В следующее мгновение я узрел, что грязными, зверскими ножищами попираю великолепный восточный ковер.

— Мой гостеприимный хозяин, — выразился я. — Никто только что выбрался из пещеры Полифема, хитон его не праздничен и грязные сапоги не ко званой трапезе.

Лиловой птицей полетел в сторону плащ моего нечаянного покровителя. Сам он молча сделал мне знак-повеление двинуться вперед и встать прямо под падавший с несведенного свода свет. Я повиновался. Он шагнул мне навстречу.

Позади меня колыхнулся воздух, возникло чье-то присутствие. Он не подал вида.

— Кто ты, Никто? Откуда? — впился он в меня взглядом, дыша близко винной гарью и застарелым зубным мученьем — но был красив и художественен лицом, даже надвинувшись вплотную и выдавая болезненную рыхлость кожи и мимики, карикатурно приметную при освещении сверху. — Кто ты? Ант? Склавин? Танариец? Литв?.. Где ты учился? Ты не похож ни на кого. Ты пахнешь, будто только что из бани, а не с дороги… Что у тебя с глазами?

— Что? — не понял и испугался я.

— Похоже на излияние крови прямо в зрачки, — указал он мне поочередно в оба глаза. — И ты видишь обоими?

Я растерялся. По-настоящему растерялся — кажется, впервые за целую жизнь. Прикрыл ладонью поочередно оба глаза. Никаких отличий в портретах хозяина не было: даже в полусумраке я четко различал каждую морщинку.

Прикрывая свои глаза, я поочередно придумал два ответа — левый и правый, полную ложь, похожую на правду, и возможную правду, в которую трудно и страшно было поверить самому.

— У меня есть два ответа, — так признался я, собравшись с мыслями и пытаясь удержать его взгляд. — Один больше похож на правду. Путешественник из страны, допустим, баснословных сидов, ограблен в пути — и вот занесен сюда неведомым ветром. Но это — неправда. Правда такова, что я сам в нее с трудом верю. Я украден духами из иного века, из очень далекой страны и заброшен сюда нагим и мокрым, как только что родившийся младенец. Кто я? Моего народа пока нет, поэтому я мог бы назваться и гиперборейцем.

Он слабо улыбнулся и указал мне на мягкие тюфяки.

Был еще один жест — другой рукой, после которого присутствие за моей спиной исчезло.

Я невольно оглянулся.

— Телохранитель, — словно успокоил он меня. — Его право… Но не теперь.

Я, как и полагалось в той древности, не присел, а сразу возлег, вдруг — опять впервые — почувствовав усталость. Где-где, а в ногах правды не было уж точно. Он расположился напротив, облокотился, другой рукой взял стоявший на ковре серебряный бокал и посмотрел в него…

— Значит, старик Геродот ошибся, — проговорил он с легкой насмешкой. — Ведь он написал, что вас нет и вашей страны никогда не было. Это худо, когда живешь, а потом какой-нибудь мудрец напишет, что тебя не было. — Он поднял взгляд на меня. — Значит, гипербореец… В это, пожалуй, нетрудно поверить. Ведь не всякий одинокий странник даже при удивительной внешности способен одним взглядом испепелить воинов базилевса Аттилы.

Так оказалось: одного имени, выбитого на монете, — достаточно, чтобы познать КОГДА, одного имени, произнесенного с холодным почтением, — довольно, чтобы понять ГДЕ.

— Я не хотел этого, — снова честно признался я, почему-то не сильно сдрейфив.

— И этому можно верить, поскольку трудно поверить, что ты напал на них сам… — кивнул хозяин шатра. — Сначала волхв этого скотского племени махал тут руками, он был не в себе и даже ему мало кто поверил, трое следом отправились вброд посмотреть. Они не вернулись. Значит, они встретили тебя.

— Так и было, — признался я.

— До вечера их не хватятся… — сказал хозяин, как бы испытующе.

Что я мог сказать? Я просто молчал под его взглядом.

— Значит, у нас есть время кое с чем разобраться, — закончил свою мысль хозяин. — И значит, пора представиться и мне. Демарат, сын Антиноя, мастер Этолийского Щита. Служу гипостратегом Эдекону, архистратегу базилевса Аттилы… Говоря коротко и без прикрас, просто наемник.

— Мое имя — Николаос, — назвался я с эллинским «акцентом». — Имя моего отца — Аристархос. Изучаю народы, это мое изначальное призвание. Коротко говоря, праздношатающийся.

Демарат явно оживился, даже оставил пустой бокал, который, словно не решался наполнять.

— У тебя и твоего отца имена эллинские, — заметил он, тем смутив меня.

— Да… как будто… — пробормотал я в ответ. — Возможно, кто-то из моих далеких предков.

— Я вижу, что ты не похож на эллина, — спокойно подбодрил он меня, затем неясно вздохнул и сказал нечто загадочное: — Между тем, не стоит пренебрегать предзнаменованиями…

Сказав это, он издал короткий и громкий гортанный звук.

В шатре появились двое обнаженных до пояса слуг или рабов с большими медными тазами, потом они занесли котел с водой, а другие двое — широкую жаровню на треноге с истекавшими теплом камнями. Ковер скатали, треногу поставили на прибитую с сеном землю.

— Не стану мешать, — сказал Демарат, уже выходя наружу.

— Я мог бы пойти на реку, — благодарно попросил я вслед. — Там проще и быстрей.

Демарат задержался, улыбка его была холодной.

— Скоты плещутся в водоемах. Неужели игемон Итаки так долго пасся в стаде Цирцеи?

Насколько я помнил, речь пошла о спутниках Одиссея, превращенных волшебницей Цирцеей в стадо свиней. Но обижаться мне здесь не полагалось по чину.

Меня вымыли. Меня бережно вытерли, не дав самому и руки поднять. Мои царапины смазали чем-то душистым с холодком.

Потом гипостратег Демарат вошел, осмотрел меня со всех сторон («Так лучших рабов на невольничьем рынке смотрят…» — подумалось мне.) и с одобрением сказал:

— Кожа прекрасная, запах легок — сразу видно человека из хорошего общества… — и добавил что-то на незнакомом языке с отчетливым германским звучанием.

Баней я был бессовестно разнежен и туго раздумывал, что теперь к чему. Демарат возился со мной, как с найденной на дороге диковиной… Вскоре мне начнет сдаваться, что он что-то задумал.

— Готский язык? — попробовал угадать я. — Не знаю, не учил. Греческий знаю, латынь — лучше греческого.

— …а он, как жеребец, просится к реке, — закончил Демарат ту же фразу на латыни, так и не сказав, с чего она начинается.

Не иначе, как он осторожно забавлялся, играл с огнем, чем, видно и занимался всю жизнь.

Он поставил меня на ковер, выгнал всех и откинул крышку плоского сундучка, которого я поначалу не заметил. Спустя еще пару минут я оказался одет не хуже него: в льняную тунику небесного оттенка, перроны — полусапоги со шнуровкой. А пояс, верхнюю шерстяную тунику и мшистого оттенка плащ он положил на крышку сундучка:

— Это — твое. На выход… Вот еще сумка.

Демарат был немного выше меня, но его одежда пришлась мне по размеру… и, признаюсь, по вкусу.

Я поблагодарил его вполне скупо. На фейерверк чувств он бы нехорошо съязвил.

— Садись, — красиво повел он рукой.

Кто-то беззвучно промелькнул. Между нами появился большой поднос с кусками вареного мяса, желтыми лепешками. Вырос большой кувшин, горлышко коего попыхивало винным духом.

— Так кто же ты, посланец богов? — вкрадчиво переспросил Демарат, словно ожидая достойной платы за радушный прием.

— Теперь уж и вовсе не знаю, — честно признался я, привыкая к древней одежке.

Демарат усмехнулся и кивнул, оценив по достоинству мой ответ. Он взял кувшин и, сосредоточившись на мягком течении темно-алого вина в бокал, сказал как бы кстати:

— Начинай. Я сыт.

Я тут же брызнул слюной на кусок мяса, еще и лепешку прихватил — и принялся тушить полыхнувший порохом аппетит.

Демарат поглядывал: для начала он убедился в том, что я живой человек. Я и сам убеждал себя в этом.

— По крайней мере, тебе известны те боги, которые тебя послали? — без особой надежды спросил он, дав мне прожевать.

И он сам налил вина во второй бокал.

Я понял и не заставил себя ждать. Глоток душистого вина, больше напоминавшего легкий ликер, сразу оглушил меня и сделал на несколько мгновений совсем беззаботным. Как тот глоток рома в уссурийских лесах.