У Глебова в конце концов аж дух захватило.

— Ин, ладно, — зашипел он, подскочив к купцам и тыча им прямо в зубы кулак. — Я буду просить в сенате об учинении следствия о ваших поведениях. Купцам иркутским передайте, что сколько бы велико их богатство ни было, оно, всеконечно, не затмит правосудия в высоком правительствующем учреждении и не поможет им в день ярости и гнева.

Купцы, вздыхая и опасливо оглядываясь, ретировались. В тот же вечер генерал-прокурор сообщил сенату, что по имеющимся сведениям купечество города Иркутска творит беззакония: во-первых, торгует вином плохого качества, а во-вторых, и самое главное, преуменьшает в фискальных ведомостях размер оборотов и таким путем обманывает государство, уплачивая ему неполную сумму налога. Сенаторы подивились: кто же из купцов платит сполна налоги и торгует хорошими товарами? Такого еще, пожалуй, и не видывали. Но чтобы угодить генерал-прокурору, согласились с его предложением: послать в Иркутск ревизию. А послать решили, по рекомендации того же Глебова, коллежского асессора Крылова.

С молодых лет Крылова томило желание выйти в люди. Сидя в углу на своем высоком жестком стуле, он завистливо глядел на проходивших с важностью в кабинет начальника высоких персон. Мечты овладевали им. Он видел себя шествующим с такой же гордой осанкой, а вокруг — льстивые улыбки, поклоны…

Он приходил в себя от чьего-нибудь окрика, шмыгал носом и принимался за переписку. Но если выпадал случай столкнуться в дверях с генерал-прокурором, он весь замирал и, не сводя обожающих глаз, склонялся чуть не до земли.

Глебов в конце концов заметил ревностную преданность приказного и оценил ее. Крылов начал повышаться в чинах и вскоре сделался с приписью[14].

Изредка, выпив лишнее, он изливал перед женой душу.

— Ты уразумей, Авдотья, — говорил он, не забыв, впрочем, плотно прикрыть ставни, — и мы, грешные, и господа дворяне боятся тех, кто позаметнее. Раз собака лает, значит страшна, а коли молчит, то ее и не опасаются. И я молчу… до случая… Авось, приведет господь и мне порадоваться.

Боясь сказать лишнее, он запевал хмельным голосом:

Но пробежавшие годы укрепили благорасположение к нему господина Глебова, а с тем принесли чин коллежского асессора. То был уже восьмой чин табели о рангах. Василий Аристархович Крылов был не похож на прежнего замухрышку-писца, но держал он себя попрежнему политично и не переставал уповать, что его настоящий час, которого он ждет всю жизнь, еще придет.

Этот час пришел неожиданно.

Генерал-прокурор вызвал к себе коллежского асессора Крылова и велел немедленно собираться в дальний вояж ревизовать иркутское купечество.

— Гляди же, — напутствовал он его, — беспременно блюди государевы интересы, не щади лихоимцев, не бойся никаких наветов, и тебе за то благодарность будет всяческая.

Последнее слово он подчеркнул особо.

Крылова несло, как на крыльях. «Всяческая»… Это понимать надо. Знать, здорово досадили иркутские купчины, господину Глебову. А ревизор, ревизор — дело великое!

Спустя несколько месяцев четыре тройки, звеня бубенцами, подъезжали к Иркутску.

— Знать, ваше превосходительство, доскакали, — сказал, полуоборотясь, ямщик: — и сквозь трещу[15] пробрались, и холодины плящие[16] вытерпели, а теперь вон он, Иркутск.

Крылов жадно рассматривал открывшийся ландшафт. На длинном мысу, обмываемом с севера и запада Ангарою, а с востока речкой Ушаковкой, раскинулся долгожданный город. На юге он примыкал к высокой горе.

— Что за гора? — отрывисто спросил асессор у возницы.

— А Петрушиная, — словоохотливо отозвался ямщик. — С того прозывается, что…

— Молчи, дурак! — прервал его Крылов. Привстав в санях, он продолжал осматривать город. От возбуждения он даже вспотел и распахнул шубу. Внимательно оглядев деревянную стену с башнями, которой был обнесен Иркутск, он заметил новую церковь — единственное каменное строение в городе, потом остановился взором на ветхом здании, к трубе которого был привязан полинялый флаг.

— Это что?

— Казначейство, — ответил с обидой в голосе ямщик, — а то, вишь, канцелярия губернская.

— А рядом с нею: домишко, тыном окруженный, и пред оным инвалид караул несет?

— То, ваше превосходительство, застенок, — нехотя проговорил возница, — пытошная. А глянь-ко, не нас ли встречать удумали?

Перед воротами стояла плотная толпа, а впереди всех дородный купец с иссера-черной бородой, и рядом с ним другой, с седыми космами волос, выбивавшимися из-под надвинутой до самых бровей бобровой шапки. В руках у обоих серебряные блюда с хлебом-солью.

Крылов выскочил из саней и с превеликой вежливостью поздоровался с купечеством:

— Я за счастье почитаю, что с именитым иркутским купечеством познакомиться довелось. А почестей ваших не стою: чины у меня не авантажные.

Его приветливое обращение рассеяло настороженную подозрительность встречавших. Чернобородый купец, облегченно улыбаясь, приказал ямщику:

— Заворачивай, Иван, ко мне в дом. Купец Мясников умеет гостей принимать, и господин ревизор жаловаться не станет.

А седой старик добавил:

— Ин, впрямь, езжай-ка, ваша милость, к Мясникову. А в случае чем недоволен будешь, кликни меня: Бичевина всяк тут знает.

Крылов покосился на старца: имя богача Бичевина было известно даже в Петербурге.

Мясников отвел ревизору целый этаж, поставил туда лучшую мебель, велел во всем угождать, а кормил и поил так, что асессор, отваливаясь от стола и расстегивая мундир, не раз говаривал: «Эдак и благодетелю моему, господину Глебову, пожалуй, едать не приходилось».

Он по целым дням совершал визиты, танцовал на балах любимый иркутский танец «восьмерку» и, меняя по ходу танца попеременно восемь дам, каждой жал ручку и тщился сказать что-нибудь значительное и по-столичному светское. Особенно охотно танцовал он с женой своего хозяина — статной темнорусой красавицей Катериной, но, приметив, что она его невзлюбила, не досаждал ей своим ухаживанием.

Купцы скоро попривыкли к ревизору и удивлялись только, чего ради он выписал из соседнего города воинскую команду в восемьдесят человек. Было и еще одно обстоятельство, не нравившееся иркутянам: коллежский асессор приблизил к себе ратмана[17] Слезова — пьянчугу и хвастуна, отменно знавшего все плутни купцов. Слезов каждодневно являлся к ревизору и подолгу беседовал с ним наедине.

Но кроме этих двух мелких обстоятельств, асессор Крылов ничем не давал повода к неудовольствию.

Наступило лето. Крылов стал ездить на прогулки в древние рощи Архиерейской мызы, вел богобоязненные беседы с монахами, уплетая затурану[18] и тарки[19], и с любознательностью выспрашивал у старожилов, отчего буряты называют деревянных божков онгонами, а войлочных — иргекинами, или почему северо-восточный ветер прозывается на Байкале баргузином, западный — култуком, а юго-западный — шелонником.

Воинская команда отъелась и разленилась, ратман Слезов стал реже появляться в первом этаже Мясниковского дома, и купцы даже подумывали о том, чтобы деликатно напомнить гостю об отъезде, как вдруг иркутский магистрат получил от Крылова приказ: приготовить три куска синего сукна для покрытия столов, сто дестей бумаги и ведро чернил.

Ошеломленные градоправители помчались к ревизору.

— Василь Аристархович! Батюшка! Али нехорошо тебе живется у нас? Что сие значит? Что ты удумал?