А потом странные образы. Запах жасмина и сандалового дерева. Белоснежный песок, усыпанный пятнышками цвета фуксии шелковых палат и бабочки над каждым сучком и веточкой каждой рябины. Невероятное место. И она лежала на прохладном песке, исцеляясь тропическими лазоревыми волнами.

“Красавица, моя красавица. Желай меня. Почувствуй меня, жажди меня, и я утолю твою нужду”.

“Хоук?”Гнев Адама был осязаем до такой степени, словно к нему можно было прикоснуться рукой.

Эдриен еле заставила свои глаза открыться и задохнулась. Если бы тело повиновалось ей, она выскочила бы прямо из кровати. Но оно не повиновалось. Оно лежало слабое и безвольное на кровати, в то время как вся её сущность взлетала. “Убирайся из моей комнаты”, завопила она. Во всяком случае, голос её не потерял своей силы.

“Я просто проверял твой лоб, чтобы убедиться, что он прохладный”, Адам оскалился в проказливой усмешке.

“Ты, тупоголовый болван! Меня не волнует, зачем ты здесь, просто уйди!”

Наконец, её тело подчинилось ей, и она смогла ухватиться пальцами за бокал с края кровати. Слишком слабая, чтобы бросить его, она смахнула его со столика. Стакан со звоном ударился о пол и разбился вдребезги. Этот звук немного успокоил её.

“Ты умирала. Я вылечил тебя”, напомнил Адам.

“Спасибо. А теперь убирайся”.

Адам моргнул. “Это всё? Спасибо, а теперь убирайся?”

“Не думай, что я такая глупая, чтобы не понять, что ты трогал мою грудь!”, выдохнула она гневно. При виде его смущённого лица, она поняла, что он, на самом деле, думал, что она была без сознания. “Так вот это и моё спасибо – всё, что ты получишь, кузнец!”, зарычала она. “Я ненавижу красивых мужчин. Ненавижу их!”

“Я знаю”, Адам улыбнулся с несомненным удовольствием и подчинился её требованию.

Эдриен крепко зажмурила глаза, но на розово-сером полотне под веками то и дело вспыхивали тени. Образ её, лежащей между твёрдых, как скала, бёдер Ястреба, укутанной руками, что были лентами из стали.

Его голос, шептавший её имя снова и снова, зовущий её назад, приказывающий ей вернуться. Требующий, чтобы она жила. Выдыхающий слова… чего? Что он говорил? “Она жива, Лорд Гриф…”

“Ястреб”.

“Обе хищные птицы. Какая разница?”

“Гриф питается падалью. Ястреб выбирает свою жертву так же тщательно, как и сокол. Выслеживает её с той же безошибочной уверенностью. Терпит неудачу редко – вернее никогда”.

“Никогда”, задумался Адам. “Нет ничего абсолютного, Лорд Хоук”.

“В этом ты ошибаешься. Я выбираю, я цепляюсь, я преследую, я целюсь, я достигаю. Это – это, мой заблудший друг – и есть абсолют”.

Адам покачал головой и принялся изучать Ястреба с видимым восхищением. “Достойный противник. Охота начинается. Никакого обмана. Никаких трюков. Ты не можешь запретить ей видеть меня. Я знаю, ты уже пытался. Ты откажешься от своих правил”.

Хоук склонил свою темноволосую голову. “Она выбирает”, напряжённо признал он. “Я ей ничего не буду запрещать”.

Адам кивнул удовлетворённым кивком, погрузив свои руки глубоко в карманы своих свободных штанов, и стал ждать.

“Итак? Убирайся из моего замка, кузнец. У тебя есть своё место, и оно вне моих стен”.

“Ты можешь попытаться сказать спасибо. Она жива”.

“Не уверен, что ты не являешься причиной того, что она почти умерла”.

При этом бровь Адама задумчиво изогнулась. “Нет. Но сейчас, пока я помню об этом, мне надо кое-что сделать. Мне вот интересно… кто попытался убить красавицу, если не я? А я не пытался. Был бы я, она была бы уже мертва. Никакого медленного яда от моей руки. Быстрая смерть или вообще ничего”.

“Ты – чужак, кузнец”.

“Но для неё скоро стану близким знакомым”.

“Моли богов, чтоб она оказалась мудрее, чем этот ”, пробормотал Гримм, пока Адам следовал по тусклому коридору. Ночь наступала, и многие светильники замка уже не горели.

Хоук тяжело вздохнул.

“Что у тебя за дела с этим дьяволом?”, спросил Гримм едва слышным голосом.

“Думаешь, он мог бы им быть?”

“Что-то неправильное есть в этом мужчине, и я намереваюсь узнать что”.

“Хорошо. Потому что он хочет мою жену, а она не хочет меня. И я вижу, что она хочет его с болью в глазах”.

Гримм вздрогнул. “Ты уверен, что хочешь её не только потому, что она не хочет тебя, и он хочет её?”

Хоук медленно покачал головой. “Гримм, у меня нет слов, чтобы объяснить то, что она заставляет меня чувствовать”.

“У тебя всегда есть слова”.

“Не в этот раз, и это верный сигнал о том, что я по уши в неприятностях и близок к тому, чтобы погрузиться в них ещё глубже. Так глубоко, что должен ухаживать за своей женой. Думаешь, меня околдовали?”

“Если бы любовь можно было разливать по бутылкам, или выстрелить ею из лука Купидона, мой друг”, выдохнул Гримм в поток воздуха, что поднялся за Хоуком, когда тот вошёл в комнату Эдриен.

****

В последующие недели Ястреб много раз задавался вопросом, почему цыгане, которым он так доверял и которых так ценил, и полагал, что это взаимно, так и не пришли справиться о его жене в течение тех ужасных дней. Когда он спросил у охранника, тот ответил, что передал послание. Цыгане не только не пришли, но и заметно исчезли из Далкейта. Они больше не приходили к замку, чтобы предложить свои товары. Не провели ни одного вечера в Большой зале, плетя кружево сказаний перед восторженной и изумлённой публикой. Ни один цыган не приблизился к Далкейту-над-морем; они держались полей, вдали за рябинами.

Это обстоятельство изводило совсем недолго Хоука, и быстро потонуло в гуще более весомых забот. Он пообещал себе, что решит этот вопрос с поездкой в цыганский лагерь, как только его жена полностью выздоровеет и покончит дела со странным кузнецом. Но это было до того, как он совершил поездку к цыганам; и к тому времени, обстоятельства весьма поменялись.

*****

Эдриен выплыла из целительной дремоты и увидела своего мужа, пристально глядевшего на неё.

“Я думал, что потерял тебя”. Лицо Ястреба было тёмным, блестевшим в свете от камина, и оно было первым, что она увидела, когда открыла глаза. У неё ушло какое-то время на то, чтобы встряхнуть ту вату, что заменяла ей мозги. С бодрствованием пришло и сопротивление. При взгляде на этого мужчину весь её норов бунтовал.

“Не можешь потерять что-то, чего не имеешь. Никогда не была твоей, а со мной ты и не начинал, Лорд Хоук”, пробурчала она.

“Пока что”, исправил он. “Ты ещё не была моей. По крайней мере, в том смысле, в котором я буду тебя иметь. Подо мной. Обнажённая, шелковистая кожа, скользкая от моей любви. Моих поцелуев. Моего голода”. Он провёл кончиком большого пальца по изгибу её нижней губы и улыбнулся.

“Никогда”.

“Никогда не говори никогда. Оно только заставляет чувствовать себя более глупым, когда приходится забирать его обратно. Я не хотел бы, чтобы ты чувствовала себя слишком глупой, милая”.

“Никогда”, сказала она ещё твёрже. “И я никогда не говорю никогда, пока абсолютно на сто процентов не уверена, что никогда не изменю своего мнения”.

“Слишком много никогда у тебя, моё сердце. Будь осторожней”.

“Твоё сердце – ссохшийся чернослив. И я уверена в каждом из этих треклятых никогда”.

“Будь уверена, в чём хочешь, дорогая. Мне доставит ещё больше удовольствия приручить тебя к моим поводьям”.

“Я не кобыла, которую надо объезжать!”

“Ах, но есть много сходства, не находишь? Тебе нужна сильная рука, Эдриен. Уверенный в себе наездник, тот, что не испугается твоей сильной воли. Тебе нужен мужчина, который удержится в седле, если ты встанешь на дыбы, и сможет насладиться твоим бегом. Не хочу сломить тебя, чтобы ездить верхом. Нет. Я приручу тебя к ощущению моей руки и только моей. Кобыла, которую объездили, позволяет многим наездникам ездить верхом, но дикая лошадь, приученная к поводьям одной руки – она не потеряет своего огня, и не позволит никому, кроме своего хозяина, быть сверху”.

“Ни один мужчина никогда не был моим хозяином, и ни один никогда не станет. Заруби себе это на носу, Дуглас”. Эдриен скрипнула зубами, пока пыталась придать себе вертикальное положение. Было тяжело стоять на своём в разговоре, лёжа на спине и чувствуя себя до смешного слабой, глядя снизу вверх на этого голиафа, своего мужа. “А что касается того, чтобы взобраться на меня…”