— Обычная история. Пока войска идут по равнине, все замечательно. Но стоит обнаружиться какой-нибудь неровности почвы, и линии ломаются.

Леруа с удивлением сказал:

— А как же на войне? Если вам нужно атаковать деревню, например.

Генерал усмехнулся.

— Э, да вы еще совсем желторотый! Какое же равнение может быть в деревне?

— Но тогда вся эта система, вся знаменитая линейная тактика не годна! — воскликнул пораженный Леруа.

Усач строго сказал:

— Раз наш король ее применяет, значит, она хороша. А, впрочем, давайте лучше смотреть: вон приближается кавалерия. Она-то уж не оскандалится.

Леруа знал, что кавалерия была излюбленным родом войск Фридриха. Артиллерии король не любил и даже редко присутствовал на артиллерийских учениях, зато конница была его страстью. В то время как пехота более чем наполовину состояла из иностранных наемников, в кавалерию иностранцев вовсе не допускали, ее ряды пополнялись прусскими помещиками, за дезертирство которых отвечали их родные. В Париже говорили, что общая численность кирасирских, драгунских и гусарских полков Фридриха достигала тридцати тысяч человек.

Земля задрожала от мерного топота надвигающейся лавины. Зрелище было еще эффектнее, чем прежний марш пехоты. Стройные массы всадников произвели на ходу несколько сложных построений, дали страшный залп по условному противнику, зарядили с непостижимой быстротой карабины, дали другой, столь же оглушительный залп и, не нарушая равнения, понеслись обратно.

Вся свита аплодировала. Фридрих гордо стоял, далеко отставив руку с тростью.

— Молодцы кавалеристы! — громко сказал он. — А генералу Пичке передайте, что он — осел. Надо было хорошенько разведать местность перед маневрами, а не ссылаться потом на овраг.

— Пичке проделал обе силезские кампании, ваше величество, — сказал Кейт.

— Вздор! — закричал Фридрих. — Осел, проделавший десять походов с Евгением Савойским, не стал оттого умнее. Пусть Пичке завтра же идет ко всем чертям.

Варендорф, доселе скромно державшийся позади, выдвинулся вперед.

— От того, что не будет Пичке, ваше величество, дело мало изменится. Как видите, даже ваша великолепная армия не безупречна, и потому позвольте вернуться к прежнему разговору. Не случится ли так, что австрийцы или, скажем, русские…

— Милейший Варендорф, вы сегодня просто несносны, — с плохо скрываемым раздражением сказал Фридрих. — С австрийцами я дрался уже дважды, — это не вояки. Что касается русских, то мне известен каждый их шаг. Чорт возьми! У меня в Петербурге достаточно верных людей, которые сообщают мне о каждом шаге русского правительства. — Наклонившись к уху Варендорфа, он тихо сказал ему: — На днях я посылаю в Россию барона Шлимма, и я надеюсь, что он проникнет в те немногие тайники, которые пока закрыты для меня.

— Барон Шлимм не всесилен, ваше величество. Не забывайте, что императрица — ваш неукротимый враг. Шуваловы и Воронцов разделяют ее неприязнь к вам, а канцлер Бестужев очень ненадежен.

— Чушь! Скоро вместо этой упрямой императрицы воцарится великий князь Петр. Пока же и он и его жена оказывают мне важные услуги. Бестужеву я велел предложить сто тысяч червонцев. Кого не купишь за такие деньги? Я плачу всем. Брильянтщику Бернарди я дал тысячу червонцев, учитель русского языка у великой княгини Екатерины, Ададуров, получает ежемесячное содержание. Даже трубочисты во дворце не забыты. Я всегда пускаю в ход золотое оружие, прежде чем взяться за стальное. И на этот раз, поверьте, я все предусмотрел.

Фридрих приподнялся на стременах и стал озираться по сторонам, давая понять, что считает разговор оконченным. Отъехавшая во время его разговора с Варендорфом свита поспешно приблизилась. Король рассеянно оглядел всех и вдруг с усмешкой, от которой и без того резкие морщины на его лице проступили еще отчетливее, обратился к Леруа:

— Правда ли, господин виконт, что во французской армии офицеры возят за собой любовниц и в походе прелестницы следуют в экипажах за войсками? И верно ли, что в лагерях армии принца Субиза имеются магазины с шелками, кошельками для волос, коробочками с мушками и другими предметами утонченного вкуса? Если так, то, вернувшись в Париж, посоветуйте вашим соотечественникам избегать столкновений с моими молодцами. Они не столь изысканны, но богу Марсу и богине Минерве их служение угоднее.

Леруа покраснел, потом кровь медленно отхлынула от его щек. С холодным бешенством он сказал:

— Благодарю ваше величество за совет. Но я полагаю, что Минерва, как женщина; не посетует на шелковые ткани, а Марсу звон французских мечей был всегда приятен. Впрочем, ваше величество, и сами это знаете, так как двенадцать лет назад французы, будучи вашими союзниками, имели честь оказать вам немалые услуги.

— Пф! — пренебрежительно фыркнул Фридрих. — Хотя победы вашей армии были знамениты, но ее союзники получили от того не больше пользы, чем если бы они были одержаны на берегах Тигра и Евфрата или в Пекине… До свиданья, господин виконт! В вашем лице король Людовик имеет верного слугу, хотя и несколько горячего по молодости лет.

Он тронул поводья и шагом поехал вдоль поля. Леруа немного поотстал, потом свернул в сторону и вскачь понесся к Берлину, подставляя разгоряченное лицо свежему ветру.

Возвращаясь с маневров, Фридрих подозвал к себе высокого ротмистра с тонкими, твердо очерченными губами и светлоголубыми немигающими глазами.

— Шлимм! Вы слышали мой разговор с Леруа? Что вы думаете об этом юном французе?

— Полагаю, что он заслуживает внимания, ваше величество.

— Гм. Ваш ответ, как всегда, уклончив. Ну, а известно ли вам, что Леруа подслушал давеча мой разговор с Варендорфом — вполне конфиденциальный разговор?

— Подслушал или случайно услыхал, ваше величество?

— Parbleu! Откуда мне знать? Достаточно самого факта. Предположим, что я был неосторожен. Но если мой друг Людовик узнает от этого горячего парня о кое-каких планах, то, Шлимм, могут возникнуть неожиданные затруднения.

Ротмистр посмотрел в упор на короля.

Тот с невозмутимым видом выдержал этот взгляд.

— Вы совершенно правы, ваше величество, — сказал Шлимм после минутной паузы, — могут произойти затруднения… И, конечно, лучше, если даже возможность их не будет грозить вашим планам.

Фридрих неожиданно засвистал игривый мотив, виртуозно подражая флейте. Барон Шлимм придержал коня и вернулся на свое место — в задних рядах королевской свиты.

…Спустя два дня виконт Леруа был приглашен охотиться на королевских лосей. Преследуя скрывшееся в чаще леса животное, он зацепился за ветку, взведенный курок спустился, и весь заряд попал несчастному охотнику в голову. Лучшие медики оказались бессильны помочь ему. Он прожил всего один час и, не приходя в сознание, скончался.

Так, по крайней мере, гласила официальная версия.

Десятого июля 1757 года в Петербурге, на Обжорном рынке, был публично казнен разбойник, князь Лахутьев. Посмотреть казнь собралось великое множество народа. Только когда помощники палача уложили в сосновый гроб обезглавленное тело и помост опустел, толпа начала расходиться. Все говорили о том, каким молодцом держал себя Лахутьев, высказавший единственное желание, чтобы ему не связывали рук. Мальчишки на улицах отказались от излюбленной килки[2] и повсюду играли в разбойника: один с достоинством становился на колени, склонив голову на чурбан, а «палач» с зверским видом замахивался клюшкой.

Накануне прошел сильный ливень, во многих местах образовались обширные глубокие лужи, через которые были кое-где переброшены незатейливые деревянные мостки. Этих мостков широкий людской поток превращался в узкие бурлящие ручейки. Теснота и давка были здесь так велики, что некоторые пешеходы нарочно соскакивали в воду, лишь бы выбраться из толчеи. Находились, однако, и такие, которые, мужественно перенося толчки, медленно подвигались к мосткам, стиснутые со всех сторон колышущейся людской массой.