— Такое можно было бы предположить, учитывая мое имущественное и социальное состояние, — согласился он. — Однако ни один, даже очень богатый банкир не способен вызвать во мне столь низменное чувство… Впрочем, я глубоко и страстно завидую некоторым ученым, которых Академия Наук отправила в экспедиции.
Он замолчал и замкнулся в себе, а я не счел возможным расспрашивать его дальше.
— Что у меня сегодня по вашему гениальному стратегическому плану? — осведомился я.
— Визит к госпоже Вязигиной, — напомнил Витольд. — У вас ведь имелся полный последовательный список. Впрочем, если вы его потеряли, то я с удовольствием изготовлю для вас копию.
— Не надо копию, хотя, кажется, точно — потерял… Просто дайте адрес и расскажите, как найти. И еще, — я пригладил влажные после умывания волосы, — сообщите мне, пожалуйста, заранее, как следует вести себя с этой дамой. Клянусь не считать вас ни завистливым, ни злоречивым.
Витольд пожал плечами.
— Будьте самим собой, держитесь естественно… Вязигина любит молодых людей. Я хочу сказать — любовью попечительши. Если в вас она увидит очередной объект для нравственной благотворительности — радуйтесь, потому что сделаться врагом госпожи Вязигиной означает почти верную гибель.
— Я начинаю бояться… Она замужем?
— Была.
— А дети?
— Ее детьми является все человечество в лице избранных его членов. Постарайтесь попасть в число добрых злаков, потому что сорняки, как я уже сказал, она выпалывает из здешней почвы с корнем, не дожидаясь Страшного Суда.
Устрашив меня свыше всякой меры, Витольд записал несколько распоряжений по хозяйству, вроде — выгладить мои (бывшие дядины) рубашки, почистить замызганные во время вчерашнего променада брюки, приготовить на обед суп с курятиной и прочее. После этого он удалился, а я принялся рассеянно листать журналы, лежавшие аккуратной стопкой на подоконнике.
Под журналами обнаружилась вышитая салфетка, серая от пыли. Рукоделие было не слишком искусное и совершенно не вызывало желания гадать — кто была та неведомая вышивальщица и как сложилась ее последующая судьба.
Журналы оказались сплошь глянцевым «Вестником палеонтологии». Неужели дядюшку тоже накрыло здешним повальным увлечением? Впрочем, почему бы и нет? Если он желал понравиться Анне Николаевне, то должен был разделять и ее вкусы. Умные женщины обычно ценят внимание такого рода.
Я пробежал глазами несколько статей, ничего в них не понял и почувствовал себя достаточно усталым, чтобы предаться в попечительские руки госпожи Вязигиной.
Я почти уверил себя в том, что Вязигина и есть та самая таинственная незнакомка, которая своим появлением спугнула грабителя Матвея Свинчаткина, и потому ожидал встречи с особым нетерпением. По совету Витольда, я направил к ней Серегу Мурина с письмом в красивом конверте (у покойного дядюшки нашлось несколько, а вообще я заказал в Петербурге целую коробку с почтовым набором, но только заказ еще не доставили).
Мурин возвратился от «барыни» около полудня. Он проследовал в гостиную, где я мучительно постигал прошлогодние новшества в области палеонтологии, и, оставляя повсеместно грязные следы, приблизился ко мне.
— Вя-вязигина за-за-за… заинтересовалась! — доложил он, сердито глядя на стену повыше моей головы. — Ве-велела б-быть.
— Что значит — «велела»? — осведомился я, откладывая журнал.
Серега пожал плечами, переступил с ноги на ногу, почесал лопатку, сильно заломав руку себе за спину, потом метнулся глазами по гостиной и снова уставился в стену.
— Она ве-ве-велела, — повторил он. — Ч-что неп-понятного?
С этим он вышел из гостиной. Тотчас послышалось жестяное громыханье ведра, и в комнату осторожно заглянула Макрина. Чтобы не смущать ее, я забрал журналы и вышел.
Каждая встреча с Муриным почему-то выводила меня из равновесия. Наблюдая его, я начинал ощущать вину перед угнетенным человечеством. Мне представлялось неправильным эксплуатировать Мурина, посылать его с поручениями, требовать от него ясности в изложении фактов — и так далее. Мурин, явленный как данность, меня пугал. Витольд относился к нему гораздо проще и без малейших нравственных содроганий гонял по самым разнообразным делам. В этом смысле Витольд, конечно, стоял выше меня на эволюционной лестнице.
Я еще немного полистал журналы, полюбовался видами гигантских стрекоз, летающих над гигантскими папоротниками, рассмотрел портрет красивой лаборантки на общем снимке какой-то старой экспедиции и, в общем, успокоился. Теперь я готов был предстать перед госпожой Вязигиной.
Ее дом располагался сравнительно недалеко от трактира, однако на улице, которая не несла на себе никаких следов цивилизации, в том отношении, что там не имелось даже намека на мостовую. Мне следовало сделать соответствующие выводы раньше, увидев, в каком состоянии сапоги Сереги Мурина. Вот и еще одно наказание мне за невнимательность и снисходительное отношение к дворнику: я-то счел, что Мурин просто где-то извозюкался вследствие общей недоразвитости. Что ж, поделом мне, такому высокомерному.
Заляпанный самым плачевным образом, я звонил в дверь с табличкой «Вязигина» и даже не представлял себе, как войду теперь в гостиную. Мне отворила толстая горничная с мясистыми руками и железными зубами во рту. Она отступила на шаг и смерила меня сердитым взглядом.
— Я, собственно… к госпоже Вязигиной… — неловко произнес я.
— Назначено? — спросила она.
— Ну, да. От меня приходил человек с письмом, и госпожа Вязигина передала на словах…
— То есть, назначено? — повторила горничная.
— Да, — сказал я, решив держаться уверенно.
Она отошла еще на шаг, чтобы иметь возможность разглядеть всю мою фигуру — от головы до ног, а не только лицо.
— И куда вы намереваетесь, простите за выражение, в таком виде впереться? В гостиную? Или, может быть, в конюшню? Моя барышня не держит лошадей ни в каком виде.
— Я бы, собственно…
— Снимайте пальто и сапоги. — Она притащила таз, пахнущий хлоркой, и натянула резиновые перчатки. — Умники, — ворчала она, наблюдая за тем, как я избавляюсь от обуви. — Все они выше такой приземленной вещи, как резиновые сапоги. Или хотя бы галоши. Вот моя барышня всегда носит галоши.
— Может быть, лучше было бы замостить улицу или хотя бы участок перед домом? — неубедительно вякнул я.
Она выхватила у меня ботинки и принялась отчищать их.
— По-вашему, моя барышня обязана мостить улицу? — осведомилась горничная едко.
— Я, собственно, не лично ее имел в виду… но Лембасовское самоуправление… есть ведь губернатор… — пробормотал я.
— Говорю же — все кругом умники, — изрекла горничная. — Судьбы вселенной решать наловчились, а нет, чтобы по улице ходить аккуратно.
Она подала мне вычищенные ботинки.
— Пальто я потом, пока вы ля-ля-ля с моей барышней, — прибавила она. — Погодите-ка, еще штаны надо оттереть.
Она прошлась сырой тряпкой по моим брюкам и наконец допустила меня двинуться дальше в дом, громко крикнув:
— Барышня! Новый Городинцев пожаловал, покойного Кузьмы Кузьмича племянник! Попович-то!
Дом загудел, наполняясь могучим голосом горничной, и раскрыл мне свои объятия. Я поднимался по лестнице, которая, скрипя каждой ступенькой по-новому, как будто говорила мне на разные лады:
— Добро пожаловать.
— Привет, попович.
— Здравствуй, Трофим.
— А, Трофим Васильевич!
— Дорогой Трофим Василич, дорогой…
— Наконец!
— Будем знакомы.
— Очень приятно…
И так далее.
Затем начался коридор, покрытый ковром, как в учреждении, а вдали коридора настежь стояли двери, и в проеме я видел длинную комнату с большим прямоугольным столом.
Я поспешил туда. Брюки от колен и ниже были противно-мокрыми, и мне пришлось прикладывать определенные усилия, чтобы не думать об этом.
Госпожа Вязигина оказалась совершенно не той, которую я рассчитывал увидеть. Это была энергичная дама лет пятидесяти, очень маленького роста, щупленькая, со светло-голубыми, как бы налитыми слезой глазами и бледными, поджатыми губами, не знающими помады. Она была одета очень строго, с брошью под горлом. Пепельные свои волосы она забирала в высокую прическу.