– Выходит, не виновны все вы - Хоружий, Твертынина, ты вот… тихо проговорила Марина. - Раз гнилое место, раз намагнитилось тут все тунеядством и подлостью за восемьсот лет, значит что же, вы все чистенькие… наивные… без вины виноватые?.. Затянуло в водоворот ничего не поделаешь… Не устояли бедные против гипноза?..

Николай оторопел:

– А я что, оправдываюсь? Кто не без греха? Нашлась слабина в душе - вот и поймали… А может ты знаешь, как теперь справиться со “щучьим велением”?

– Не надо было подачки хватать…

– А вот вас-то, которые хоть не хватали… но помалкивали - вас-то что так мало оказалось?

Помолчали, невесело глядя друг на друга.

– Того бы старика спросить, - пришла к Николаю мысль. - Глаза у него… будто все понимал. Может, он знает… противоядие? Только бы пустили нас…

Николай толкнул дверь в первую комнату и радостно вздохнул: древняя пустошь оказалась на месте.

Старик не успел уйти далеко. Оставив Марину в дверях сарая, Николай кинулся его догонять.

– Дедушка, что делать теперь? - спросил он, переводя дух. - Этот Гнилой Хутор еще триста лет стоять будет. Столько еще народу… испортит… Как с ним справиться? Может, знаете?

– “Испортит”, говоришь, - усмехнулся старик. - Чистую душу, крепкую не испортишь. Только хищную да пугливую… А что, Коляя боишься?

Окурошев опустил взгляд.

– Из должничков его? Поймал тебя силком?

– Поймал, - кивнул Николай.

– Поздно спохватился?

– Поздно…

Старик помолчал.

– Распахать бы место, да хлеб посеять - вот и вылетела бы из него вся нечистая сила.

– А что ж в ваше-то время не засеяли?

– Да поди догадайся сперва… - махнул рукой старик. - Это уж ты мне глаза раскрыл… Эк, триста лет - срок какой немалый… Надо-ть распахать. А кому нынче? Мор был в деревне… Да и на Гнилом Хуторе одни ямы да кочки нечистая намесила, чтоб не думали пахать… Куда ни кинь - всюду клин. Теперь уж при вас распахивать надо.

– Распашешь тут, - развел руками Николай. - В нашем времени на этом месте целый институт… ну, дом такой… величиной с крепость.

– Плохо дело, - качнул головой старик. - Вот бы детишек малых в твоем доме поселить. У них души ясные, с ними нечистой труднее справиться. Пусть ладят там что доброе, играют кто - в гончара, кто в кузнеца. Надоумить их надо на такую игру…

III.

Люди, пережившие несчастный случай, нередко совершенно забывают события, что предшествовали тяжелой травме. Иногда весь трагический день выскакивает из их памяти, а порой - даже более длительный фрагмент жизни… Нечто подобное произошло с большинством сотрудников института, даже с теми, кто не оказался свидетелем его исчезновения.

План Николая Окурошева, родившийся после разговора со стариком, удался на славу. Ему удалось подбросить начальству идею “семейного воскресника”.

Директор института всем на удивление появился на воскреснике с внуками-первоклашками. Его детям перевалило за тридцать, и у них в тот день хватало своих забот. Поколение старшего дошкольного и младшего школьного возраста собралось почти полностью.

Весело было на Гнилом Хуторе в то воскресное утро. Пестро и элегантно разодетая толпа скопилась у корпуса, недавно перенесшего тяжелый капитальный ремонт. Толпа бойко вдыхала легкий осенний парок, шевелилась по-праздничному, по-спортивному и в пустом, бесплодном возбуждении дожидалась инструмента. Вокруг толпы шумным роем клубилась детвора. Ей позволяли шалить, но к торосам и грудам металлолома не подпускали.

Дождались наконец инструмента. Разобрали его весьма решительно, однако на этом рабочий запал вдруг весь и иссяк. И десятка минут не прошло, как, словно по замыслу загадочного вредителя, грабли и лопаты поотскакивали от своих черенков, а некоторые из черенков и вовсе переломились пополам, метла порассыпались. Благоустройство территории института застопорилось и превратилось в праздное шатание вокруг строительной площадки и дыбящихся железобетонных круч. Мужчины покуривали, придерживая подмышками кто черенок, кто металлическую основу своих инструментов, боязливо подступали к торосам, трогали их с краешку, но всерьез браться за них и не помышляли. Женщины присматривали за детьми.

А у тех трудовой задор только-только и разгорелся: они принялись собирать в кучки листву. Осень выдалась очень ранняя, и растительного мусора по институтским аллейкам накопилось уже достаточно. Малыши сопели, потели, набирали непомерные охапки и едва не ссорились из-за самых густых пятачков листопада, старались изо всех сил друг перед другом. Занятие увлекло их удивительно, словно новая, самая интересная игра. Дважды налетал короткий и резкий порыв ветра, и не ветер даже, а - смерч. Вихрем он разметывал уже собранные кучки листвы, но детвора не унывала, принималась за дело снова, с необыкновенным упорством.

Директор института даже покраснел от удовольствия, гордясь своими внуками. Они разгорячились, перемазались до ушей и на самой длинной аллее не оставили ни одного листочка. Их дед застенчиво отошел в сторонку и трогательно косился на окружавших его сотрудников института.

Никто не приметил, как наступило странное, чересчур неподвижное затишье в воздухе… Даже терпкие осенние запахи вдруг как будто бы перестали ощущаться. Ни единого звука не доносилось со стороны - ни автомобильного движения, ни самолетного гула.

Весь мелкий мусор был собран и свален в старый мусорный ящик. Воскресник кончился. Инструмент на скорую руку починили: метелки связали, грабли и лопаты безо всякого капитального крепления надели на черенки - и сдали некоему мимолетному ответственному лицу.

Когда последний участник воскресника миновал проходную и вся толпа вытянулась по дорожке, что вела к автобусной остановке, в спины ударила теплая воздушная струя.Кто-то первым обернулся… Уверяют, что первым свидетелем оказалась женщина: именно женский пронзительный возглас заставил толпу разом вздрогнуть и колыхнуться в обратную сторону.

Института как ни бывало… На месте здания остался лишь вахтенный стол, а за ним - сам вахтер, растерянно озиравшийся по сторонам. На вахтера, на стройплощадку, на заросли сухого бурьяна с ясного неба сыпались золотым дождем осенние листья…

Взрослые остолбенели… Дети же прыгали от радости и хлопали в ладоши - такого чудесного фокуса они ни в каком цирке не видали.

В те же самые мгновения исчезли со страниц многих научных журналов разнообразные статьи по физиологии земноводных и пресмыкающихся, оставив за собой загадочные белые пространства; исчезли многие фамилии из ссылок, приводимых в конце научных публикаций; в библиотеках бесследно пропали целые монографии и диссертации при том - вместе со своими карточками из каталогов; среди документов ВАКа обнаружилось большое количество пустых бланков и бумаг. Так развеялся призрак Гнилого Хутора…

Излишне, мне кажется, рассказывать о всех недоразумениях и переплетах, пережитых сотрудниками института - призрака после его исчезновения. Случались, конечно, и неврозы, и мигрени, и кишечные язвы. О более трагических недугах, об инфарктах и инсультах, слышать не приходилось.

Словно потерпевшие кораблекрушение невдалеке от заселенных берегов или оживленных морских путей, все специалисты по физиологии земноводных и пресмыкающихся были в скором времени подобраны разными научными учреждениями, а некоторым из них даже удалось без особого труда и ожидания восстановить свои утраченные чины и должности.

Так, повезло Борису Матвеевичу Хоружему: он сразу оказался старшим научным сотрудником одного из биологических институтов в академгородке… Надо заметить, что приход Хоружего в институт совпал с уходом на пенсию его директора, сокращением на треть штатов и переходом организации по исследованию органов чувств насекомых на самофинансирование. Новый директор, сорокалетний брюнет, отличался талантом, энергией и был, как говорят, в духе времени.

Однажды Борис Матвеевич, оказавшись, по своему обыкновению, на лестнице под табличкой “Место для курения”, увидел, как тот стремительно спускается с верхнего этажа.Он мимоходом поздоровался с Хоружим, и Борис Матвеевич ответил на приветствие с радостным подобострастием нового подчиненного…