— Ха, Лариса, количество переходит в качество, Точнее, наоборот. Слушай, а когда он успевает все это производить? — Другого слова у Алексея не нашлось.
— Ну знаешь, зато в России, наверное, ваши творцы до сих пор сидят по мастерским и в творческих муках глушат портвейн. Этот персонаж здесь дело поставил на широкую ногу. Говорят, у него где-то в глубинке есть деревня с русскими крепостными. Купил он вроде целую деревню в России и сюда вывез. Какие-то мастеровые по литью, что ли… Ну и живут в Америке, ведут натуральное хозяйство. Кур разводят, коров, колодцев нарыли, домов понастроили с резными наличниками и крылечками. А в качестве барщины — льют Шемякину по эскизам его учеников эти вот штучки. Он им платит баксов по двести в месяц, да им и того хватает. Про него много историй здесь ходит. Многие завидуют — он, в принципе, единственный так круто из русских поднялся. Ну, Неизвестный еще… Но все-таки Шемякин круче стоит. Вообще, по-настоящему богатым человеком здесь очень трудно стать. Для русского — практически невозможно.
— Серьезно? — Они вышли из галереи и свернули на Пятую авеню. — Я бы хотел попробовать.
— Леша, для этого нужно быть американцем. Даже нет, не просто американцем, надо здесь родиться. Ты же не рок-звезда, не художник — советский парень простой.
— Русский…
— Какая разница. Вы все — советские. Хоть русский, хоть казах. Ты вот заметил главное отличие, на улице просто, в чем разница между улицей здесь и улицей там?
Алексей покрутил головой:
— Ммм… Ну, чище здесь.
— Нью-Йорк — грязный город, — безапелляционно резанула Лариса. — Нет. Ты заметил, что тебя ни разу не толкнули?
— Слушай, точно. То-то я себя чувствую таким свободным. Думал, что это аура страны равных возможностей и победившего капитализма, а оказывается, все так просто.
— Капитализм здесь гниет и разлагается, но не в этом дело. Вот если научишься ходить не толкаясь и при этом иметь железные локти, то только тогда получишь один шанс против миллиона, что разбогатеешь. Те из наших, кто к этому стремится, обычно плохо кончают. А я вот не стремлюсь. Мне просто здесь нравится, я тащусь, как у вас говорят, от этого города.
Они шли по просторной, радостной Пятой авеню, прямой, теряющейся впереди, словно в бесконечности, но Алексею казалось тем не менее, что никогда этой улице не будет конца, что это правильной формы широкое ущелье, со стенами, сверкающими слюдой и алмазами, прорезает насквозь весь континент от Атлантического океана до Тихого. Может быть, так оно и было, если выражаться фигурально. В магазины Лариса его не пускала: «Это не для тебя, не для твоего кармана. Потом без меня посмотришь, если захочешь. Только не вздумай что-то покупать. То же самое найдешь в другом квартале в три раза дешевле».
В отличие от вчерашнего дня, он наконец-то почувствовал, что все окружающее — реальность. Ему казалось, что он здесь уже не то чтобы слишком давно, но во всяком случае не второй день и места эти видит далеко не в первый раз. Он быстро адаптировался в новых местах, начинал вести себя естественно и не комплексовал, а здесь, после того как он увидел валяющихся в сквериках полуголых людей, загорающих, пьющих пиво, бренчащих на гитаре, спящих, увидел черных, которые казались действительно хозяевами удивительного города, настолько непосредственно и независимо они себя вели, и последние комплексы, сковывающие его движения, отпали сами собой.
Казалось, что вокруг несется по-спринтерски сумасшедший, будний день Америки, люди бежали по улицам, прыгали в такси, стремительно входили и выходили из толстых стеклянных дверей многоэтажных деловых зданий, перекусывали на ходу дымящимися хот-догами, разноцветными неправильными дисками пиццы, кричали, ругались, покупали и выбрасывали на асфальт толстые газеты, вливались потоками в провалы подземки. И вместе с тем — едва ли не большее число явно праздно гуляющих, веселых, спокойных и расслабленных мужчин, женщин, стариков разного цвета кожи и достатка, представляющих полный набор стилей не только разных народов, но, кажется, и разных эпох. Это не говоря уже о спящих на газонах — судя по блаженным выражениям лиц, у них-то точно был выходной и ни о какой работе они не только не думали, а, вероятно, даже не подозревали о существовании какой-то там работы.
Алексей поймал себя на том, что почти не слушает Ларису, шагающую рядом и непрерывно что-то ему рассказывающую. Собравшись, он стал слушать и понял, что говорит она давно и о разном, без общей идеи, так что включиться в монолог можно было с любого места. Лариса, словно прочитав его мысли, заметила:
— Ты не обращай внимания, что я все время говорю. Просто так вышло, что я общаюсь исключительно с американцами, русская эмиграция у меня рвотный рефлекс вызывает. Тебе, кстати, тоже не советую влезать в их жизнь. У них там кружки всякие, общества, не могут они от советской жизни отвыкнуть. Здесь же принято — наоборот. Каждый сам за себя. Американцы вообще очень закрытые люди. Не улыбайся, не улыбайся, это так и есть на самом деле. Ты еще с этим столкнешься. У них тут у всех такая защитная оболочка — улыбочка белозубая, от которой тоже тебя скоро затошнит. «Хау а ю?» — «Айм файн» — и на этом все заканчивается. Попробуй поглубже копнуть — стена железобетонная. Или — полная пустота. У кого как. Это очень сильно достает, но мне все-таки легче, чем с эмигрантскими пьяными базарами о Родине-матери и песнях под разбавленный спирт и соленые огурчики. Русские на себе замкнулись, варятся в собственном котелке закопченном, местных жителей называют иностранцами — умора просто. Газеты сумасшедшие выпускают. Сейчас хоть, слава Богу, не пишут о спасении России от коммунистов, а раньше — просто ужас какой-то. Я вот с тех пор русских газет и не читаю. Вернее, читаю ваши, из России. Они здесь продаются. На Пятой авеню как раз есть магазинчик отличный книжный, дорогой, правда, тоже. Пошли налево. Это Сорок вторая. Во-первых, здесь находится автовокзал, узнаем насчет твоих автобусов, а во-вторых, это, так сказать, гнездо разврата. Читал, наверное, в книжках про Сорок вторую?
— Что-то было…
Алексей озирался — улица, широкая и довольно чистая, с оживленным движением и обилием прохожих, не производила впечатление «гнезда разврата».
— Ну, тут расположены публичные дома, порношопы, порнокинотеатры, порно…
— А что, больше нигде этого нет?
— Да везде есть. И отовсюду их гонят. Отсюда тоже, сейчас очень мало чего живенького осталось.
— Слушай, а это что за магазин?
— Это? Оружие, по-моему…
Алексей схватил Ларису за руку и потащил к дверям.
— О Боже! Помни первую заповедь: в первый день ничего нигде не покупать…
Звякнул тихонько звоночек, когда они закрыли за собой входную дверь, и Алексей впился глазами в застекленный прилавок, на котором были разложены ножи разной формы и размера — от игрушки-выкидухи, маленькой, за пятнадцать долларов, до огромных «Рэмбо» — с пилами, широкими мощными клинками, которыми можно рубить сучья, в шикарных ножнах из толстой, хорошо обработанной кожи. Он двинулся вдоль прилавка — следом за ножами располагались пистолеты. Именно располагались — на бархатных подушечках-подстилочках, удобно и комфортно, словно накапливая силы для предстоящей тяжелой, но привычной и любимой работы.
— Чем я могу вам помочь? — приблизясь, спросил улыбающийся продавец. Вопрос был задан по-английски, но Алексей прекрасно понял, что от него хотят.
— Спасибо, пока я только смотрю. — Университет давал себя знать. Во всяком случае, общаться Алексею с продавцом оружия по-английски было легко и приятно. — Можно посмотреть вот это? — Он указал на короткий крупнокалиберный револьвер, серебристый, увесистый с виду. Прекрасное оружие ближнего боя…
— Вы имеете лицензию?
Продавец улыбался, но глаза его были словно стеклянные. Холодные и недоверчивые глаза. Много повидавшие, судя по всему.
— Нет, я иностранец.
— Немец? У вас такой акцент…
— Нет, я — русский.