— Который час, товарищ лейтенант? Пора народу уже возвратиться с ужина.

Андрей поднял к глазам левую руку, посмотрел на циферблат часов и, ничего не увидев на нем, молча вышел из казармы…

Моховцев, видно, пока не собирался беседовать с Андреем о его отношениях с Зиной. А какие это отношения, он понял лучше самих молодых людей.

В штабе дожидался командира замполит Смоляров, возвратившийся из очередной поездки по наблюдательным постам. Смоляров обстоятельно рассказал командиру о своих впечатлениях. Моховцев терпеливо слушал его, и только по тому, что иногда комбат, словно спохватившись, переспрашивал Смолярова, можно было понять, что мысли его блуждают далеко от постов и рассказа своего заместителя.

— Значит, доволен поездкой?

— Да! Люди чувствуют себя хорошо. Настроение бодрое. Аморальных явлений нет…

Моховцев снял с переносицы очки, достал замшу и начал старательно протирать их. Это было признаком того, что капитан волнуется.

Смоляров спросил:

— Ну а здесь все в порядке?

— Как тебе сказать? — Моховцев поднял очки вверх и, прищурив глаз, посмотрел сквозь стеклышко.

— Чепе?

— До этого не дошло, но… — капитан положил очки на стол. — Но все может быть…

— Ну что же наконец? — Худощавое, с резкими чертами лицо Смолярова нахмурилось.

— Новичок наш, понимаешь… Земляченко…

— Да что случилось?

— Начал парень амурничать.

— Этого еще не хватало! С кем?

Моховцев свернул замшу, спрятал ее в карман.

— С Зиной, то есть с Чайкой… Ясно?

Перед глазами Смолярова как будто появилась худенькая стройная девушка в стандартной гимнастерке и неуклюжих кирзовых сапогах. У нее был нежный овал лица и большие светлые глаза, которые смотрели пытливо, словно девушка стремилась увидеть и понять больше, чем ей положено. Она вызывала у Смолярова теплые воспоминания о своих маленьких дочурках, и ему часто хотелось и ее назвать «дочкой».

— С Чайкой? Не может быть! Такая серьезная, вдумчивая девушка…

— И я глазам своим не верил…

На лице Смолярова отчетливее обозначилась усталость. В уголках губ залегли горькие морщинки.

— И далеко у них зашло?

— Не спрашивал. Хотел с тобой посоветоваться.

— Придется поговорить с ними.

— Вот-вот, — обрадовался Моховцев. — А потом мне все обстоятельно расскажешь. Ну и пока что все, — поднялся он. — А сейчас отдохнуть тебе надо…

Замполит кивнул головой, и хотя он тоже поднялся, но не собирался на этом заканчивать разговор с командиром части. По его лицу было видно, что он еще что-то хочет сказать и подбирает нужные слова.

Два капитана недавно служат вместе. У них были разные личные судьбы, разная жизнь и — разные характеры. За короткое время совместной службы офицеры еще не успели изучить друг друга. В начале войны в войска противовоздушной обороны, которые сразу понесли большие потери, широким потоком пошли связисты из запаса, работники МПВО больших городов, иногда люди в возрасте. Одним из них был и капитан Василий Иванович Моховцев, который перед этим служил в военизированной охране.

Вносовский батальон прошел тяжелый путь с запада на восток, до Волги. Разбросанные на большой территории, его наблюдательные посты иногда не удавалось своевременно отозвать, и, окруженные наступающими фашистскими армиями, вносовцы дрались до последнего солдата.

Во время первого налета немецкой авиации на волжскую переправу погиб командир батальона майор Самохин. Командиром стал его заместитель капитан Моховцев.

Смоляров попал в батальон значительно позже.

Самолюбивый и властный, Моховцев не любил этих же черт у подчиненных. «Одна часть, один командир, одна воля! Ясно?» — поучал он своих офицеров. Кадровики из соединения знали характер Моховцева и шли ему навстречу, посылая в батальон молодых лейтенантов, которых легко было приучить к суровой дисциплине.

Смолярова назначили в батальон без ведома Моховцева. Бывший замполит майор Гончаренко не нашел общего языка с командиром и был переведен к прожектористам. Некоторое время его замещал секретарь партбюро. А когда часть передислоцировалась в Донбасс, в батальоне появился Смоляров.

Это — широкой кости мужчина, лет за сорок, спокойный и выдержанный. До войны Смоляров работал парторгом на небольшом заводе в Кировограде, а в июне сорок первого пошел на фронт.

— В нашей системе служил? Нет? — спросил у него при первой встрече Моховцев. — Это хуже. У нас специфика. Во-первых, девушки. Мороки с ними — можешь себе представить! И ответственности больше. У нас могут свалиться на голову такие чепе, которые в других частях людям и не снятся. Здесь, в управлении, я сам разберусь. А твоя работа на постах, как говорится, в массах, где девушки оторваны от коллектива, живут маленькими группами. Ясно? А?

Приблизительно то же самое слышал Смоляров и в политотделе. И он неустанно ездил в роты, на посты, разбросанные на большом расстоянии один от другого.

Смоляров был требовательным офицером. С педагогическим тактом, не задевая самолюбия, мог настоять на своем, когда вынуждали обстоятельства. В этом скоро убедились не только бойцы и молодые офицеры, но и властолюбивый Моховцев.

И вот теперь Смоляров, невзирая, казалось, на законченный разговор, упрямо не уходил из кабинета командира.

Моховцев выжидательно смотрел на него. Полное лицо комбата сохраняло спокойное выражение.

— Ты еще что-то хотел сказать, Павел Андреевич?

Смоляров опять сел на стул напротив Моховцева. Их разделял широкий стол. Замполит некоторое время рассматривал выцветшие чернильные пятна на красном сукне. Видно, нелегко ему было начать разговор.

— Вот что, Василий Иванович, — решительно поднял голову Смоляров. — Не хотелось мне этого разговора, но, видать, не обойтись. Ты мне про Земляченко рассказывал… Поправим парня… — Он перевел дыхание. — А сейчас, раз уж задели эту тему, хочу и о твоих делах поговорить…

— О моих делах? — внешне невозмутимо переспросил Моховцев, но взгляд у него изменился — стал колючим.

— О твоих отношениях с… Марией Горицвет.

— А-а… Ну так что?.. Тебе по штату полагается ординарец? И мне, конечно, тоже… Но я не хотел полностью отрывать солдата от службы. Разве только позову гимнастерку выстирать, свежий подворотничок или пуговицу пришить, в комнате убрать… Ну и бреет она, конечно, хорошо…

— Я не о том…

— А о чем? — Глаза комбата еще больше сузились.

— Поговаривают о другом. По поведению Горицвет замечают. С подругами держится так, словно уже неровня им, а бывает, и перед сержантом нос дерет… С чего бы это, Василий Иванович? А иногда беспричинные слезы, чуть ли не истерика…

— Ну, знаешь!.. Если кто-нибудь в батальоне пытается подорвать авторитет командира в военное время…

— Авторитет сам командир может себе подорвать… И это недопустимо!

Смоляров не мог больше усидеть. Он поднялся, начал ходить по комнате. Встал и Моховцев.

Со двора долетели веселые девичьи голоса, смех. Смоляров глянул в потемневшее окно, никого не увидел и плотно прикрыл рамы.

— Если не оставишь в покое девушку, Василий Иванович, буду докладывать в политотдел.

— Я должен оставить Горицвет в покое или она меня? — попытался улыбнуться Моховцев. Но шутка не получилась, и лицо комбата снова помрачнело. — А может, тебе, Павел Андреевич, просто надоело со мной служить?

— Василий Иванович! Где прикажут, там и буду служить…

Казалось, разговор закончится ссорой. Но комбат обошел стол и приблизился к Смолярову.

— Павел Андреевич! Я отвечаю за батальон и за весь личный состав, и за тебя тоже. Скажу прямо: смелый ты со мной разговор завел… Но я уважаю тебя. Отбросим на время субординацию… — неожиданно добавил он. — Буду с тобой откровенен. Как с самим собой. — Моховцев говорил тихо, в голосе его послышались грустные нотки. — Тебе легко говорить. Ты воюешь и знаешь, что в далекой Башкирии ждет тебя жена, дочери… Живой будешь — встретишься с ними… А обо мне ты подумал, политработник? В мою душу заглянул, прежде чем разговор завести?.. Меня ведь никто не ждет… Был ты когда-нибудь в степи? Едешь-едешь — вокруг, до самого горизонта, ровно, и вдруг замечаешь: стоит одинокий дубок, шумит листвой, да никто не слышит его гомона. Вот так и со мной… Пока воюешь, голова хлопот полна, а придет свободная минута, оглянешься — и вокруг тебя чистая равнина…