“Дерево горит. Дерево истлеет и уйдет в землю,-- думал Стимар, невольно следя за двумя малыми, которые бежали во весь дух вдоль стены кремника.-- Как листва осенью. Теперь я знаю. Я привезу сюда камень. Белый, как свет. Я возведу новые стены, которые не сгорят никогда. Царьград старше моего рода и старше всех исконных родов северского племени. Я привезу сюда искусных мастеров-каменщиков. Будут мостовые, как в Царьграде. А вокруг до самого леса выложу по земле мозаики. Станут дивиться сами ромеи. Я возведу храм. Такой, что будет выше даже Софии Премудрой[46]. Пусть весь град уместится в моем храме. Я привезу сюда отца Адриана. Он станет епископом для моего рода. Я попрошу за него василевса. Так будет. И тогда меня благословит стать василевсом сам апостол Андрей[47].”

-- Княжич! С кем ты говоришь? С сонными мухами? -- донесся сзади веселый голос слобожанина, без опаски оставившего за чужими межами всю поклажу своих обережных заговоров и пришедшего за княжичем налегке.

“Не хватит нынче твоего разумения, Брога”,-- усмехнулся мудрый княжич.

Тогда старый жрец очнулся и наконец переступил через кольцо святилища, поняв, что наделенного опасной мудростью последыша придется встречать ему самому.

-- Здороваюсь с градом,-- вслух ответил через плечо Стимар.

-- Негромко здороваешься, княжич. Не в силу. Верно, велишь граду принять тебя, как надумал? Без величания?

-- Без величания, Брога. Успеется...-- радостно вздохнул княжич, уже увидев свои мостовые и мозаики, белые каменные стены и храм посреди разросшегся втрое новыми каменными стенами кремника.

-- Проведу тебя прямо к кремнику, никто не приметит,-- пообещал Брога.-- Покажу тебе нашу, слободскую тропу. Волчью.

Княжич изумленно обернулся.

-- Волчью, княжич...-- с удовольствием повторил Брога.-- Вам, Туровым, не ведома. У вас свои тропы, у нас свои.

-- Отдаешь свою тайну, Брога?

-- Отдаю, княжич. Нынче мой дар.

Туровы тоже издревле держали такие потайные тропы, которые вели и к Слободе, и в землю рода Всеборовых, и к иным соседям.

Протаптывали их, ходили по ним и заговаривали свои следы только малые. Друг другу и передавали их -- братья братьям. По обычаю, прокладывать такие тропы в земли инородцев и устраивать на них засады можно было только до совершеннолетия, до дня посвящения в воины. После того дня эти забавы считались уже зазорными, хотя и не запретными. Все знали,  что молодшие из чужих родов могут подобраться к овчарне, или к овину, или же к самому тыну, так, что и своя собака их не учует, и сторожам разве что мышь померещится. Ведь у молодших были свои крепкие заговоры, иные не слабее княжеских. Однако все старшие ведали и то, что вреда от тех вылазок немного, а пользы для будущих охотников и воинов -- вовсе немало. Недаром даже князья, сойдясь на межевом сходе, порой начинали разговор с того, что хвалились между собой своими детскими тропами, божились друг перед другом, что могут привести соседа с того места прямо в его собственный кремник, не попавшись на глаза даже сороке.

Теперь слобожанин Брога, подтвердив свое тайное побратимство с Туровым княжичем, был готов нарушить старый обычай и гордился своей новой силой. Он еще той весной, когда спас княжича, пообещал ему показать слободскую, волчью тропу, да летом не привелось -- братья мешали,-- а уже на исходе того лета княжича увез за моря, за дола ромейский корабль.

Привязывая кобылу к дереву, Брога хищно скалился и сверкал глазами. Он предвкушал старую забаву и радовался наперед.

-- Не великоваты мы теперь стали для твоей тропы? -- засомневался княжич.-- Поди, уже не за мышей примут, а за настоящих волков.

-- Мое обещание было,-- напомнил Брога.-- Нынче можно. Нынче сын Турова князя вернулся. Нынче все можно.

И он повел княжича к Большому Дыму по тропе, проложенной и заговоренной молодшими слободскими охотниками.

Ступив на тропу, княжич хотел было перекреститься, как велел ему делать отец Адриан на всех заговоренных, поганых местах. Но Стимар чуял, что крестным знамением навсегда погубит здешнюю, нахоженную тропу и теперь не на царьградской, а на своей, на северской земле, обидит Брогу, доверившего ему свою родовую тайну. Он уже было поднес руку ко лбу, но заколебался, а тот, второй человек в его душе, которого он привез с собой из Царьграда, стал его укорять и велел слушаться мудрого отца Адриана.

Брогу будто кольнуло в спину, и он оглянулся:

-- Никак побоялся, княжич, нашей тропы? -- гордо удивился он.-- Не бойся. Добро заговорена.

И княжич опустил-таки руку, устыдившись погубить тропу своего побратима, который первым встретил его на родной земле.

На глаз эту тайную дорожку и вовсе нельзя было различить. Только земля под ногой показалась княжичу чуть мягче, чем в стороне от нее. Он так привык ходить по каменной тверди, ровной и гладкой, что еще на слободском лугу его слегка покачивало, и даже чудилось ему там, что идет он не по земле, а по мягким тюфякам дворцового гинекея.

Тропа сначала спускалась в глубокую балку, так что град ненадолго пропадал с глаз, потом, вновь выведя “лазутчиков” наверх, начинала замысловато петлять среди ольховых зарослей, пока наконец не выпрямлялась прямо у зерновых амбаров перед градом.

Родные запахи и звуки, особенно глухой перестук в кузнях, и горьковатый дух тянущегося из кузен дыма, тревожили и волновали княжича, и он все норовил соступить с тайной тропы. Брога едва успевал вовремя схватить его позади рукой и вернуть на свой след:

-- Приметят, княжич. Испортишь всю охоту,-- укорял он шепотом.

Тропа так и продолжала вести -- от амбара к амбару. Охотники перебегали от сруба к срубу, вжимались в темные бревна, пахшие старым обжигом. В одном месте княжич провел рукой по седым лохмотьям мха, торчавшим между бревнами. Мох рассыпался и дымком соскользнул вниз, под ноги.

“Дерево истлеет,-- вновь подумал княжич.-- Придет век, когда никто уже не вспомнит о Туровом роде... Теперь я знаю. Я привезу из Царьграда настоящего летописца.”

Кто-то из Туровых, тем временем, проходил мимо, кто-то поблизости хлопотал у овинов, не замечая пришельцев. Брога все чаще оглядывался, хвалясь слободской тропою, и хитро подмигивал.

Наконец тропа вывела прямо под самую высокую, угловую вежу кремника. Вал у подножия деревянной башни был усеян яблочным огрызками.

Брога вдруг замер и, подняв руку, растопырил пятерню:

-- Княжич! Дальше -- поворот. Можно по тропе идти прямо в кремник. Что велишь?

Стимар растерялся и стал озираться по сторонам. Место было открытым, не считая плетня козьего загона. У малых только бы макушки над плетнем сверкали, а Броге и княжичу плетень приходился по пояс. Рядом не было никого, но те Туровы, что ходили стороной по своим делам, даже их собаки, -- все словно нарочно отводили от “лазутчиков” глаза. Добро была заговорена слободская тропа.

-- Глянь, кто там, на веже, яблоки грызет,-- не придумал ничего более важного княжич.

Брога оставил тропу, быстро взбежал на вал кремника и, задрав голову, стал приглядываться под облам, в длинную щель-бойницу под нависавшим выступом сруба в верхней части вежи.

Из той бойницы, предназначенной для стрельбы в подошву стен, вылетело цельное яблоко и едва не угодило Броге в лоб.

-- Рат! -- в полный голос кликнул слобожанин того, кто “стерег” вежу.

Княжич затаил дыхание: Брога назвал не чужое имя. Рат приходился ему племянником. Когда княжича забирали к себе ромеи, Рату шел девятый год.

-- Чего тебе, Слобода? -- донеслось сверху.-- Шустро подобрался.

-- Да вот думаю Турову яблоньку обтрясти.-- И Брога крепко уперся руками в вежу.

-- Гляди, вчерашний дождичек стрясешь...

Брога успел спрыгнуть с вала, едва не попав под “дождик” веселого Рата, любившего, как и Уврат, всякие злые каверзы.