Последние несколько лет письма С. И. Фуделя к родным более чем когда‑либо напоминали проповеди — слова, идущие от сердца к сердцу. Он нередко ездил из Покрова в Загорск, чтобы отдохнуть и набраться сил около святыни; как в молодости, Лавра, Сергиев Посад, что бы с ними ни происходило, были источником радости и надежды. Приезжая же в Москву, он после кончины в 1963 году отца Николая Голубцова часто приходил молиться в храм Илии Обыденного, с которым были связаны многочисленные воспоминания юности. В последние годы жизни нередко бывал и в храме Николы в Кузнецах, настоятелем которого был замечательный проповедник протоиерей Всеволод Шпиллер, приглашавший Фуделя на службах в алтарь. Тогдашний диакон этой церкви Николай Кречетов, ныне видный московский протоиерей, благочинный Москворецкого округа, вспоминает об особенном тихом достоинстве Сергея Иосифовича, о христианской любви, которой он умел делиться с окружающими, передавая им свойственную ему глубину веры.

«Мы изнеможем от тления жизни, от какой‑то смерти в себе и в других, от угнетающего плена своего в чем‑то временном и темном. Спасение наше и противоборство наше — только в Вечности, только в том, чтобы в пустыне этой нести в себе малую каплю Вечности. Я жизненно это знаю, знаю, что это надо помнить и осуществлять буквально каждый день, если не час, чтобы собирались какие‑то звенья этих капель и чтобы душа пила».

Он сердечно заботился о нравственном здоровье своих близких; пытался передать им свой духовный и душевный опыт. Он призывал своего сына дорожить домом — единственным нашим убежищем, единственными стенами, в которых еще живет сердце человека, его последнее тепло. «Будь осторожен, на тебе великая ответственность без всяких скидок на усталость, работу, болезни, город и пр. Посмотри на себя просто, честно, как на человека, полного страстей, из которых, может быть, главная — страсть гнева. Есть древнее мудрейшее правило: в состоянии даже легкого гнева, даже некоторого гневного“ смущения” никогда не говорить человеку даже самые, казалось бы, справедливые вещи. Если нарушение этого правила может еще быть простительным вне дома, скажем на работе, то дома оно недопустимо совсем»[480].

Он писал внучке Маше трогательные, проникновенные письма, формируя у юной девушки такое понятие, как духовная дружба. «В тебе сердце от природы предрасположено к любви, но это предрасположение еще не стало постоянным фактом жизни, не овладело еще умом и познанием. Вот ты иногда плачешь, что твоя “жизнь бессмысленна”, что она “проходит зря” и т. д. Но ведь она потому и представляется тебе бессмысленной, что ты не осознаешь необходимости наполнить ее любовью к людям, к людям, говорю, к каждой человеческой душе, а тем более к душе скорбящей и озлобленной. Только в любви к людям смысл жизни, только в этом выход из тупика погружения в себя самого, в свои удовольствия, в свои неприятности, прихоти и хотения»[481].

Доброе утомленное лицо в морщинах, полуопущенные глаза, в которых хранилось терпеливое страдание, глуховатый спокойный голос — таким запомнили его близкие. Иногда его серые усталые глаза осветлялись изнутри такой любовью, что всем окружающим становилось ясно — именно страдание сохранило в нем способность к чистой радости. «От него исходило ощущение крепкой душевной чистоты, цельности, доброй силы и радости — как бывает перед праздником. Несмотря на все испытания, которые он перенес, он сумел сохранить любовь к людям и к жизни. Я не помню ни одного случая, когда он бы жаловался на свою судьбу или сожалел о чем‑то, чего лишился в жизни»[482], — вспоминает внучка С. И. Фуделя.

Не имея дома необходимых книг, он должен был совершать утомительные поездки в Москву, жить у знакомых, искать в библиотеках справочную литературу и запасаться впрок нужными материалами. В 1970 году С. И. Фудель перенес инфаркт, который лечили в Москве и вылечили, сердце выстояло, рубец затянулся. Он снова стал ездить в библиотеки, забывал, что следует ходить медленно и медленно же подниматься по лестницам; радовался, что получил отсрочку. Отсрочка продлилась семь лет.

В последние месяцы Сергей Фудель составил список своих работ, отдал их в перепечатку и раздал нескольким друзьям машинописные копии. Черновые записи, выписки из книг были уложены в чемодан и тоже отданы давнему другу, московскому архитектору Дмитрию Шаховскому, сыну расстрелянного священника Михаила Шика. Все эти материалы — с добавлением сохранившихся писем — четверть века спустя легли в основу трехтомного собрания сочинений.

«Душа спокойна, точно послана мне от Бога какая‑то радость конца»[483], — пишет он дочери. Зрение все больше оставляет его, писать приходится при помощи большого увеличительного стекла, слабость усугубляется. И все же в самые последние месяцы изменившимся уже старческим почерком он пишет свою последнюю тетрадку, в начале которой выводит: «Итог всего».

Это итог не только личной судьбы, но и церковной эпохи.

«Христианство больше не может существовать без вдохновения Святым Духом, мы больше не можем задыхаться, не ощущая Его духоносного водительства, реально нами осознаваемого. Мы пресыщены формализмом всех сортов»[484]. Страстно протестуя против обмирщения христианства, против попыток «вне Голгофы или помимо Голгофы» создать некий социально приемлемый его суррогат, как и против «собой наполненного самоспасания», Фудель в этом последнем своем завещании вновь говорит о жажде Духа, о реальном причастии «еще здесь, на земле, Божественной жизни и нетления», без которого томится душа, о подвиге жизни, которым возжигается в сердце огонь Пятидесятницы.

«Да, мы грешные; да, мы не святые, но мы, именно осознавая свою грешность, должны искать ощутимого водительства

Помянник протоиерея Иосифа Фуделя, позднее перешедший к сыну. Собрание А. М. Копировского

Храм Покрова Пресвятой Богородицы, где на клиросе читал С. И. Фудель. Покров. Фотография начала 2000–х гг

Божия.<…>Нельзя больше жить в мертвой пустыне недухов — ности».

Подобно Моисею на горе Нево, Сергей Фудель завершает свою жизнь обращением к «последним христианам истории», которые стоят перед Богом непоколебимо и видят восходящую «зарю Духа, в которой открывается и познается вся подлинность христианства»[485].

В Покрове 7 марта 1977 года он скончался на рассвете в своем маленьком намоленном домике, причастившись Святых Таин за несколько часов до смерти. Гроб на связанных детских салазках отвезли в любимый храм. Утром 9 марта с первыми электричкой и рейсовым автобусом приехало множество его друзей и почитателей, так что церковь во время отпевания была полна. Отпевали его два священника — бывший настоятель храма протоиерей Андрей Каменяка, приехавший из Киржача, и назначенный в июле прошлого года его преемник отец Виктор Кукин. «Могучий хор — ведь приехало много молодых — пел так, что во мне, — вспоминал сын, — что‑то омертвелое от горя переломилось, и сквозь слезную боль потекло неведомое облегчение. Отец Андрей Каменяка, который много лет знал отца и в церкви, и дома, говорил надгробное слово, и в голосе его звучало даже как бы праздничное торжество очевидца, своими глазами увидевшего победу над смертью. И вот это непередаваемое ощущение победы, пробивающейся сквозь горе, испытали, как они мне сказали позже, многие»[486]. В памяти другого участника этого памятного отпевания сохранились и слова отца Андрея, уподобившего Сергея Иосифовича мученикам в белых одеждах, о которых говорится в Апокалипсисе: «Это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои Кровию Агнца…» (Откр. 7, 14)[487]. Светлые воспоминания об этом дне сохранились и у друга Фуделя A. A. Бармина: «Масса народа идет к кладбищу. Все — в березах, ярком снегу, мартовском солнце. Столько света и тепла — и такое чувство, что мы Сергея Иосифовича провожаем в рай…»[488]