Каррузерс уже открыл было рот, чтобы сказать, что сначала Иетс говорил совсем другое, но тут выступил вперед Бинг.

— Я думаю, сэр, что мы успеем выпустить вашу листовку к четвертому июля.

— Вот видите! — сказал Каррузерс.

Иетс молчал. Он сам выбил оружие у себя из рук. Он положился на решение оракула, и решение обернулось против него же. Очень весело. Иетс уже видел, какую физиономию скорчит Уиллоуби, когда узнает. Отвечать-то придется Уиллоуби. Пирамидальная система субординации в армии имеет свои преимущества.

Фарриш одобрительно кивнул Бингу.

— Когда будете писать листовку, сержант, думайте о том, что я бы сказал, будь у меня случай поговорить с немцами. Я — американец. Чувствуете, сержант?

Бинг стоял навытяжку. Отвечать ему было нечего. Он вдруг испугался огромной задачи, которую добровольно взял на себя. Что заставило его пойти наперекор Иетсу? Это нужно продумать. Скорее всего — соблазн сыграть шутку с историей. Он, сержант Вальтер Бинг, ничтожество, мальчишка, который приехал в Америку, не имея там ни корней, ни связей, бездомный изгнанник, — он призван провозгласить цели войны. Ибо в этом будет суть листовки. И никто не сможет от нее отречься. Придется им признать ее — всем этим важным господам, которые так боятся связать себя каким-либо обязательством. Фарриш сам не понимает, что он затеял. Бинг тоже не понимал, когда очертя голову ввязался в это дело. Но теперь он понял. Чувствует ли он, какая на нем лежит ответственность? Чувствует. И ему очень страшно.

Кто-то, спотыкаясь, спускался по шатким ступеням, ведущим в блиндаж.

— Хелло, Джек! — раздалось с порога. — Ваша лестница — это просто ужас какой-то. Так и ногу сломать недолго.

Голос был женский. Даже Фарриш обернулся на его звук.

Вошедшая, — которую присутствие генерала, видимо, нисколько не смущало, — была не слишком хороша собой, и каска, закрывавшая волосы, отнюдь не красила ее; а что касается фигуры, то каковы бы ни были ее достоинства, их поглотил мешковатый комбинезон. И тем не менее при ее появлении все подтянулись. Связист за коммутаторной доской спешно начал чистить ногти.

Генерал приподнялся на стуле и кивнул головой. Каррузерс, и гордый и смущенный фамильярным обращением с ним гостьи, представил:

— Мисс Карен Уоллес.

Иетс вспомнил, кто она такая. Ему приходилось читать ее очерки об итальянском походе; читая их, он злился: они были написаны, как все военные очерки, в которых о «наших ребятах» говорится покровительственно и ласково, словно солдаты какие-то дурачки. Но, по-видимому, американским читателям нравилось именно так представлять себе армию. Очерки Уоллес пользовались широкой известностью. Нельзя было отказать ей и в мужестве, — она очень близко подбиралась к переднему краю. Впрочем, может быть, это не столько мужество, сколько погоня за сенсацией.

— Я много слышала о вас, генерал, — сказала она грудным и неожиданно задушевным голосом. — Я не ожидала вас здесь застать. Я просто зашла поздороваться с капитаном Каррузерсом и узнать, что нового.

Фарриш просиял.

— Вы прятали ее от нас, Джек, — сказал он, повернувшись к Каррузерсу. — Весьма понятно, по каким причинам!

Карен засмеялась.

Хорошо смеется, от души, подумал Иетс. Слава богу, не ломается. Но врать бы надо умнее: Каррузерс — не сотрудник отдела печати, от которого узнают новости; он помощник начальника разведотдела. Ну что ж, он красивый мужчина; правда, с усами, — но это уж дело вкуса.

Каррузерс представил Иетса и Бинга. Карен сняла каску. У нее были густые рыжеватые волосы, коротко остриженные. На лбу остался красный след от каски. Серые глаза глядели спокойно и пытливо.

Фарриш снова заговорил. Карен подумала, что генерал, видимо, просто не выносит, когда кто-нибудь другой становится центром внимания.

— У меня есть для вас сенсация! — объявил он. — Великолепный заголовок: «Сорок восемь залпов из сорока восьми орудий!» Что вы скажете?

Каррузерс что-то прошептал на ухо генералу.

— Ничего, ничего, пусть узнает! — отмахнулся Фарриш от предостережения капитана. — Женщины лучше читают мысли мужчин, чем мы сами, верно?

Она улыбнулась:

— Смотря по тому, какие мысли…

— Речь идет о мыслях немцев, — сказал Фарриш. Он еще раз изложил свой план, украшая его новыми подробностями. — Вот этот сержант… Бинг, кажется? он напишет мои мысли по-немецки. Замечательно пишет! — Само собой разумелось, что любой человек, работающий для Фарриша, все делал замечательно. — Вы только вообразите себе немцев после обстрела: как они вылезают из своих ям, дрожа от страха, и ждут, что же будет дальше? И вот, пожалуйста, — листовки! Какое облегчение! Они читают — мы говорим с ними, как с людьми, мы объясняем им. Четвертое июля — это не древняя история, это сегодняшний день! Что нам история, мисс Уоллес! Мы сами делаем историю! — Он откинулся на спинку стула, весьма довольный собой.

Точно мальчишка, стрельнувший из пугача, подумала Карен.

Иетс подавил улыбку. Толстый генерал явно рисовался.

Но Карен была заинтересована. Не генеральской затеей Фарриша с ее дешевыми эффектами, а задачей, которая предстояла сержанту Бингу; это он напишет о том, почему их идеалы лучше идеалов немцев; он будет убеждать упорного врага, что именно в силу этого превосходства противника он должен сражаться менее ожесточенно или вовсе сложить оружие. Это увлекательная задача. Она прежде всего требует четкого и ясного образа мыслей, уверенности в своей правоте. И выбора критерия для добра и зла. Убедить кого-нибудь — это значит одержать верх в состязании двух мировоззрений; это возможно, только если обладаешь неизмеримо более сильной верой в свои принципы, чем противник.

Она была заинтересована еще и потому, что сама такой веры не имела и пыталась найти подтверждение тем идеям, в которые ей хотелось бы верить.

А может быть, думала она, эти люди просто циники, которые рекламируют свои идеи, как рекламируют овсянку, сигареты, порошки от головной боли?

— Джек, — сказала Карен. — Можете вы доставить меня в этот отдел разведки и… как его там?

Каррузерс ответил не сразу. Собственно говоря, он надеялся провести с ней вечерок.

— Разумеется, он это устроит! — осклабился Фарриш. — Зачем обращаться к епископу, когда налицо сам папа? — и, откинув голову, он захохотал во все горло.

— Мы можем подвезти вас, мисс Уоллес, — сказал Иетс. — Мы сейчас едем обратно, и в нашей машине места хватит.

Карен взглянула на Иетса; она увидела его приветливую улыбку, чуть приподнятые брови над темными насмешливыми глазами, словно говорившими: ведь мы понимаем друг друга?

— С вашего разрешения, генерал, — сказала она, — я принимаю предложение лейтенанта.

— Но вы еще вернетесь к нам? — Фарриш старался придать елейность своему зычному басу. — Милости просим, в любое время. И не забудьте дать заголовок — «Сорок восемь залпов из сорока восьми орудий»!

2

Они ехали через местечко Изиньи.

От церкви остался один остов, а надгробные камни вокруг нее попадали со своих постаментов.

Машина замедлила ход, и в большую зубчатую брешь в стене церкви Иетс увидел распятие. У грубо высеченной деревянной фигуры Христа с торчащими ребрами и страдальческим, почти квадратным ртом были отбиты обе ноги и левая рука — распятие держалось на одной правой. Иетс не был религиозен; дома, в Америке, он всегда гордился своим просвещенным скептицизмом в вопросах религии. Он верил лишь в разумное начало, управляющее вселенной, и то главным образом потому, что ему хотелось видеть в своем собственном существовании нечто большее, чем простую случайность. Но вид искалеченного Христа произвел на него тягостное впечатление.

— Вы видели? — спросил он.

Карен явно видела, так как ответила сразу:

— Это все-таки наш лучший бог — единственный, которого мы сумели выдумать. Бог всегда таков, каким мы его делаем.

Бинг сказал:

— Это неизбежно. Здесь шел бой. Стреляли с колокольни, укрывались за надгробиями…


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: