—   Он такой же поэт, как я композитор,— поддер­жал меня Коля.

—   А если он композитор?

—   Тогда я поэт.

—   Пойдем дальше. Как спортсмен он весь в прошлом.

—   В будущем,— уточнил Коля.

—   Слушайте, а может, он космонавт?

Коля засмеялся.

—   Тогда изобретатель?

Коля захохотал.

—   Остается предположить, что он философ, вла­ститель дум.

Коля заржал.

—   Самое удивительное,— сказал я,— это то, что мы с вами прекрасно знаем, кто он такой. Давайте ска­жем вместе: он...

—   Свой парень,— сказал Коля.— И за это я все прощаю ему, и вы, надеюсь, тоже. Вы зачем звонили, Семен Николаевич?

—   Да так, вообще,— сказал я и повесил трубку.

Лег на тахту, начал падать в потолок. В дверь по­звонили. Я поднялся и открыл.

—   Извините за беспокойство,— сказал вошедший.— Я ваш управдом. У вас за квартиру не уплаче­но. Ровно год. Сегодня второй пошел. Извините, по­жалуйста.

Я взял его под руку и ввел в квартиру.

—   Это вы меня извините. Я такой же квартиро­съемщик, как и все остальные.

—   Скажете тоже — такой же,— не согласился уп­равдом.

—   А что? Кто я такой, чтоб по году за квартиру не платить? Кто?

—   Известно кто,— с уважением сказал он.

—   Вы не юлите, дружок. Вы мне прямо скажите, как моя фамилия? Может, вы меня с кем-то путаете?

—   Вас спутаешь — как же... Да вы не беспокой­тесь. Год ждали, можем и два подождать. Позвольте пожелать вам дальнейших успехов.

—   Каких там еще успехов,— буркнул я.— Творче­ских, научных, спортивных? Ну?

Он выдохнул через нос, долго и протяжно.

—   Я так думаю: научных.

«Вот оно,— мысленно воскликнул я,— наконец-то! Все-таки я ученый. Правда, Коля сказал: «вряд ли Но он мог так сказать из понятного чувства зависти».

—   Значит, вы желаете мне успехов в науке?

Управдом кивнул.

—   Нет, этого не могу,— сказал он,— Не силен в на­уках.

Но чем я занимаюсь, слышали?

—   Вроде слышал.

—   Тогда я вам помогу.— Я взял с полки энцикло­педию, том на букву «Н», открыл на статье «Наука».— Сейчас буду читать все науки по алфавиту. Как до моей дойдет, вы меня остановите. Алгебра, анатомия, антропология... Вы слушаете? Археология, астрономия, аэронавтика, библиография, вирусология, география, геометрия, геология, гельминтология...

—   Она! — встрепенулся управдом, пробуждаясь от легкой дремы.

—   Значит, гельминтология? А я, выходит, гельмин­толог?

—   Выходит, он.

Я задумался. Название красивое, бесспорно. Но чем эта наука занимается? Я взял другой том и начал ис­кать свою родную науку.

—   Удивляюсь вашей энергии,— сказал управдом.— Столько дел проворачиваете, а теперь еще за эту... головоногию... беретесь.

—   Что значит — теперь берусь? — удивился я,— Разве я не посвятил ей всю жизнь? Вы мне каких успе­хов желали?

—   Каких вы просили, таких и желал,— с достоин­ством ответил он.— Вы просили научных, я и пожелал научных.

—   А может, мне спортивные нужны?

—   Желаю вам дальнейших спортивных успехов!

«Гельминтология — наука о паразитических червях

и вызываемых ими болезнях»,— прочел я...

— Спасибо за все! — с чувством сказал я управдому,— Можете быть свободны.

Он ушел, а я лег на тахту и начал падать в по­толок. В дверь снова позвонили: принесли газеты. Я быст­ро пролистал их. Не было еще дня, чтобы моя фамилия не появилась в местной прессе. Позволь, спохва­тился я, а что ты ищещь? Если ты не помнишь своей фамилии, как ты догадаешься, что речь идет о тебе?

Единственное, что удалось извлечь из газет,— какое сегодня число. Я снова раскрыл записную книжку и изу­чил записи, помеченные сегодняшним числом. Их было две: «ТВ—12 ч.» и «пн. м.—5 ч.». Первая была по­нятна — в полдень у меня запись на телевидении. Вто­рую так и не разгадал. Впрочем, достаточно первой, Перед выступлением меня объявят, и я наконец узнаю, кто я такой.

Я побрился, надел свежую сорочку, повязал галстук. Заказал такси.

—   Ваша фамилия и номер телефона? — спросил диспетчер.

Номер я прочел на картонке, прикрепленной к ап­парату. Назвался Сергеевым.

—   Непременно передайте водителю, что моя фами­лия Сергеев.

—   Какая ему разница? Ладно, передам...

В этом был тонкий расчет. Если он оправдается, я узнаю свою настоящую фамилию еще до телевиде­ния. Как я и ожидал, водитель, едва увидел меня, пе­ременился в лице. Все, кто видят меня впервые, меняют­ся в лице. Словно они виноваты в том, что прозябают в неизвестности.

Он распахнул дверцу. Без видимой надобности про­тер до блеска ветровое стекло с моей стороны. Поехали. Он крутил руль и посматривал на меня. Потом спросил:

—   Товарищ Сергеев, трудновато вам от нашего брата приходится?

—   От таксистов?

—   Нет, вообще от простых смертных.

—   Вы меня с кем-то путаете. Я сам простой, сам смертный. Я просто Сергеев.

—   Вы меня за идиота не считайте,— обиделся во­дитель.— Весь город вас знает, а я не знаю?

—   Говорю вам, я просто Сергеев.

—   А я говорю — не Сергеев.

—   А я говорю — Сергеев.

—   А я говорю — нет!

—   Спорим на полбанки,— вырвалось у меня.

Мы ударили по рукам.

—   Ну, кто я? — спросил я с замиранием в сердце.— Кто?

Он вдруг стал очень внимателен к дороге.

—   Будто сами не знаете,— он смущенно улыбнулся.— Еще скажете, не вы на прошлой неделе по телевиде­нию выступали?

—   А о чем я говорил?

—   Сами знаете о чем.— Он так вперился в бегу­щую под капот ленту асфальта, словно впереди вот- вот должна была разверзнуться пропасть.— Толково говорили — хоть кого спросите.

—   Как моя фамилия? — грубо перебил я.

Он густо покраснел и без всякой необходимости перестроился в другой ряд.

—   Фамилию вашу я, конечно, знаю,— наконец ска­зал он.— Но специально не запоминал. Да вы не огор­чайтесь: вас и без фамилии знают. Лицо ваше знают, и вообще...

—   А спорил-то ты зачем?!

—   Думал, вспомню.— Он притормозил у светофора.— С меня полбанки.

Возле нас остановилось еще одно такси. Мой води­тель окликнул коллегу и показал на меня большим пальцем. Коллега завистливо кивнул.

Десять солидных мужчин сидело за круглым сто­лом под ярким светом прожекторов. Я едва успел сесть рядом, как передача началась.

—   Поэт Панфутьев, доктор наук Кондрацкий...— перечисляла ведущая.

Камера приближалась ко мне. Я напрягся.

—   Заслуженный артист республики Бологих... И на­конец,— она склонилась надо мной, как мать над колы­белью ребенка,— и наконец, человек, которого вам не надо представлять, которого мы все давно знаем и лю­бим и с которого, дорогие товарищи телезрители, мы и начнем нашу передачу.

Камера наехала прямо на меня, и я начал. Гово­рил я недолго. После меня камера уехала к Панфутьеву, а я встал и на цыпочках вышел из павильона. В две­рях стоял редактор.

—   Ну, как? — спросил я.

Он молча послал мне воздушный поцелуй.

Весь город как угорелый мчался на какой-то фут­бол, и мне не удалось взять такси. Да и куда было то­ропиться? Я пошел пешком. Время от времени кто- нибудь из прохожих обращался ко мне за автографом, и я ставил: «Сергеев». Поклонников это не удивляло. Поистине, людям хватало моего лица. Я размышлял об этом неожиданном открытии и не замечал, куда иду. Ноги вынесли к двенадцатиэтажной башне, застрявшей сре­ди старинных особняков. Что-то дрогнуло во мне. Я вспом­нил: здесь живет девушка, подарившая мне байдарку.

Я позвонил. Она открыла дверь. Да, именно такой я ее и представлял. Она пригласила пройти. Подала кофе. Я пил кофе и смотрел на нее. Я помнил, что у нас были какие-то сложные, запутанные отношения. То ли я не собирался жениться на ней, то ли она не хотела идти за меня замуж. То ли у кого-то из нас был ребенок от прежнего брака. А может быть, она не дает мне развода. Или я ей его не даю. Словом, отношения были сложными, это я помнил точно.