— Вы немного забежали вперед, — перебил полковник Мамчура. — Давайте вернемся к тому, как вас привлекли в ОУН. Вы выразились так: «В организацию меня втянули еще в школе». Объясните точней, что значит «втянули»? Записали, не спрашивая согласия?

— Вы, товарищ полковник, работали в Галиции, и, наверное, вам приходилось слышать про ополячивание украинского населения. Этому способствовали проповеди в католических костелах, униатских церквах, воспитание в школах. На каждом шагу украинцам твердили, что они не люди, а быдло. Мы не имели права ни на образование, ни на приличную работу. Об этом с возмущением говорилось дома, на улице — повсюду. Протест населения против тяжкого гнета националисты использовали в своих целях. Прикрываясь лозунгом «великой украинской национальной революции», они втягивали молодежь в свои организации.

— И вы поверили оуновцам, что они «борцы за высокие идеи»? — спросил Тарасюк.

— Тогда, товарищ полковник, мне было шестнадцать лет…

Виктор Владимирович с сочувствием посмотрел на Мамчура. Да, национальный и социальный гнет делали свое. Нажива и произвол не знали границ, сотни, тысячи обездоленных галичан без средств к существованию искали работу. Чем же занимались в те тяжелые времена националистические вожаки — верные последователи фашистского фюрера? Восхваляли Гитлера и Муссолини, проповедовали фашизм, укрепляли связи с национал-социалистами. Субсидии и гонорары, полученные из Берлина для «организационной деятельности», — явное свидетельство каиновой работы… Наверное, обо всем этом и не догадывался Мамчур.

— Кстати, какое у вас образование? — спросил Миколу Тарасюк.

— Закончил среднюю школу, потом — неполный курс политехнического института… Но когда я попал под влияние Ильчишина, я еще не мог понять, куда клонят националисты.

— Вам приходилось слышать про деятельность коммунистов? Как раз тогда, в начале тридцатых годов, Коммунистическая партия Западной Украины возглавила борьбу за единый пролетарский фронт. Члены КПЗУ многое сделали для повышения политической сознательности рабочего класса. Они популяризировали успехи Советского Союза, распространяли коммунистическую прессу. Об этом вы знали?

— О том, что коммунисты вскрывали связь оуновских заправил с фашистами, с польскими и украинскими панами, мы, рядовые члены организации, находясь под постоянным контролем зверхников, узнали позднее. Осенью 1939 года, после освобождения западноукраинских земель Красной Армией, все переменилось. Советская власть дала нам то, о чем можно было только мечтать: землю, работу, а способным молодым людям — путевки в высшие учебные заведения. Каждый мог свободно говорить на родном языке… По соседству с нами жила бедняцкая семья. С давних пор я дружил с их сыном Ярославом, которого учитель тоже втянул в организацию. Так вот, сразу после воссоединения они получили землю, лошадь, плуг. От счастья плакали…

Сам того не замечая, Мамчур увлекся рассказом. Видно, этому способствовала не только атмосфера доверия, которая уже начала устанавливаться между Миколой и контрразведчиками.

Той памятной осенью 1939 года Мамчур, конечно, не знал, до чего вскоре дойдут националисты. Не знал он и о том, что уже на протяжении нескольких лет на средства фашистских «меценатов» из бюро ПУН[17] в Берлине, на Мекленбургштрассе, 73, действуют шпионско-диверсионные подразделы: референтура разведки и референтура террора. Позже ему стало известно, что «боевые группы» ОУН по указаниям гитлеровской верхушки занимаются грязными делишками.

— Что вы имеете в виду под «грязными делишками»? — спросил Ченчевич.

— Когда началась война, мне стало известно, что немцы создали из оуновцев группы террористов, диверсантов для проведения враждебных акций на территории Советского Союза, батальон «Нахтигаль», который вместе с гитлеровцами вошел во Львов и учинил расправу над учеными. Они же охраняли и лагеря смерти… Уже тогда нас, рядовых националистов, удивляло, что наши главари, которые так много разглагольствовали про освобождение из-под гнета панской Польши, в 1939 году сбежали за границу или перешли на нелегальное положение.

Микола умолк. Он словно онемел, и как во сне виделись ему огни пожарищ, слышался голос одичавшего от крови и разбоя Ильчишина:

«Пойми, организация стоит перед серьезным экзаменом. Мы должны сделать все, чтобы Украина добилась независимости».

Приблизительно то же самое Микола вскоре услышал из уст другого оуновца по кличке Щербатый…

— В начале июня 1941 года, — продолжал, очнувшись, Мамчур, — я через Ярослава получил от Ильчишина записку с приказом: обоим незамедлительно прибыть в Рогатин. Там Ильчишин познакомил нас с членом ОУН Щербатым. Тот был хорошо знаком с положением дел в нашей организации. Во время беседы потребовал охарактеризовать каждого местного националиста. «Вот-вот придут немцы, — сообщил Щербатый, — и нам уже в первые дни войны необходимо позаботиться, чтобы Украина стала самостийной державой. Про институт забудь, мы должны готовиться к экзамену, который войдет в историю нации». Мы перешли на нелегальное положение, а через несколько дней двинулись в леса Выгодского района. Там присоединились к группе из двадцати человек. Этим хорошо вооруженным боевикам поручалось принять немецких парашютистов. Националисты имели задание захватить власть в селах, районных центрах…

— И как все это выглядело на деле? — спросил Ченчевич.

— Поверьте, я представить себе не мог, что могло случиться такое страшное…

Мамчур умолк, закрыв лицо руками.

Тарасюк и Ченчевич внимательно глядели на собеседника: как он поведет себя дальше? Иногда в такие минуты человек может раскрыться больше, чем за месяцы, а то и годы…

— Мне шел двадцать четвертый год, — продолжал Мамчур надломленным голосом. — До этого я ни разу не видел убитого человека. А тут столько крови!.. Не минула лихая доля и наше село. Но об этом я узнал позже, потому что в ту пору был в Рогатине…

Тогда еще Микола не представлял, как сложится его судьба после прихода с повинной. Казалось, контрразведчики об этом не думали. Во всяком случае, обвинений Мамчуру не предъявляли. Его хотели понять, и он выкладывал все, что тяжким грузом лежало на душе.

Из рассказов Мамчура становилось ясно, что он не только невольный свидетель тайных сговоров главарей ОУН с гитлеровцами, а и человек, хорошо осведомленный о преступлениях националистических банд и подполья на Украине. Микола мог бы принести немало пользы местным органам государственной безопасности. Но и тут, под Берлином, он был нужен контрразведке как член группы связи с заграницей. Однако принимать решение Тарасюк не спешил.

Когда беседа закончилась и Микола ушел, Тарасюк спросил Ченчевича:

— Как вы считаете, есть основания доверять Мамчуру?

Подполковник задумался.

— Говорит он как будто искренне. Но без проверки… Не знаю, Виктор Владимирович, с ним надо еще поработать.

— Давайте известим местные, украинские органы государственной безопасности о группе Черноты, — предложил Тарасюк. — На месте легче навести справки. Может быть, товарищи нам подскажут, что делать дальше.

На том и порешили.

На другой день начальник отдела контрразведки армии связался с заместителем наркома государственной безопасности УССР и передал необходимую информацию.

В Киеве бушевала весна. В погожем небе искрилось солнце, на улицах цвели каштаны. В раскрытые окна кабинета врывался свежий ветерок. Он доносил стоголосый шум мирного города.

Заместитель наркома положил телефонную трубку, подошел к карте и посмотрел на красные и синие флажки, которые обозначали линию фронта. Однако мысль упорно возвращалась в прошлое, в тот день, когда он, тогда еще начальник областного управления НКГБ, впервые встретился с Виктором Владимировичем Тарасюком.