Даже в тех случаях, когда первоначальную заданность результатов исследований такого рода удается успешно скрыть от общественности, с собственно научной, а не пропагандистской точки зрения они, как правило, остаются вполне бесплодными. Максимум, доступный их авторам (и то в случае добросовестности последних), заключается в недоуменном и беспомощном (а то и беспристрастно объективизированном) указании на необъяснимые в рамках заданной идеологической парадигмы феномены.

В целом же не прикладная часть современной науки, по крайней мере, в области изучения общественной жизни из поиска истины во многом превратилась к настоящему времени в вульгарный поиск разнообразных грантов. Научная деятельность выродились при этом прежде всего в процесс поиска соответствующих финансовых ресурсов и участия в конкурсе на право их, выражаясь по-советски, «освоения». Сам же исследовательский процесс как познавательная деятельность решительно отошел на второй план и практически утратил самостоятельную значимость.

В рамках данной парадигмы значимая часть ученых переродилась в научных администраторов и специалистов по связям с околонаучной общественностью, вынужденно стремящихся не столько к обнаружению и осмыслению новых явлений, сколько к приведению своих отчетов в соответствие с представлениями, а порой и предрассудками конкретных представителей конкретного грантодателя.

Сам по себе процесс собственно научного познания становится в этих условиях возможным только применительно к безусловно второстепенным, не представляющим никакого принципиального значения обстоятельствам. Перефразируя приведенное в прошлом параграфе классическое наблюдение, можно сказать, что современная общественная наука стремится знать бесконечно много даже не столько о «бесконечно малом», сколько о бесконечно мало значимом. Исключительное значение приобретает при этом коллекционирование разнообразных частных случаев и построение моделей, основанных на абстрагировании от существенных сторон моделируемого явления.

Сложившиеся в последние десятилетия условия и правила развития мировой общественной науки если и не делают качественные скачки в развитии человеческой мысли институционально невозможными, то, во всяком случае, кардинально затрудняют их. Ведь гранты по вполне объективным коммерческим причинам предоставляются преимущественно на гарантированное и потому, как правило, заведомо незначительное продвижение вперед.

В результате финансирование, каким бы значительным оно бы ни было, направляется преимущественно не в наиболее важную для человечества сферу исследований - на открытие принципиально новых закономерностей (которого в каждом отдельно взятом случае может ведь и не произойти), - но лишь на относительно малозначимое уточнение уже известного. Данная переориентация превращает общественную (и далеко не только общественную) науку из ключевой производительной силы в специфическую и далеко не всегда оправданную форму дотирования национальной культуры.

Повернуться лицом к реальности, как всегда, науку заставляет массовое вторжение в повседневную жизнь новых и не объяснимых на основании накопленных знаний событий, которые становится невозможно более игнорировать.

Парадоксально, что в рассматриваемом нами случае в роли катализатора процесса познания не смогли выступить даже такие глобальные катаклизмы (знаменовавшие собой переход от биполярного мира к доминированию США и, далее, к культурно-цивилизационному противостоянию), как прекращение «холодной войны» и распад Советского Союза. Вероятно, причиной этого стало ощущение победы, захлестнувшее развитые страны: победителей не только не судят, но и не изучают - чтобы, не дай бог, не испортить праздника, не обидеть и не стать следующим объектом приложения их всесокрушающей силы.

Побежденные, даже если сохраняют ресурсы для исследования победителей, просто боятся делать это, так как такое исследование наверняка будет расценено победителями как враждебный акт наподобие разведывательной деятельности. (В частности, в этом состоит одна из ключевых причин практически молниеносного уничтожения советской школы американистики после уничтожения СССР, - наряду, конечно же, с перетоком исследователей в различные сферы бизнеса).

С другой стороны, победители долго не нуждались в системном изучении новой реальности, так как не видели в ней серьезных опасностей для себя. Ведь общество, в отличие от отдельного человека, начинает алкать знаний лишь перед лицом осознаваемой им значительной угрозы (именно поэтому наиболее эффективным способом создания новых технологий и в наши внешне цивилизованные и якобы разоруженные времена остаются военные программы).

В силу изложенного катализатором процесса познания, выведшим развитую часть человечества из блаженного небытия фукуямовского «конца истории», стало развитие мирового финансового кризиса. Он начал осознаваться в качестве крупномасштабного и чреватого политическими последствиями события на первом же этапе развертывания, уже летом 1997 года. Последовавшие затем катаклизмы - от резких колебаний мировых сырьевых, валютных и фондовых рынков до серии крупномасштабных военно-террористических операций 1999-2003 годов (в Косово, Нью-Йорке, Афганистане и Ираке) - лишь обострили ощущение недостаточности традиционных гипотез для описания качественно новых проблем развития человечества и механизмов их решения.

Анализ этих катаклизмов неполон вне понимания того парадоксального факта, что энергичные, хотя и далеко не всегда эффективные действия лидеров развитых стран, несмотря на систематическое пренебрежение правами и интересами других народов, в целом привели к успеху. Обеспечив текущие потребности развитой части человечества, они обеспечили тем самым определенную стабилизацию мирового развития и сохранение сформировавшейся после уничтожения СССР структуры человеческого общества.

Речь не идет о преодолении только начинающегося глобального системного кризиса и даже о завершении инстинктивной трансформации человечества, представляющей собой его простую реакцию и приспособление к исчезновению Советского Союза, а с ним и привычной биполярной структуры нашей цивилизации.

Начавшееся переструктурирование человеческого общества далеко от завершения и, как и всякое значительное изменение, будет болезненным. Однако принципиально важно, что на самом первом, неожиданном и потому наиболее опасном его этапе человечество сумело стабилизировать процесс изменений и направить его в относительно безопасное русло, обеспечив в целом приемлемый масштаб и интенсивность потрясений.

Это событие представляется знаменательным.

Ведь если внезапное массовое появление новых проблем, не решаемых на основе традиционных представлений, может быть с полным основанием расценено как предвестие новой эпохи, то столь же массовое начало их относительно успешного решения служит доказательством того, что эта эпоха уже наступила. Следовательно, в настоящее время мы живем в тот относительно краткий миг исторического развития, когда человечество, как совокупный природный автомат находя выходы из сложных ситуаций, еще не успело индивидуально осмыслить выход, уже найденный им на коллективном (и, соответственно, бессознательном) уровне.

Конечно, еще не осознанный, но уже осуществленный путь решения проблемы кажется значительной части человечества несправедливым (а для еще большей части - так как пропаганда и насаждение стереотипов играют роль социальной анестезии - он, скорее всего, несправедлив и на самом деле). Конечно, он ко всему этому еще и неэффективен - как неэффективна неосознанная и потому стихийная реакция сложного и при том несовершенного организма.