Потянулись трудные, полные горечи дни, наполнявшие душу скорбью и отчаянием. Но он терпел. Ведь на его плечах лежала забота о братьях. Он думал не только о себе. Посвятив свою жизнь братьям и матери, он легче переносил свое отчаяние. Он обрел новое счастье — счастье трудиться во имя счастья других.

Он даже мысли не допускал о женитьбе, и все это ради близких. Он решил ждать, но братья оказались менее терпеливыми. Один из них окончил полицейскую школу, стал офицером и сразу женился. Его примеру последовал другой брат, едва получив диплом инженера, а Абд ар-Рахман так и остался холостяком.

А когда наконец ему понравилась девушка, которая могла бы озарить счастьем его жизнь…

Тут его размышления прервал голос матери.

— Абду, почему ты сидишь в темноте?

Абд ар-Рахман и не заметил, что уже совсем стемнело. Он тяжело поднялся и побрел к дому.

— Анвар говорил с тобой? — спросила мать.

— Да.

— Как ты находишь его выбор?

— Выбор хорош. Завтра я встречусь с нашим соседом и попрошу руки его дочери для Анвара.

— Вот уже все мои птенцы разлетелись из родного дома. Все. кроме тебя, — сказала она грустно.

Он промолчал.

Кто знает, может быть, обрушившееся на него несчастье еще не самое страшное. Да к тому же оно и не первое. Жизнь научила его одному — терпению, и он понял, что можно быть счастливым, посвятив свою жизнь другим.

Что же делать?! С тех пор как его выпустили из тюрьмы, он нищенствовал: пиастр оттуда, пиастр отсюда, ни работы, ни надежды. В тюрьме сидел уже не первый раз и, кажется, не последний. Теперь он вычеркнут из жизни. Все, на кого он надеялся, отвернулись от него. К кому бы ни обращался, никто не давал работы. Даже торговцы гашишем не хотели ему доверять. Дни шли, а он опускался все ниже и ниже. Падая от усталости, бродил из одной кофейни в другую, надеясь возобновить старые знакомства, но напрасно — он был забыт везде: с ним никто не разговаривал, никто к нему не подходил. Лишь недовольные взгляды сверлили его.

Иногда сердце какого-нибудь молодого официанта смягчалось, и он тайком приносил ему несколько крошек гашиша. Тогда бедняга погружался в сладкие сновидения: ему грезились горы еды, реки вина, красивые женщины, перед его глазами проносились картины забытых волшебных сказок, которые он слушал в маленьких кафе под звуки ребаба[9] когда-то давным-давно, почти четверть века назад, а может быть, и больше.

Грязный и обросший, одетый лишь в рваную галабею, он ютился вместе с матерью в маленькой вонючей каморке в Хусейнии — одном из самых старых кварталов Каира. Его мать, слепая парализованная старуха, жившая милостыней, казалось, забыла о существовании сына. Да и сам он, возвращаясь поздно вечером домой, не обращал на нее внимания.

«Что делать? — без конца спрашивал он себя. — Куда пойти?» Прошлая его жизнь была бурной: он работал носильщиком, потом разносчиком гашиша, потом стал воровать. А сколько он дрался! Он и в тюрьму-то первый раз попал за драку. Сейчас ему сорок лет, но мускулы еще сильны, он мог бы своротить воз, а ему приходится побираться ради куска хлеба.

Третий раз он выходит из тюрьмы, но никогда раньше жизнь не обходилась с ним так жестоко, как теперь. И тайный голос в его отчаявшейся душе временами советовал ему вернуться в тюрьму и там доживать остаток дней. Пока он первый раз сидел в тюрьме, в благотворительной больнице умер его сын. Когда его посадили во второй раз, от него ушла жена, и теперь он не знал, где она и с кем. Да и можно ли осуждать ее за это? Мало найдется женщин, способных хранить верность человеку, который почти постоянно в тюрьме.

Где же то чудо, которое снова сделает из него человека? Неужели мир больше не нуждается в сильных мускулах? Неужели все кончено для него?!

Однажды, когда он бесцельно брел по улице, кто-то громко окликнул его:

— Эй, Байюми!

Вздрогнув, словно от удара кнута, он обернулся. Ну наконец-то он кому-то нужен. Широко и радостно улыбаясь, Байюми бросился к позвавшему его и стал целовать ему руку:

— Здравствуйте, здравствуйте, ваша милость, здравствуйте, хозяин, привет нашему господину Али Рукну Сейиду…

Тот грубо отдернул руку и проговорил:

— Оставь-ка свою болтовню! Лучше скажи, не соскучился ли ты по тюрьме?

— Если бы не такие, как вы, — льстиво ответил Байюми, — то и вправду соскучишься…

— Опять болтаешь!

Господин Али направился к своему экипажу и сделал знак рукой, приказывая Байюми сесть рядом. Тот не поверил своим глазам, но, быстро сообразив, что его ожидает что-то важное, повиновался. Хозяин тронул повод, и лошадь рысцой побежала по пыльной мостовой. Али Рукн хмуро оглянулся по сторонам, потом вдруг спросил:

— Ты бы мог убить хаджи[10] Абд ас-Самада аль-Хаббани?

Лицо Байюми вытянулось от удивления.

— Убить? — пробормотал он.

— Да, — подтвердил Али Рукн небрежно, как бы не придавая значения своим словам.

— Я еще никогда никого не убивал.

— Ну тогда прощай, — холодно произнес Али Рукн и натянул повод.

Но Байюми не тронулся с места.

— Платить будете вы, хозяин? — спросил он, и лицо его помрачнело.

— Я или сам господин Махмуд, какое тебе дело? — усмехнулся Али Рукн, ослабляя повод. — Господин Махмуд — большой человек! Он — хозяин фабрики и самый крупный торговец гашишем. Ему угодно, чтобы никто ни в чем не мог заподозрить ни его самого, ни его людей. Умный человек умеет дела делать.

— Я — слуга господина Махмуда и ваш слуга…

— Ладно, довольно болтать. Ты согласен убить Абд ас-Самада?

— Считайте, что он уже в раю, — невесело засмеялся Байюми.

— Да провалиться ему в ад и тебе вместе с ним!..

Байюми воспринял это пожелание как дружескую шутку и снова засмеялся, а господин Али продолжал:

— Ты, наверно, не видел денег с тех пор, как вышел из тюрьмы?

— Да и прежде тоже.

— Пятьдесят гиней[11].

— Только пятьдесят?

— Последняя цена.

— Это за убийство?!

— Ты что, думаешь, я буду торговаться с тобой? — раздраженно проговорил Али Рукн.

— Но ведь я так нуждаюсь в деньгах, у меня на руках старуха мать.

— Мать! — повторил Али Рукн и захохотал, потом вынул из кармана ассигнацию в пять гиней и протянул Байюми.

— На вот задаток.

— Нет, клянусь вашей честью, господин, этого мало, — воскликнул Байюми, пожирая глазами деньги.

— Ну хорошо, пусть задаток будет десять гиней, — уступил Али Рукн и, зло сощурив глаза, добавил: — Ты что, не веришь нам, дурак?

— Нет, что вы, господин. Но, может быть, это все, что мне осталось получить в жизни…

— Когда ты его прикончишь?

Байюми задумался.

— Дайте мне неделю сроку… Через неделю в субботу.

— Это не годится.

— Но, господин, мне нужно все как следует подготовить, чтобы не возбудить подозрения, выработать план. Да хочется и пожить хоть неделю в довольстве. Ведь, может быть, это последняя неделя…

Вытащив вторую бумажку в пять гиней, Али Рукн протянул их обе Байюми.

— А знаешь, что тебя ждет, если ты затянешь с этим делом? — спросил он.

— Неужели не знаю, да накажет меня Аллах, — засмеялся Байюми, складывая деньги.

— Что бы ни случилось, не подходи ни к кому из нас, — предупредил Али Рукн и натянул поводья.

Байюми спрыгнул на землю и посмотрел вслед отъезжающей коляске, тщетно ожидая, что Али Рукн обернется и помашет ему рукой.

Байюми сжал деньги, и все закружилось перед его глазами. Никогда он не имел такой суммы… Но и убивать ему тоже никогда не приходилось. Он и дрался, и крал, но не убивал. Он любит жизнь, даже если она и кажется иногда более ненавистной, чем смерть. Однако что пользы думать об этом, он убьет, хотя и не убивал прежде. Да, нужно быть в высшей степени осторожным. Каждый шаг следует рассчитать. Что бы там завтра ни случилось, это принесет ему еще сорок гиней. О таких деньгах он никогда и не мечтал. Да и хозяин Махмуд, наверное, поможет ему открыть какую-нибудь торговлю. Тогда сбудутся все его мечты.