— А мы обрадовались в селе, когда узнали, что это для вас каруца, — помолчав, продолжал Петря.

— Обрадовались? Почему?

Тогда крестьянин, путая родной язык с услышанными от солдат русскими словами, начал рассказывать длинную историю. Как понял его Андрей, речь шла о тяжелой жизни в селе. Люди работали на богатого боярина, который жил где-то за границей. Он был хозяином лугов, лесов, даже рыбы в речке. В селе чинил суд и расправу управляющий, какой-то лиходей Петрашку.

После 23 августа[14] управляющий сбежал. Но, удирая, приказал, чтоб крестьяне не смели брать ничего панского, а то он скоро вернется, и тогда всем будет горе.

Забитые крестьяне и не думали трогать панское добро. Вскоре они услышали, что в соседних селах делят боярскую землю. Однако сделать это у себя не осмеливались. Панские приспешники, оставшиеся в селе, пугали тем, что ничего, мол, не изменилось и не изменится: король Михай и мама Хелена как сидели и правили Румынией из своего дворца в Бухаресте, так и будут править; говорили, что Америка и Англия пойдут войной, если румыны обидят своего короля, что скоро накажут тех, кто без разрешения поделил землю. Молчали люди, терпели, хоть жизнь, как и раньше, была очень горькой.

Но вот однажды в селе появились советские девушки в красноармейской форме.

— Ваши девушки, понимайте? Даже и командир у них — девушка, домнишора! Понимайте, домнуле локотэнент? Домнишора сержант! — с восторгом говорил крестьянин.

…Уже осталась позади разбитая проселочная дорога. Каруца катилась по широкой затихшей автостраде. Кованые копыта коней звонко цокали по асфальту.

Андрей решил доехать до РП первой роты и там заночевать, сославшись на поломку мотоцикла во время обкатки. Но Петря, увлеченный своим рассказом и радуясь почетному собеседнику, согласился довезти лейтенанта до города, хотя туда по шоссе было около двадцати километров.

— …И вот эти самые ваши девушки, — продолжал Петря, — остановились на краю села. Сами вырыли себе землянку, сами обгородили ее колючей проволокой. Когда к ним пришел староста и сказал, что пришлет копальщиков, то сержант отправила его прочь.

…А потом сержант сама пришла к примарю и спросила, почему не видно людей на полях, почему урожай пропадает? И когда ей ответили, что крестьяне ждут возвращения боярина и боятся идти в поле, то она сказала, что ни боярин, ни его управляющий, ни Антонеску никогда не вернутся, что не должно гибнуть добро, выращенное людским трудом. Тогда примарь спросил домнишору сержанта: «Разве вы хозяйничать пришли сюда? Или мы уже не румыны?» А она достала из своей сумки газету «Скынтейя»[15] и там по-нашему, по-румынски, прочитала, что земля и урожай должны принадлежать тем, кто работает. Вот какая она есть, домнишора сержант! Пришлось примарю отступиться…

Тогда мне и достались вот эти добрые кони…

Не обошлось, конечно, и без тревоги. Как-то ночью пришли из лесу, — Петря ткнул кнутом куда-то в горы, — черные люди. Они стали ходить по хатам, отбирать скот, поливать керосином зерно и поджигать его. Я очень испугался, побежал к землянке. И что же вы думаете? Домнишора сержант и еще одна девушка схватили свои автоматы и подняли такую стрельбу по бандитам, что те бросились наутек и больше не показываются.

Ох и стыдила тогда она нас, плугарей. Йой, йой! «Сами за себя постоять не можете!..» Осмелели мы, прогнали королевского жандарма, забрали у него карабин и теперь по очереди ходим ночью… Вот где он у меня. — Петря похлопал возле себя по ряднине, показывая, где у него спрятано оружие: — А сегодня вечером люди слышали, как через село промчался мотоцикл к землянке. Стали думать, что за причина, кто приехал, зачем? И когда домнишора сержант прибежала и сказала, что нужна каруца, то всполошились, решив, что солдаты собираются уезжать от нас… Не хотят наши крестьяне, чтобы девушки-солдаты уезжали. Уедут ваши девушки — бандиты из леса снова придут!

Андрей еле улавливал, что говорил крестьянин, потому что тот то ли от волнения, то ли полагая, что так лейтенант лучше поймет его, немилосердно калечил не только русские, но и румынские слова.

— Да она объяснила, что каруца только для домнуле локотэнента, и тогда все обрадовались, потому что плугари наши не хотят, чтоб русские солдаты покидали село… Не надо им ехать! — выкрикнул Петря.

Андрей уже успокоился, перестал волноваться из-за неприятного приключения с мотоциклом, готов был понести любое наказание за самовольную поездку на пост. Лежа на мягком душистом сене, покоряясь чуть заметному покачиванию каруцы, он под аккомпанемент страстного рассказа Петри мечтал о том, что война скоро закончится, они с Зиной поженятся и на всем свете настанет мирная, светлая жизнь.

Ветер пролетал над широкой долиной. Тучи рассеивались, месяц время от времени выглядывал из-за них, освещая все вокруг неправдоподобным, фантастическим светом.

Вот и Петря умолк. Стало тихо. Только кони размеренно цокали копытами по асфальту: …«так-так! так-так!»

Весна. Северные склоны гор и холмов еще укрыты снегом, но солнце с каждым днем светит все сильнее, снег потемнел, становится хрупким, ноздреватым, а в воздухе между высокими холмами, между верхушками дубов и сосен, через леса словно натягиваются тугие струны. Они тихо звучат, наполняя все окрест волнующим гомоном весны. В долине что ни день громче звучит песня жаворонка. В лесу подает свой голос многочисленное возвратившееся из далеких странствий пернатое царство. На освободившихся от снега южных склонах пахнет пригретая влажная земля. Открываются глазам прошлогодние кустики травы, янтарным ковром лежит опавшая хвоя, дурманяще пахнет смолой…

Уже отсинели нежные подснежники… Проклюнулись на ветках почки. Выглянули из них маленькие листики… И вот уже ожил, зашумел весь лес.

Все больше и больше цветов на альпийских лугах, на полонинах, все красивее в лесу. Возле подножия гор буйный зеленый шум: буки, дубы, грабина тянутся к теплому солнцу каждой веточкой, каждым листиком. А выше, на крутых склонах, густой стеной стоят вечнозеленые девственные леса. Пришел апрель. Незабываемый апрель сорок пятого года.

Весна, как венком, окружила девичий пост. Какое-то пьяняще радостное настроение охватило девушек.

Чем дальше этой весной отходили солдаты от родного дома, тем более близким он им казался, тем чаще вспоминался и снился.

Уже ходили слухи о демобилизации девушек; в свободное время только и разговору было, кто куда поедет, кого где ждут; смеясь, осматривали друг друга: как же сбросить эти сапожки, гимнастерки, как будут ходить без ремня, с непокрытыми волосами, без пилотки со звездочкой?!

Как всегда бывает у людей перед расставанием, они теперь особенно сдружились. Открывали одна другой душу, совсем по-девичьи перешептывались, советовались в своих интимных делах. Только Сережка Дронин был расстроен, понимая, что девушкам не до него, да одинокая Рая Лубенская ходила задумчивой, не зная, к кому из подруг поехать, чье принять приглашение.

Зина жила будто в розовом тумане. И только иногда, совсем неожиданно, какая-то боль сжимала ее сердце. Да нет! Боль сразу и исчезала. Девушка крепко верила в свое счастье.

Однажды в теплый апрельский день Зара Алиева стояла на наблюдательной площадке и любовалась горами, напоминавшими ей родной Кавказ, по которому она так стосковалась. Слева, с севера на юг тянулся кряж с зелеными лугами, синими лесами и белыми шпилями. А с трех сторон к посту прилегала красивая долина, обрамленная невысокими холмами, между которыми грелись в лучах заходящего солнца поля.

Привычно опираясь рукой на карабин, Зара прислушивалась к далекому лесному шуму, к чуть различимому тонкому звону мошкары…

Но вот будто сильнее зашелестела молодая листва в лесу. Зара насторожилась. Она внимательно осмотрела небосвод, горные шпили и ничего ее заметила, кроме буйной зелени в горах и нескольких облачков в синеющем небе. Нет, ей просто показалось.