Неоспоримо: бабочки всегда летят на свет. Тут я вспомнил другие сохранившиеся слова из обгорелой записки Думчева: "Прошу Вас, зажигайте мою лампу с рефлектором".

В лаборатории, у самого окна, выходящего на запад, на деревянной подножке стояла лампа. Ее зажигали, и бабочки летели на свет.

Можно ли к спинке бабочки привязать ниточкой одну из тех странных крошечных записочек, которые случайно оказались у меня? Безусловно! И, видно, много, очень много таких крошечных записок посылал Думчев на свет лампы с рефлектором, которую он просил зажигать в своей лаборатории. Живые письмоносцы прилетали и приносили записки. Но Полина Александровна и не догадывалась об этих письмах. Теперь эти письма лежат, покрытые толстым слоем пыли.

Забытые в пыли письмоносцы, когда-то трепетно порхавшие по лаборатории со своими письмами, теперь они мертвы! И письма, записки, написанные теплой рукой человека, никем еще не прочитанные, ждут, хотят сообщить о судьбе отправителя.

Я мчался по улицам городка - туда, в лабораторию. Было шумно. Жарко. Ярко. А мне чудился ночной поезд, луна, и я вновь слышал покашливающий, старческий голос, рассказывавший об исчезновении странного доктора. Я видел перед собой человека, которого преследуют. Он торопится, оставляет дом и не может или боится ясно и просто рассказать, как его спасти, как услышать его издалека. Он пишет записку. Но просьбу выполнить не смогли: запиской разожгли самовар.

Скорее, скорее!.. Еще несколько минут - и под стареньким микроскопом в лаборатории оживет и развернется предо мной подлинная история исчезновения Думчева. Я пойду по следам, почти занесенным пылью годов. Но будет найдена и прочтена вся летопись научных открытий Думчева - летопись, коротенькие отрывки которой я случайно нашел. Скорее, скорее!..

"ПОАККУРАТНЕЙ, ГРАЖДАНИН!"

Я спешил в лабораторию и думал: как жаль - у меня не хватает времени забежать сейчас к профессору Тарасевичу и рассказать ему обо всем. После того как побывал в лаборатории, я уже несколько раз заходил в институт, но все не заставал. Мне говорили: "Директор по делам ремонта института бывает в разных учреждениях, и его трудно застать на месте". Но вот удача! Свернул на бульвар и столкнулся с профессором Тарасевичем. Мне показалось, что он посмотрел на меня отсутствующим взглядом и ответил на поклон совершенно машинально.

- Думчев! Доктор Думчев жил в вашем Ченске! - сказал я, останавливая Степана Егоровича.

- Думчев? Какой Думчев? О ком вы говорите?

- Я говорю о том Думчеве, который писал микрозаписки. А мы их считали шуткой и чьей-то потехой!

И сразу же испарились уравновешенность, спокойствие и выдержка профессора Тарасевича.

С волнением и нетерпением, подгоняя самого себя, стал я рассказывать все, что случайно и не случайно узнал, открыл и нашел в эти дни.

- И вот теперь, - заключил я, - надо спешить в лабораторию, чтобы прочесть всю историю Думчева, присланную им в записках на крыльях бабочек.

- Все верно! - воскликнул Тарасевич. - Ведь записочки, которые мы прочли под микроскопом, действительно очень легко привязать ниточкой к телу насекомого и переслать по надлежащему адресу. Прибегают к микрофотографированию. И это не ново. Когда в семидесятых годах прошлого столетия Париж был в осаде, французский фотограф Дагрон предложил вести переписку с осажденным городом при помощи микрофотографии. Текст письма, депеши, донесения фотоаппарат уменьшал до такого размера, что они вкладывались в зубочистку. И почтовый голубь, к крылу которого привязывали зубочистку с донесением, приносил микрописьмо в осажденный город. Там его прочитывали - проектировали на большой экран. Вы говорите, что в обгорелой записке предлагалось ставить рефлектор. Это - световое раздражение: насекомые летели на свет в лабораторию. Но жаль, что записка обгорела. Ведь, может быть, там были указаны и другие способы привлечения насекомых на другие адреса. Вот, например, бабочка-адмирал, или Ванесса атланта, питает страсть к бродящему березовому соку. Она чует его на очень далеком расстоянии. Помню, я был еще студентом и на практике проверял остроту обоняния у бабочек. Увидев, как "адмиралы" слетались к березе и погружали свои хоботки в трещину древесной коры, я стал мазать забродившим березовым соком деревце молодого тополя. И что же вы думаете? Бабочка-адмирал летела на тополь и льнула к его коре. Однажды я вытер тряпочкой березу. Иду с тряпкой, а за мной бабочки летят. А вот бабочку-траурницу я часто находил на полусгнившем барабане у колодца: дощечки были там гнилые, поросли зеленым мхом. Взял я однажды несколько гнилушек, намочил в кадке и хорошенько спрятал. Смотрю: летит траурница прямо к моим гнилушкам, спрятанным в укромном уголке.

- Да, да, я ознакомился с перепиской Дарвина и Фабра. Там рассказывается о чувстве направления у некоторых насекомых... Однако я тороплюсь в лабораторию.

- Но будьте внимательны, предупреждаю: осторожность, аккуратность! Вероятно, письма-трубочки валяются в пыли. Шелковинки, которыми они были привязаны к бабочкам, конечно, давно истлели, сгнили. С лупой в руке надо там все осмотреть. Да, кстати, адрес?.. Вы говорите, что раньше этот переулок Верхнетроицким назывался? Дом с башенкой? Постараюсь, непременно постараюсь часа через два-три зайти туда.

Мы распрощались. Я уже свернул с бульвара и пошел по улице, когда услышал восклицание Тарасевича:

- Я догнал вас, чтобы сказать: со спинок жуков, шмелей пыль без меня не стирайте. На их спинках могут быть разные условные отметинки.

- Отметинки?

- Жаль, спешу. Но дело вот в чем: я сам участвовал в одном опыте, когда по отметинкам на спинках насекомых делался тот или иной вывод. Я был тогда ассистентом при кафедре в Москве. Однажды утром позвонил профессор: скорей приезжайте в институт, студенты привезли пчел с пасеки. Отметки на них уже сделали. Пчел поместили в закрытые коробки. И профессор и студенты принялись ходить, кружить по улицам, переулкам, дворам Москвы. День был летний, ясный. Выпустили пчел в комнате у открытого окна где-то около Пушкинской площади. Профессор послал студентов обратно на пасеку, а сам остался на том самом месте, у того самого окна, где выпускал из коробок своих пчел. Студенты встречали на пасеке пчел и сообщали по телефону профессору. И вот студенты выяснили, что три пчелы не вернулись к себе домой. Верно, заблудились в Москве и погибли. Наступила ночь, а профессор все сидел у окна, через которое он выпускал пчел, и ждал.

Он дождался. В окно прилетела с жужжанием сначала одна пчела с отметинкой, потом другая, за ней третья. Они не нашли дорогу на пасеку и вернулись в ту комнату, откуда улетели.

- Как же это понять, Степан Егорович? - спросил я. - Пчелы к своему родному улью потеряли направление, заблудились в Москве, а вот к чужому дому, откуда их выпустили, нашли обратно дорогу.

- Эта загадка была разгадана. Когда пчела летит, она оставляет в воздухе струю пахучего вещества. Ведь у рабочей пчелы на конце брюшка находится железа, которая выделяет пахучую струю. Летит одна пчела, потом другая, третья... Тут уж трасса, душистая трасса. День в Москве был тогда очень тихий, ни ветерка. И вечер был совсем тихий. Так что пчелиная пахучая автострада начиналась от окошка во дворе, что около Пушкинской площади. Мы делали отметинки красками на спинках. Но есть и другие приемы...

- Другие приемы? - переспросил я горячей скороговоркой. - Какие приемы? Говорите все, Степан Егорович, говорите, это так важно! Я готов забыть, что тороплюсь прочесть поскорее микрозаписки, доставленные воздушными почтальонами.

- Да, да, тут откладывать нельзя. Но раз вы взялись за это дело, то обязаны узнать некоторые подробности и приемы этой почты. Известно, что весьма задолго до первой мировой войны немцы отдельными семьями поселились во Франции, в двух-трех верстах от границы. Здесь они умышленно стали заниматься очень невинным и полезным делом: пчеловодством. В те дни, когда ветер дул из Германии, другие немцы - там, в Германии, - зажигали жаровни и топили на них сахар. Пчелы летели к ним с пограничных пасек Франции. Годы шли. Пчелы, поколение за поколением, летают в Германию на сахар и возвращаются обратно во Францию. Началась война. И в дни войны были обнаружены на многих пчелах шелковинки. Было выяснено: немцы или их агенты, прежде чем выпустить в Германию пчелу с пасеки, находящейся во Франции, отмечали ее по условному обозначению шелковинкой специального цвета: зеленая шелковинка обозначала пехоту, желтая шелковинка артиллерию, и так далее. При этом по количеству пчел, прилетающих с той или иной шелковинкой, можно было заключить о количестве полков, артиллерийских дивизионов, подтянутых к границе...