Тогда четыре пары сильных рук стащили безрукое тело с ослиной спины и швырнули его на песок прямо к императорскому подиуму. И тогда узурпатор заговорил во второй раз. Плацидия и окружающие ее сановники нагнулись как можно ниже, чтобы ничего не упустить из того, что он скажет; однако не к Плацидии обращался Иоанн и не к ней устремился его последний, все еще полный безрассудной надежды взгляд. Налитые кровью, почти ослепшие глаза с минуту остановились на чернеющем в глубине зеве двухстворчатых ворот, но, не увидев там никакого движения, ни замешательства, обратились к небу с выражением не муки и не боли, а удивления, упрека и жалобы, которые прозвучали и в его голосе, когда с почернелых, истерзанных губ сорвался последний возглас:
— О Аэций… Аэций…
Удивление, упрек и жалоба, наверное, еще и после смерти виднелись в застывших глазах, но единственный человек, который мог в этом убедиться, — тот, кто сильным ударом меча закончил историю императора Иоанна, — не доставил себе труда заглянуть в мертвое лицо, прежде чем движением Персея показал воющей толпе мастерски отрубленную голову.
Не поспел вовремя Аэций, не спас императора Иоанна, но, когда три дня спустя стал на границе Италии, страх обрушился на жителей Аквилеи и сановников, прибывших ко двору Плацидии. Аспар, правда, двинулся во главе войска в направлении города Форума Юлия, но после кровопролитного сражения поспешно отступил, не в силах противостоять числу и дикой храбрости врага. Гунны шли за ним, как буря, сметая все на своем пути. Аэций торжествовал. Плацидия же вдруг увидела себя свергнутой с вершины триумфа в пропасть тревоги и отчаяния: жестоко казненный Иоанн поднимался из могилы безжалостной, мстительной тенью, куда страшнее, чем был при жизни. Шестьдесят тысяч диких воинов, в сравнении с которыми готы Алариха казались образцом мягкости и благодушия, грозили Италии нашествием куда более страшным, чем те пятнадцать лет назад. Положение ухудшалось, с каждым часом: Феликс, Фауст, Басс и несколько других самых верных приближенных не скрывали от Плацидии, что не только во всей Италии, не только в Аквилее, но и при ее дворе, под самым боком, немало есть таких, кто в случае ее слабости без сожаления отправится в амфитеатр смотреть, как ее возят на осле или как терзают малолетнего императора. А проявиться эта слабость могла в любой миг: еще одна стычка с гуннами — и развалится войско, прежде всего отколются те отряды, которые несколько дней назад под Равенной изменили Иоанну, перейдя к Плацидии, а теперь не замедлят изменить бессильной Плацидии, перейдя к Аэцию…
— Через три дня, если положение не изменится, — говорил Плацидии патриций Феликс, — побежденный лагерь Иоанна во всей Италии открыто подымет голову, провозгласив Аэция своим предводителем…
Среди сторонников Иоанна Аэций не сразу занял видное положение. При жизни императора Гонория он умышленно держался в стороне от борьбы между партиями, служа высоким чиновником в претории Италии, проявив на этой должности столь необычные административные способности, что оба очередных префекта Венанций и Прокул не жалели усилий, чтобы удержать его от возвращения в армию, рисуя перед ним картины головокружительного возвышения именно в цивильной службе. После смерти Гонория Аэций не сразу примкнул к партии, которая решила любой ценой не допустить восшествия Плацидии и ее детей на трон Западной империи; только когда выяснилось, что этот лагерь собирается одарить императорским пурпуром дружески настроенного к Аэцию Иоанна, сын Гауденция без колебаний предложил свои услуги приятелю отца, получив взамен высокий сан при императорском дворе; однако к правлению не был допущен и в борьбе против лагеря Плацидии активного участия не принимал.
И вот пробил час, когда трон Флавиев, Валентинианов и Феодосия начал шататься под бывшим примикирием, а золотая диадема — как-то все крепче сжимать седеющие виски. Тогда-то и проявилась дружба, которой одарил Гауденциева сына могущественный король гуннов, и вес Аэция сразу возрос, что выдвинуло его на одно из первых мест в партии, которая только в дружественном Аэцию Ругиле видела помощь против надвигающейся из Константинополя бури. В качестве мощной опоры трона и партии отправлялся Аэций в Паннонию. Возвращался же оттуда не только как предводитель, но и как олицетворение партии, как ее воскреситель и мститель за казненного императора… Так что когда весть о стоящих под Аквилеей гуннах молниеносно разлетелась по всей Северной Италии, никто не сомневался, что теперь произойдут важнейшие события: Плацидия, запершаяся в Аквилее, находилась перед лицом поражения; Иоаннова же партия, воплощенная в Аэции, брала верх: борьба, которую она начала с женщиной и которой смерть Иоанна, казалось бы, положила конец, вновь вторглась на страницы истории, требуя для себя еще одной главы…
В ожидании этих важнейших событий императорский двор в Аквилее проводил медленно текущие часы в тревоге, бессоннице и бесплодных разговорах о том, что следовало бы делать. Так что настоящим громом поразила сановников и придворных весть, что Аэций, которого благодаря помощи гуннов считали непобедимым, выразил желание пойти на примирение с Галлой Плацидией как законной преемницей пурпура Валентинианов и Феодосия. Это был настоящий удар для тех, кто несколько дней все чаще в мыслях своих примыкал к партии Иоанна; не меньшую, однако, тревогу эта весть вселяла в верных сторонников Феодосиева рода. Что за этим кроется? Чем это кончится?.. Аспар, люди которого доставили в Аквилею эту весть, уведомил Плацидию, что Аэций требует заложников, которые обеспечили бы ему безопасное появление пред ее ликом.
Все эти дни Плацидия делала вид, что не придает никакого внимания опасности, которой ей мог угрожать Аэций. Но на сей раз она уже не могла сдержать радости.
— Значит, сдается?! — воскликнула она.
Аспар, улыбаясь, пожал плечами.
— Отнюдь, о великая… Он только хочет предложить тебе свои условия…
Она не дала ему договорить, разразившись диким гневом. Это что?.. Какой-то там Аэций, жалкий прислужник раздавленного, как гнусный червь, негодяя, смеет ей, внучке, дочери и сестре императоров, предъявлять свои требования?.. И он, Аспар, смеет ей об этом докладывать?.. Несчастный!.. Он действительно заслуживает того, чтобы ему вырвали язык!.. И если ему прощают, то — пусть он знает — отнюдь не потому, что она ему чем-то обязана, а потому, что он как солдат неримлянин, воспитанный вдали от двора, не ведает — несчастный! — что делает!.. Пусть же как можно скорей скроется с ее глаз!..
Аспар покинул комнату, отвешивая низкие поклоны и не переставая улыбаться; а через минуту явились декурионы Аквилеи, дабы коленопреклоненно, со слезами на глазах умолять великую Плацидию пожалеть город, в стенах которого она пережила минуты блистательного триумфа… Не успели они убраться, устрашенные ее гневом, как явились патриций Феликс и префект Фауст. Смиренно преклонили колени, поцеловали край одежды, даже коснулись лбом пола у ее ног — но не ушли, пока не убедила, что иного выхода нет.
Вечером того же дня отправился в лагерь гуннов в качестве заложника гот Сигизвульт, но еще раньше, чем месяц взошел над Аквилеей, вернулся обратно: Аэций велел сказать, что голова Сигизвульта не стоит его жизни…
— Каких же заложников хочет Аэций? — гневно спросила она.
— Сиятельного Аспара и святейшего епископа Августина…
Казалось, Плацидия обезумеет от ярости. Как?.. Один Аспар стоит по меньшей мере двадцати таких Аэциев, а что касается епископа — разве может набожная Плацидия позволить, чтобы из-за нее хоть один волос упал с головы Христова служителя?.. Подлый Аэций хитро обеспечивает себе безнаказанность: волосок не посмеет она тронуть на его голове, лишь бы не подвергнуть опасности жизнь заложников! А с каким бы наслаждением она искупала его в кипящей смоле!..
Аспар согласился без колебаний. Епископ Августин плакал и трясся всем телом, уверенный, что уже не вернется от язычников с обезьяньими лицами, от этих уродливых демонов… Но и не сказал: «Нет…» Судьба вверенного его попечению города казалась ему важнее собственной жизни. Он только созвал виднейших представителей Аквилеи и заклинал их, чтобы избрали его преемником священника Адельфа. Потом, уже совершенно спокойный, сел в неудобную лектику, не желая ехать в одной повозке с еретиком Аспаром.