежде чем прикрыть за собой дверь спальни, сказал Дуайт, и Алексей рухнул в постель.

Утром, едва сев за стол, он жадно набросился на яичницу с беконом — отлично прожаренным, хрустящим, безумно вкусным. Глотая золотистый ломтик, потянулся к чашке с кофе и увидел вдруг, что никто, кроме него, не ест. Дети смущенно переглядывались, Дуайт и Сара улыбались друг другу. Лариса сидела с совершенно отсутствующим видом.

— О’кей, — сказал Дуайт, как только Алексей прервался в своем завтраке. — О’кей. — И, сложив ладони перед грудью, опустил глаза и забормотал.

Лариса тоже уперлась взглядом в пол. Что там было у нее на уме — неизвестно, но Алексей точно мог сказать, что уж во всяком случае не молитва. Он положил вилку, опустил голову и ждал, когда закончится обычный в этом доме ритуал.

— Ну, как тебе американская глубинка? Вернее, эта вот самая американская Америка? — спросила Лариса, когда после завтрака они вышли на крыльцо покурить. О курении в доме он даже не спрашивал, просто сказал, что пойдут на воздух.

— Слушай, я просто в кайфе! Торчу! Я даже не думал никогда, что окажусь в подобном раю. — Он развел руки в стороны. — Ты только посмотри! Потрясающе! Это же другая планета. Когда я читал об Америке, об этой вот Америке, не о Нью-Йорке, а у Марка Твена, еще ребенком когда был, у О’Генри, у Фолкнера, я ведь так к этому всему и относился. До самого отлета так и воспринимал все именно как другую планету. Знаешь, я ведь в Европу не то чтобы не хотел ехать — сейчас-то это просто: купил путевку и езжай себе, — нет, хотел, конечно, и то, что Америка подвернулась раньше, это чистая случайность, но, понимаешь, я уверен, что в Европе все, что я увижу, я уже знаю. И это окажется именно таким, каким я себе представлял по книгам и фильмам. У меня уже такое было, Лариса, правда в легкой, скажем так, степени, — это когда у нас появились видеомагнитофоны и я впервые увидел «Битлз» на концерте. Я думал, что буду шокирован, ан нет — оказалось, что внутри себя я все это уже видел тысячу раз. Неожиданности не было, не было открытия, понимаешь? Вот, мне кажется, с Европой будет та же история. А здесь… — Он сделал полный поворот кругом. — Здесь все и прочитанное уже сто раз, а все равно новое. Невозможно это описать так, чтобы, хотя бы процентов на пятьдесят, было похоже на действительность. А люди какие! Фантастика. Как это они сохранились такими… патриархальными, что ли? Такими простыми, чистыми какими-то… Как смотрят, как говорят!.. Удивительно.

Лариса смотрела на него, покачивая головой.

— Нравится, значит… — Она поискала глазами, куда выбросить окурок. Не найдя подходящего места, сошла с крыльца и сильным щелчком запустила окурок подальше в траву. На обратном пути она бросила быстрый взгляд на окно первого этажа и, опустив голову, чмокнула губами. — Значит, в восторге? — повторила она.

— А ты — нет?

Лариса посмотрела вверх, на горы, потом перевела взгляд на Алексея:

— Не впадай в идиотизм. Не все тут так благостно, как тебе кажется. Я все-таки в мотель переберусь. И вообще, не забудь — нам надо как-то определяться. С деньгами и вообще… Ты, понятное дело, отдыхать в Штаты приехал. А мне здесь жить. В Нью-Йорк рано или поздно придется вернуться — и что? Ждать, когда отвернут голову? Давай решим, что будем делать дальше…