Глаза двух других врачей одобрительно засияли, медсестра также подняла на него свой улыбающийся взор в знак согласия с оценкой роли главного клерка. Сакар смотрел на свою жену. Он надеялся, что беседа хоть сколько-нибудь отвлечет ее и облегчит страдания. Однако она была погружена в собственный мир, скрытый от людских глаз и мыслей. Он снова стал спрашивать себя, когда же прекратятся ее муки. И когда же врач наконец смилостивится над ним и оставит его в покое. В этот момент акушер обратился к роженице:

— Помоги мне! Ты должна помочь мне. Я говорил тебе много раз. Крепись и покажи мне, на что ты способна.

В ответ она тихо простонала:

— У меня нет сил…

— Ну что ты. У тебя полно сил. Ты сможешь родить, если только сама себе поможешь. Пойми это хорошенько. Я жду, что ты мне ответишь.

Она собралась с последними силами и опять громко закричала. Однако очень скоро ее голос ослаб, и из груди вырвался лишь хриплый стон. Рука врача задвигалась быстрее. И он снова заговорил:

— И в целом фильм отличный. Я читал однажды в журнале, что вы, перед тем как согласиться на роль, ставите условием познакомиться со сценарием.

Сакар снова оторвал взгляд от жены:

— Да.

— А что значит сценарий для фильма?

О пытка!

— Ну, это подготовка литературного произведения к киносъемке.

— Я разделяю вашу позицию. Безусловно, читать сценарий надо прежде всего для того, чтобы была какая-то гарантия, что он соответствует вашему дарованию.

— Спасибо… Спасибо…

Женщина прерывисто застонала, и врач с упреком сказал:

— Нет, это не то, что мне надо. Женщина сама должна родить.

Сакар склонился над ее ухом и прошептал:

— Немного напрягись, моя дорогая. И тогда Аллах принесет нам радость.

Доктор засмеялся:

— Сделай так, как говорит этот ответственный человек.

Затем он повернулся к Сакару:

— О том, что вы вместе играли в театре, я узнал только из одной статьи в журнале. На сцене я никогда не видел ни вас, ни ее. Я ведь не большой театрал.

И после минутного молчания заговорил снова:

— Да вы меня не слушаете!

Сакар очнулся, его мучения усиливались, становились нестерпимыми.

— Скажите мне, а какая ваша самая любимая роль?

— Наверное, роль военного.

— Вы что имеете в виду фильм «Пожар без огня»? Нет… Нет…

Крики вырывались из ее груди, поднимаясь откуда-то из самых глубин, и достигали такой силы, что, казалось, из горла вот-вот вылетят разорвавшиеся на куски внутренности. Доктор побуждал ее к действию, быстро и сосредоточенно работая рукой за перегородкой. Затем Сакар услышал несколько глубоких, переходящих в стоны вздохов, растворившихся в полной тишине. Он перевел взгляд с синего измученного лица жены на ее голени, затем на врача, спрашивая себя, означает ли это долгожданный радостный конец?! Подошел кардиолог, пощупал пульс, акушер же отошел на шаг, снял халат и перчатку, обошел кровать и остановился возле него, улыбаясь.

Сакар прошептал:

— Ну что, слава Аллаху?

— Во веки веков слава. Пойдемте.

Он прошел во внутреннюю комнату, Сакар последовал за ним. Там врач заговорил:

— Прекратилась родовая деятельность. Схватки не возобновятся по меньшей мере еще часа четыре. — И добавил, покачав головой: — А если она не сможет родить сама, придется делать операцию.

— Операцию?!

— Почему нет? Сердце у нее здоровое, она не страдает никакими заболеваниями. Разве я не говорил вам в последний раз, что лучше бы избежать беременности?

Сакар растерялся. Он направился в приемную и оказался среди многочисленных родственников, которые восприняли известие с большим волнением. Они прошли в палату к роженице, но, найдя ее погруженной в глубокий сон, вернулись обратно. Сакар был в таком состоянии, что не мог оставаться на одном месте. Он испытывал острую потребность двигаться. Сев в свой «додж», он поехал в кафе «Солнышко», где обычно собирались его коллеги и где он надеялся ни на кого не наткнуться в столь ранний час. Однако у входа в кафе его кто-то громко окликнул. Сакар увидел друга и устроился рядом с ним на террасе, под открытым небом, по которому плыли осенние облака.

Гамиль аз-Зияди уже поджидал Сакара, важно восседая на стуле, и величием веяло от его крупной, тучной фигуры. Он был старым другом Сакара еще со времен начальной школы. Сейчас же он слыл одним из самых рьяных завсегдатаев и поклонников театра. Сакар очень нуждался в душевном участии:

— Закажи мне чашку кофе, а то я в полуобморочном состоянии.

Гамиль заказал кофе и спросил:

— Что-нибудь случилось, не дай бог?

У Сакара зазвучали в ушах слова врача, но ему показалось, что приятель даже не дрогнул при слове «операция».

— Все будет в порядке, с помощью Аллаха. Женщины рожают со времен Евы, а потому не бойся.

— Бедняжка ужасно страдает: говорят, операция опасна.

Гамиль съел немного арахиса с полного кофейного подноса, призывая Сакара последовать его примеру:

— Врачи сами распространяют подобные слухи, чтобы оправдать свое вмешательство и удовлетворить свои потребности. А вот их потребности — это, действительно, опасно!

Он засмеялся, вспомнив, видимо, нечто подходящее к случаю, и, прежде чем Сакар успел открыть рот, сказал: — Когда родился мой сын Исмаил, знаешь, что было?

Сакар уже начал выходить из себя, разозлившись на Гамиля, презревшего его, Сакара, страдания и отсрочившего, да еще и на весьма неопределенное время, то утешение, на которое он так надеялся.

— Мать родила его за восемнадцать часов! Схватки начались в шесть утра, а к полуночи она уже благополучно разрешилась. О каких муках ты говоришь? Что ты там себе нафантазировал? К тому же она рожала дома с помощью всего лишь повивальной бабки, а не доктора и не дьявола!

Сакар покачал головой:

— А все же, что ты знаешь о кесаревом сечении?

— Блеф врачей. А что, у нее давление? Белок? Диабет?

— Да нет.

— Ну тогда ничего. Когда родилась моя дочь Азиза, нам тоже сказали, что необходимо кесарево. А почему? Да просто роды длились дольше, чем предполагалось, и акушерка обратилась за помощью к доктору, а тот посоветовал перевести жену в больницу, чтобы срочно прооперировать. И мы еще не отошли и на метр от дома, как она разрешилась.

Сакар следил за ним взглядом, полным гнева и злости. А Гамиль с удивительным аппетитом молотил арахис, всем своим видом показывая, что испытывает при этом необыкновенное удовольствие. И вот он пустился в пространные воспоминания:

— По-настоящему тяжело было, когда рождалась Сусан, моя племянница, дочь сестры.

Сакар упорно смотрел в пол, чтобы скрыть свои муки.

Гамиль, не замечая его состояния, продолжал:

— У нее было слабое сердце. Врачи единодушно решили делать операцию. Мужа просили дать письменное согласие. Ну и разрезали девочке живот.

— Разрезали живот?!

Гамиль рассмеялся:

— Да она теперь здорова, как спортсменка.

В голове Сакара внезапно пронеслась живая картина, ему показалось, что речь идет о совсем других родах. Он быстро подошел к телефону, спросил о состоянии жены, получил ответ, что она спокойно спит, и, скрепя сердце, вернулся на место.

— Тебе надо возвратиться в театр. Я не люблю кино. Но если, конечно, хочешь, работай и там и там. Только не отдавай себя целиком кино.

Сакар вяло пробормотал:

— Я же оставил театр более двадцати лет назад.

— Ну и что из того? Между прочим, и Самир Абд аль-Алим думает так же. И кстати, я его встретил прямо перед твоим приходом в кафе. Он спрашивал о тебе. Мне показалось даже, что он звонил тебе домой, пока ты был в больнице.

— Чего он хотел? Он не сказал?

— Никак нет. У него, ты знаешь, бесконечные идеи. Однако он приличный и порядочный человек…

Сев за руль, Сакар отправился в редакцию журнала «Речь людей», где нашел своего друга, критика Абд аль-Алима, почти погребенным под грудой бумаг, сваленных у него на столе. Они обнялись. Самир тут же заговорил: