Вечером ко мне в дверь позвонили. Открываю, вижу перед собой жену хозяина дома. Ту самую, что якобы с ним в разводе. Я не успел ничего сказать, как она уже вошла. Я растерялся, бормочу: «Пожалуйста сюда», провел ее в гостиную. Она уселась. На ней были плотно облегающие, сильно расклешенные брюки и кофточка типа мужской рубашки. Пуговки расстегнуты, и все прелести наружу. Ты ведь знаешь, дамочка она очень соблазнительная. Фигурка у нее спортивная. Свои длинные волосы она распускает по плечам, как актриса. Без всяких предисловий она сказала, что пришла ко мне, потому что я интеллигентный человек и, несомненно, ее пойму. «Вам известно, — сказала она, — что родные вынудили меня выйти замуж за это животное, но я сумела от него избавиться». Я сижу перед ней как истукан. А она смеется: «Сидите свободно. Вы ведь не школьник перед учительницей!» Я тоже рассмеялся, а она небрежно откинула волосы со лба своими длинными белыми пальцами. Мне ужасно захотелось запустить руки в это море волос, поцеловать эту длинную белую шею. Хоть и дрянь, а хороша собой. Пусть Аллах разрушит ее дом! Ты думаешь, он уже разрушен? Ошибаешься. Она тайно вернулась к мужу. Весь этот развод — комедия.

Так вот, сидит она передо мной на том самом месте, где сейчас ты, закинув ногу на ногу, положив руки на колено, и говорит: «Я буду с вами откровенна. Мне не нужен дом этого борова, я вообще ничего от него не хочу. Но я хочу обеспечить будущее своего сына. Права я? У меня есть все документы, но боров и его дети затаскали меня по судам. Меня, правда, голыми руками не возьмешь». Тут она ткнула себя пальцем в грудь, отчего расстегнулась еще одна пуговка на блузке. Потом стала рассказывать об интригах, которые плетут ее муж и его дети, чтобы лишить ее законных прав на дом, а я сидел, уставясь на ее грудь, и ничего не слышал. Сквозь прозрачную блузку виднелся кружевной бюстгальтер, который, казалось, вот-вот лопнет.

Она заметила, что я не слушаю, замолчала и, наклонив голову, проследила за моим взглядом, затем подняла на меня удивленные глаза и со смехом спросила: «Я вам нравлюсь?» Я воспринял ее слова как приглашение к действию и вскочил со стула. Но она, придерживая рукой блузку (хотя и не застегивая ее), решительно произнесла: «Сядьте на место!» Я в смущении уселся, а она снова засмеялась и сказала, что знает, какой я шалун. Я спросил, что она имеет в виду. Она ответила, что ей известно, какие роли мне приходится играть и как я обращаюсь со своими партнершами. Она, оказывается, видела по телевизору, что я проделывал с Зизи в пьесе, которая шла накануне.

К твоему сведению, в этой пьесе героиня Зизи использует меня для возбуждения ревности в герое. Она танцует со мной в его присутствии, прижимается щекой к моей щеке, гладит меня и все такое. А в конце герой хватает меня за шиворот, дает мне затрещину, и я падаю на пол. Я, понятно, не сказал ей, что во время съемок не обменялся с моей партнершей ни единым словом, а сама она обратилась ко мне лишь один раз, чтобы сказать: «Осторожней, вы наступили мне на ногу». А после окончания репетиции бросила меня прямо посреди съемочной площадки, будто я не человек, а стул. Звезды всегда так себя ведут, прости их господь.

Ей я, естественно, ничего этого не сказал, только двусмысленно усмехнулся. Она же, подбоченясь, спросила, подходит ли она для телевидения. При этом смотрела на меня в упор и уже не придерживала блузку. Я заверил ее, что она была бы находкой для любого режиссера, и обещал всяческую помощь. Она заявила, что родные убьют ее, если увидят на экране. Потом она вдруг погрустнела и спросила, не заберу ли я свою жалобу. Она напустила на себя усталый вид, устремила взгляд куда-то вдаль, расстегнула как бы нечаянно последнюю пуговицу и, поглаживая себя по голому телу, сказала, что мне не следует обижать бавваба, потому что ему и без того достается, он грозится бросить место. Я пробормотал, что в баввабах, мол, недостатка нет. Она с возмущением выдернула руку из-под блузки и, размахивая ею у меня перед носом, заявила, что не желает никакого другого бавваба, так как этот охраняет ее от интриг борова-мужа и докладывает ей обо всех его махинациях. Она видит, что напрасно надеялась на то, что я, как интеллигентный человек, пойму ее, и сожалеет, что выдала мне свои тайны. Она так восхищалась мной и верила мне, но теперь поняла, что все мужчины одинаковы и рассчитывать на их понимание бесполезно. Я вскочил со стула, схватил ее за руку, стал уверять, что сделаю все, что она потребует, что я полностью в ее распоряжении. Поцеловал ее в голову, потом в щеку, потом в шею… Дальше продолжать не буду. Скажу только, что ту ночь я провел с ней. (Примечание: кажется, это последнее заявление, как и многие подробности всего рассказа, — плод воображения моего друга агронома-статиста: слишком уж много противоречий в его словах. Очевидно, она действительно его посетила, потребовала взять назад жалобу, сделала это со свойственной ей любезностью, с милой улыбкой. Ничего удивительного, что она возбудила в нем желание, но я думаю, этим дело и ограничилось. Хотя, кто его знает, может быть, так все и было, как он рассказал.)

Клянусь тебе, что в тот момент я готов был наизнанку вывернуться ради нее, не только что забрать из участка жалобу. Но после ее ухода я подумал: «Зачем я заберу жалобу? Значит, и дальше буду терпеть издевательства бавваба? А главное, что буду делать, если придется еще раз возвращаться домой после полуночи?» Я решил, что, если она снова придет, я объясню ей ситуацию, попрошу воздействовать на бавваба, а после этого заберу жалобу… Три дня она не приходила, а вечером третьего дня произошло… ты знаешь что.

Как это случилось? Очень просто, брат. Они ждали меня перед дверью моей квартиры и отделали меня на славу. Благодарение Аллаху, сломали всего лишь ногу. Если бы изуродовали лицо, то пошла бы прахом вся моя артистическая карьера. Тогда мне осталось бы исполнять только роли бандитов, у которых лица изуродованы, исполосованы шрамами. Правда? Ха-ха-ха!

После того как мой сосед закончил этот рассказ, я изложил ему свое предложение. Все происходящее в доме, сказал я, стало возможным потому, что жильцы действуют в одиночку. Поэтому их и избивают. Но если бы мы объединились и подали общую жалобу в участок или в полицейское управление, например…

— Жалобу? Еще одну?! — воскликнул агроном. — Упаси господи и помилуй. Ты что, мне смерти желаешь? Сам-то не боишься, потому что с тобой в квартире живут еще четверо приятелей. Но я один. Меня могут и прихлопнуть. Кто за меня заступится? И кто потом опознает убийцу? В газетах напишут, что найден труп служащего, убитого в его же квартире, и все. Нет, брат, уволь, оставь меня в покое.

Чтобы подбодрить его, я сказал, что уже собрал подписи многих жильцов и собираюсь посоветоваться с адвокатом, но он возразил, что, даже если я соберу подписи жителей всей улицы или целого города, он свою не поставит ни за что. На прощание он сказал:

— Не проси меня, брат. К черту смелость. Я хочу жить спокойно.

Однако далеко за полночь он постучал в мою дверь и попросил дать ему жалобу, чтобы поставить под ней свою подпись. Что и сделал.

Ты говоришь, холостяцкая квартира? Так ведь это, сударь, я вам, холостякам, услугу оказал. Это единственная квартира, которую мы сдаем по комнатам. Говоришь, она приносит мне дохода больше, чем все остальные? Клянусь, я сдал ее не ради корысти. Я подумал, только не сердись, мелкие чиновники, зарплата у них мизерная. Дай, думаю, сделаю доброе дело. Ведь и сам я, сударь, жил в свое время с женой и детишками в одной комнатке под крышей. Водонос нам носил воду по миллиму за ведро. Но мы не жаловались. Мы и понятия не имели ни о водопроводе, ни о лифте. Разве мне жаль денег на ремонт? Вот, смотри, это фактура на новый насос для водонапорного резервуара. Ну чего ты добьешься своей жалобой? Зачем трепать себе нервы? Я опросил всех жильцов. Они говорят, что не собирались никуда жаловаться, а ты их вынудил. К чему это, сударь? Выслушай мой совет. Не связывайся с полицией ни как жалобщик, ни как ответчик. Послушай меня и делай, как я. Я, если уж иного выхода нет, посылаю адвоката или бавваба, но сам в полицию ни ногой.