— На фронте я стал еще чаще задумываться. Были ночи, когда, смертельно усталый, совсем не мог заснуть, все пытаясь понять, что к чему. Да только и теперь мне не все ясно. Попал в армию с враждебными целями, а вместо наказания заслужил награду… Поверьте, я шел в бой, не жалея жизни. Рядом были честные люди. Вместе с ними штурмовал фашистские укрепления, ел из одного котелка, они делились со мной куском хлеба, папиросой. С ними была сила. Она перемалывала, как гигантские жернова, немецкие танки, пушки, самолеты. А нам навстречу торопились освобожденные от рабства люди, обнимали солдат, офицеров, целовали нас, от радости плакали. В такие минуты я чувствовал жгучую злобу ко всему, что пытались навязать мне оуновские заправилы. Если бы можно было все начать сначала!..

— Хотели бы начать все сначала? Это хорошо… — задумчиво произнес Тарасюк и показал на пачку сигарет на столе: — Закуривайте!

— Послушайте, Микола, — продолжил разговор Виктор Владимирович, — вы смогли бы вернуться в подполье?

Кровь отлила от лица Мамчура. Горячие, сухие пальцы нервно разминали незажженную сигарету. И только в глубине сознания, повторяясь, пульсировали слова: «Вернуться в подполье, вернуться в подполье…»

— Я надеялся, что мое признание… — пробормотал Мамчур и взглянул на Ченчевича. — С подпольем навсегда покончено. Покончено!

— Успокойтесь, — перебил Тарасюк. — Речь идет о возвращении, как говорится, в другом качестве. Понимаете? Там, в советском тылу, ведется такая же кровопролитная борьба, как и на фронте. Конечно, никто вас не будет принуждать. Это дело абсолютно добровольное. И очень небезопасное. Подумайте, Микола. С ответом не торопитесь. Поговорим об этом в следующий раз.

Полковник взглянул на часы, поднялся:

— Пора. А вам, Микола, советую: прежде чем решать что-нибудь, хорошенько подумайте.

Танковый корпус готовился наступать. Гвардейцы должны были принять участие в штурме северного берега канала Тельтов. Этот хорошо укрепленный фашистами плацдарм стал серьезным препятствием на пути дальнейшего продвижения советских войск.

Вечером Тарасюк снова прибыл в отдел контрразведки корпуса, который размещался в небольшом населенном пункте перед самым предместьем Берлина. Вдоль дороги стояли танки. Неподалеку бойцы грузили машины. Из кузовов некоторых автомобилей смотрели в небо стволы зенитных пулеметов.

— До Берлина — рукой подать, — сказал Тарасюк Ченчевичу. — Вот только канал… Форсировать его непросто — гитлеровцы взорвали мосты. Придется, наверное, воспользоваться понтонами.

— Значит, до утра боевых действий не предвидится, — оживился подполковник. — Это хорошо. Хоть немного бойцы отдохнут перед наступлением.

— А мы займемся своими делами, — добавил Тарасюк. — Как думаете, часа хватит для разговора?

— Думаю, управимся. Наш отдел расположился вон в том домике, — Ченчевич показал рукой за черные чугунные ворота, где в вечерних сумерках очерчивались контуры невысокого островерхого здания.

По дороге туда Тарасюк заметил:

— Назревают важные события. Еще день-два, и нам будет не до Мамчура.

В комнате горела керосиновая лампа. Фитиль был прикручен, и лица сидевших рядом с Миколой едва белели в полутьме. Как только на пороге появились Тарасюк и Ченчевич, все вышли.

— Ну как? — спросил полковник Мамчура. — Обдумали наше предложение?

— Если бы я сказал, что мне легко принять ваше предложение, это было бы неправдой. При одной мысли, что нужно опять возвращаться в подполье…

Он на какую-то минуту умолк.

— И все же я твердо решил, что должен вернуться в подполье. И почему-то верю, что принесу пользу в борьбе против националистических банд. Теперь вижу, как я заблуждался и, как и многие, был обманут… Если бы я отказался выполнить ваше задание, меня мучил бы стыд всю жизнь. Я обязан искупить вину за свое прошлое… Только без Черноты, Сокиры и Горлореза путь назад мне закрыт. Это все равно, что идти на верную смерть. Договориться с ними не удастся: они смотрят только на запад.

— А если мы включим всех вас в состав батальона, который будет сопровождать в тыл поврежденную советскую и трофейную технику?

— Думаю, будут они недовольны. Да мне-то что? Пускай выкручивается Чернота, такой выкрутится. Можете быть уверены!

— Чернота несет за границу важные материалы, поэтому он необходим нам. Но дело не только в документах. Скажите, если бы мы взяли Черноту, он рассказал бы, кто такой, что несет, кому адресована почта, какие у него задания?

— Возможно.

— А в одиночку пошел бы через границу?

— Еще как!

— В это поверило бы ваше подполье?

— Думаю, поверило бы.

— Итак, есть еще один выход: берем Черноту, а вы, независимо от результатов, возвращаетесь с группой в подполье. Там говорите: «Чернота ушел на запад один. Ему, мол, повезло. Нас же послали на восток сопровождать технику. Вот и прибыли в распоряжение ОУН». Все остальное — заботы контрразведки. Завтра поговорим о том, как и с кем будете поддерживать отношения.

Шаги Мамчура, отдаляясь, затихли в коридоре, потом звонко клацнули кованые ворота.

— Решение принято, — нарушил молчание Тарасюк. — Если осуществим наш план с Чернотой, то, считайте, будем иметь пароли, адреса, явки. Займитесь этим завтра же, после боя. Но сделайте так, чтобы Горлорез и Сокира не узнали о задержании Черноты.

В 6 часов 20 минут утра началась артиллерийская подготовка. По северному берегу канала Тельтов ударили тысячи пушек, минометов и самоходных артиллерийских установок. Поднялся огненный смерч, замелькали молнии взрывов. Когда густая дымовая завеса скрыла расположение врага, в небе появилась советская авиация и новые взрывы, казалось, раскололи землю.

Еще не улеглась пыль, как в атаку двинулись танки, за ними по наведенной понтонной переправе — мотострелки. В течение дня они захватили плацдарм и пошли на прорыв фашистских укреплений. За ними лежала центральная часть города.

Все новые и новые подразделения преодолевали водную преграду и вступали в бой за улицы Берлина.

В ночь на 25 апреля танки остановились в районе скопления значительных сил противника. С наступлением темноты обе стороны прекратили огонь.

Комбат приказал усилить охрану машин от возможных диверсий со стороны вражеских фаустпатронников и вызвал к себе командира роты и группу солдат, среди которых был и Мамчур.

Ночь выдалась темная, прохладная. В саду, у входа в роскошный особняк, приглушенно шумели солдаты. Порывы ветра доносили обрывки фраз:

— На указанный рубеж вышли, товарищ майор…

— Дом захватили не полностью… Утром очистим…

При свете луны, которая неожиданно выглянула из-за туч, Микола увидел знакомое лицо старшего лейтенанта Мазура из отдела контрразведки. Старший лейтенант подошел к командиру роты, пожал руку, что-то сказал. Оба закурили, и огоньки-светлячки потонули в рукавах шинелей.

Прошло несколько минут. Короткий взрыв прокатился по кварталу.

«Граната», — подумал Мамчур. Сразу же затрещало, словно кто-то разодрал кусок полотна. Палили из автоматов, короткими очередями и не очень далеко. Отозвались пулеметы, их заглушили еще два взрыва — и снова тишина.

— Рядовой Москва! — услышал Микола голос командира роты. — Вы переходите в распоряжение старшего лейтенанта. Только будьте осторожны — стреляют фашисты метко…

В воздухе все еще висел густой дым, но теперь его скрадывали сумерки. На улицах, усаженных деревьями, стояли советские танки, у стены виднелось несколько трофейных «оппелей».

Старший лейтенант Мазур привел Миколу в небольшую, хорошо освещенную комнату. У противоположной от входа стены лежали сваленные в кучу журналы и газетные подшивки. Мазур расчистил место за продолговатым столиком, расставил стулья и, приказав Мамчуру ждать, исчез за дверью.

Через некоторое время вошли Тарасюк и Ченчевич. Оба выглядели усталыми.

— Во время штурма, — сказал Тарасюк, — взрывом снаряда убило Черноту и тяжело ранило Горлореза. Только что из госпиталя сообщили, что Горлорезу ампутировали ногу. Война, как видите, корректирует наши планы…