Когда взгляд Богита снова всплыл из глубины озера на самую поверхность, пустив кольца легких волн, жрец увидел, что тень за княжичем легла сажей, золой от паленой шерсти. Из той-то сажи и поднялся страшный волкодлак, распугавший весь Туров род.

Никто раньше не являлся из ромейского царства с такой тенью. Ни один из северцев никогда не возвращался с Поля, волоча за собой такой черный след, вывернутый к небу исподней стороной. Не нашлось в днях пращуров ответа, что же такое содеяли с княжичем ромеи, девять зим и девять лет подряд учившие его древней эллинской мудрости по договору с князем-воеводой Хорогом.

Всю ночь перед священным озером, по которому катилось лежа огненное колесо, маялся старый Богит в тяжком неведении, каким пламенем теперь обносить княжича, какой водой очистить его от наведенного морока.

В глазах слободского воина Броги тот день еще долго сверкал острием нацеленной в него стрелы. Он клял себя за то, что повел княжича “волчьей тропой”, нарушив извечный запрет: ведь по таким тропам нельзя водить инородцев, хоть даже и побратимов. Мысли-птицы Броги кружились над ним вспугнутой с тына стаей вспугнутых ворон. Брога думал, что не по чьей чужой , а только по его слободской вине родичи Стимара увидели на месте своего княжича страшного волкодлака.

Он видел, как перед вратами кремника княжич вдруг рухнул ничком на землю, хотя его тень осталось такой же долгой, как если б тот оставался на ногах, возвышаясь ростом над всеми вокруг. Он видел, как все Туровы родичи от страха бросились врассыпную, а все оказавшиеся поблизости холопы-инородцы застыли на месте, как вкопанные, не ведая, не видя, что случилось. Он слышал крики сестер княжича, воочию узревших в своем брате оборотня-волкодлака, хотя сам он и не увидел того, что недоступно оку инородца. Зато он увидел и запомнил сверкнувшую на Солнце, как меч, руку жреца Богита, покрывшую голову княжича и защитившую его от смертельных заговоров и копий.

Старый жрец Туров призвал его, инородца Брогу, и велел ему сказать свое слово. Зоркий глаз слободского охотника-воина не мог ошибиться, и он отвечал, ничего не страшась. Если бы Богит повелел ему зачерпнуть рукой из тигля живое железо, он бы не дрогнул и не ожегся бы.

Он видел, как закрылись ворота кремника и княжич остался один. Все Туровы вдруг пропали, будто в одночасье покинули свой град и переправились подальше от беды на другой берег реки. Стих гром в кузнях, истаяли над градом дымы. Посреди дня стала тишина “волчьей ночи”, когда даже собаки боятся выть, а петухи кричат, только засунув голову под крыло.

Княжич остался на том месте, словно на отколовшейся льдине, которую все дальше от берега уносило течением, и озирался, будто не ведал, какой силы прыжок, в какую сторону, на какую иную льдину, может его спасти. Глаза его были красны, а губы бледны, и  пот уже не каплями, а градинами падал на землю с его волос.

Брога запомнил, как княжич вздрогнул всем телом и, закрыв лицо руками, издал протяжный стон.

Брога в тот миг испугался, что княжич снова упадет, и кинулся поддержать его.

-- Ты, Брога? Здесь? -- изумился третий сын Хорога, открыв лицо.

Теперь опасные льдины покачивались под ногами у обоих.

-- Куда ныне денусь? -- твердо сказал слобожанин, без страха глядя княжичу прямо в зрачки.-- Моя вина.

-- Не бери вину, молодший, не ведаешь чья,-- хрипло проговорил Стимар, а в его зрачках все еще светилось белым пламенем обережное кольцо, сотворенное Богитом.-- Меня ли видишь?

-- Повторю тебе, княжич, как и Гласу Даждьбожьему. Под огненной клятвой повторю, земной или иной, как велишь,-- крепко рек Брога.-- Ты есть передо мной, княжич Стимар из рода Турова, сын князя-воеводы Хорога.

Глас Даждьбожий вещал, что ромеи испортили княжью кровь. А он, воин из Собачьей Слободы, брал кровь тайного побратима на мену.

-- Если ты волкодлак, то и я такой же волкодлак,-- собравшись с силой, добавил Брога.

Стужей, дыханием Мары[55], окатило воина Брогу. Запретные слова выпали инеем у него на губах, а спустя миг растяли.

-- Вели, княжич, пойду с тобой,-- твердо рек слобожанин и легко выдохнул из груди весь нахлынувший на него холод, не ведая, что такое же легкое, холодное дыхание бывает у ушедших из своего рода на Поле бродников.

От такого их дыхания у коней седеют гривы и скакать им бывает легче по туману или дыму, чем по твердой земле.

-- Смотри, княжич, и помни.

Он сорвал с пояса железную собаку, защищавшую охотника в лесу от оборотней, крепко сжал ее в кулаке, а потом изо всей силы бросил в густо заросший осинами овраг.

-- Вижу, не боишься, княжич,-- сказал он то, чему удивился в самом себе.-- Берешь с собой?

-- Нет, Брога, не беру,-- с тяжелым вздохом отозвался княжич.-- Я от рода Турова. Старый велел, я должен пойти один. Если берешь теперь мою волю, то предупреди ромеев. Пусть поворачивают обратно. Здесь они найдут смерть.

Воин вздрогнул:

-- Княжич, ведь ромеи испортили твою кровь! Так рек Глас Даждьбожий! Смерть -- их вира.

-- Не ищи чужой вины, молодший,-- отступил от него Стимар.-- Делай, как велю. Раз вызвался.

-- Как велишь, княжич,-- поклонился ему слобожанин и тоже отступил на шаг, на другую льдину.

Стимар вдруг зажмурился и тряхнул головой, будто хотел сбросить зацепившуюся за его волосы посреди дня летучую мышь.

Брога так и не узнал, что мгновением раньше княжич едва не перекрестил его на дорогу и не сказал “иди с Богом”, да опомнился и подумал, что только напугает слобожанина и тот поспешит не к ромеям, а в овраг, разыскивать свой оберег.

В памяти силенциария Филиппа Феора тот день остался коротким и злобным шипением, с которым гасли, падая в реку рядом с галерой, горящие стрелы.

Корабль плыл к северскому граду, и навклер[56] щелчками языка и кнута подгонял гребцов. Торговцы поглаживали себя по коленям. Они шевелили толстыми пальцами, в мыслях своих нежно поглаживая северские меха, еще не купленные ими на золотые монеты, парчу и пряности. Они облизывали губы и глотали слюну, дожидаясь северского меда.

Силенциарий же сидел, сцепив руки в замок и все сильнее упираясь ногами в доски, словно так хотел остановить корабль. Во рту у него было сухо. Каждый взмах весел гнал ему в сердце новую волну дурного предчувствия, появившегося еще на рассвете.

Он услышал стук копыт, смешанный со стуком сердца и тревожным шепотом, каким варвары произносят свои обережные заговоры. Приоткрыв глаза и увидев на берегу, далеко впереди, всего одного всадника, он тут же вновь опустил веки. Всадник соскочил с седла и, не став искать места для спуска, с разбега прыгнул в воду. По всплеску силенциарий узнал того варвара, который встречал княжича в рассветном тумане.

-- Кир Филипп! -- раздался слишком близко от силенциария слишком громкий для него голос начальника корабельной стражи.-- Он плывет к нам.

-- Поднимите! -- велел силенциарий и поморщился: грубое дыхание, шумевшее около него, мешало слушать.

Вскоре об воду шлепнул конец корабельного вервия, и стражники, словно большую рыбу, вытянули пловца на корабль, а потом подвели к Филиппу Феору. Только для того, чтобы не пугать и не оскорблять варвара, он приоткрыл глаза.

Варвар, с которого по доскам ручьями растекалась вода, не поклонился, приложив руку к сердцу, как обычно делают славяне, и не сказал никакого приветствия, а сразу сообщил, что княжича род не принял, что у княжича порчена кровь, ибо так вещал Глас Даждьбожий, их верховный жрец.

В дыхании варвара послышался зимний ветер гиперборей, и силенциарию показалось, что его губы белы от инея. Он пригляделся, но привык не слишком доверять глазам.