Я черчу на песке мир Эратосфена - без Америки, без Австралии. Теплые берега Средиземноморья... Персия... Скифия... Мир был так мал! Но вот предстала перед Эратосфеном оглушающая цифра - 250 000 стадий! И не испуг, не беспомощность, а дерзание, жажда узнать, открыть, увидеть - овладели душой человека. Перед Эратосфеном мир расширялся и разрастался постепенно, от одного неторопливого математического подсчета к другому. Но передо мной мир и предметы выросли сразу. Вдруг! В сто, в двести раз! Отчаянный час, непонятный миг!

...Сегодня я уложил дорожный мешок. В нем - дневник наблюдений и открытий, сделанных мною в этой стране. Бесконечен путь, необозримы пространства, которые надо пройти с вьючным животным. Беспокойство и страх овладевают мною.

Сумерки скрывают чертежи на песке. Пора спать..."

"Дописываю этот последний листок за No 2876 рано утром.

Вчера, когда ночь скрыла чертежи на песке, я долго смотрел на звезды. Почему-то подумал, что они живут одиноко и грустно в своем небе. Пожалел их. Я сказал им: "Не скучайте!" При помощи водяных выстрелов-толчков движется личинка стрекозы. По этому принципу летит в небо горящая ракета во время больших праздников и народных гуляний. При помощи этого же способа люди поведут свои воздушные корабли с Земли на Луну и к вам, далекие планеты. Веселее и теплее станет на них от людского говора и смеха. Что? До вас далеко? Ничего, человек долетит! Личинка стрекозы живой ракетный двигатель! Его я увидел здесь в действии. Это только одно из многих открытий, записанных мною в дневнике, который я понесу и передам людям.

Задвигая камнем вход в свой дом, я сказал звездам: "Покойной ночи!" И они еще ярче засверкали мне в ответ и даже чуть-чуть качнули в небе своими ресницами-лучами. Сегодня я укладываю в дневник открытий и этот листок. Хорошо! Сердце спокойно. Ни робости, ни страха. Вьючное животное на привязи. Дижонваль... Дижонваль... Иду проверить погоду по его барометру. Пока дошел, думал о Поливанове... Барометр предсказывает: ясно, тепло.

Итак, в путь! За долгие годы ни разу не обманул меня этот барометр..."

Степан Егорович Тарасевич, директор Ченского педагогического института, чуть улыбнулся:

- Необычность текста, упоминание несуществующей системы барометра, а равно и то, что кто-то зачем-то в десятки раз уменьшил текст неизвестным способом, так что текст пришлось читать под сильнейшей лупой, чтобы продиктовать машинистке, - все это вместе взятое может действительно озадачить кого угодно.

При этом Степан Егорович пристально посмотрел на спичечную коробку, в которой я принес тончайшие, крошечные листочки с микротекстом.

- Да. Вы говорите, что листочки оказались в букете цветов, который случайно бросили к вам в номер гостиницы? Не так ли? Но ведь это шутка! Вы сейчас убедитесь. Я вызову студента Белянкина, и он разъяснит нам, почему для шуточной переписки с друзьями им был выбран столь странный метод и столь странный текст.

- И уменьшение этого текста при помощи фотоаппарата, по-видимому, тоже ради шутки?

- Конечно!

- Но студент Белянкин уже отказался: не он писал, не он уменьшал эти листочки.

- Так и сказал? Вам? При студентах?!

- Да!

- Ну-с, знаете!.. Вы человек новый, неожиданный в институте. Профессор Тарасевич неторопливо и мерно постучал согнутым пальцем по столу, со слегка скрытой иронией посмотрел на меня. - Вы, кажется, литератор из Москвы? В институте идет своя обычная жизнь, и вдруг... трах! Появляетесь вы, незнакомец, в руке букет цветов и спичечная коробка. В коробке листки, а в них - изложение фантастических выдумок и чувств Белянкина. И неудивительно - юноша смутился, опешил: нет, не я писал!

- Но в письме, которое мы только что прочли, нет ни слова шуточного, смешливого, а есть взволнованный разговор о каком-то путешествии, об Эратосфене, о каком-то вьючном животном...

- Согласен, странно. Но думаю - и писал и уменьшал при помощи фотоаппарата Белянкин. Для шутки! Сейчас вызову его. - Директор открыл дверь: - Ирина Сергеевна, пожалуйста... Простите... - Он обернулся ко мне: - Секретаря нет на месте. Сейчас студентов попрошу позвать.

Директор ушел.

Где-то в длинных коридорах института гулко отдавалось: "Белянкина к директору... Белянкина к директору!"

БЕСПОКОЙНАЯ РАДОСТЬ

Как это все случилось? Ведь в Ченске я только проездом. Мне надо быть в кассах пароходства, ехать дальше морем в один из курортных городков, а я - в Педагогическом институте и сижу в кабинете директора в кожаном кресле. Вместо блеска морской волны - блеск стекол книжных шкафов; вместо беспредельной глади - зеленые, слегка выгоревшие шторы на окнах. Зачем я жду студента Белянкина и директора института Степана Егоровича Тарасевича? Седой, спокойный, немного усталый человек, он, наверное, свободно и просто общается со студентами, всегда вникает во все подробности жизни института.

Скоро ли он вернется?

...Последние дни и ночи в Москве, неугомонные и хлопотливые, полные тревог и опасений за успех пьесы, крайне утомили меня. Сел в поезд. Трое суток пробыл в пути. Остановился в Ченске, чтобы пересесть на пароход.

Поезд пришел вчера рано утром. С вокзала я сразу отправился на пристань. Спросил о прибытии парохода.

Ответили:

- Ждите! Пароход в нужном для вас направлении будет завтра.

Потом осматривал городок. Обедал. А уж после этого отправился в гостиницу. С главной улицы, мимо магазинов с большими светлыми витринами под парусиновыми тентами, я свернул в переулок, сбегавший с горы.

Переулок мостили. Гарь от горячего асфальта и пыль стояли в воздухе. Но сладкий запах резеды, тягучий, мягкий запах левкоев, густой запах роз неотступно следовал за мной из всех палисадников переулка.

Где-то слышался певучий звук поперечной пилы. И стучали-стучали топоры, отрывисто и четко, то перебивая, то догоняя друг друга.

Двухэтажный дом гостиницы был построен, наверное, очень давно. Выглядел он довольно несуразно. Первый этаж был каменный, второй деревянный. В первом этаже, видно, когда-то помещались лавки двух хозяев: две двери по обе стороны дома вели на второй этаж. Теперь через одну дверь входили в гостиницу; над ней вывеска - "Волна". Вторая дверь, по-видимому, вела в квартиры.

В светлом коридоре гостиницы за столом сидела девушка. Я увидел прямой пробор и дважды обвитые вокруг головы косы. Она низко склонилась над книгой.

- Можно ли получить номер?

Не отрываясь от книги, девушка произнесла:

- "Простите, Эдмон... простите ради меня, ради моей любви к вам!"

- Я не Эдмон, не граф Монте-Кристо, - сказал я девушке, читающей книгу.

- "Достоинство замужней женщины остановило порыв истерзанного сердца", - прочла вслух девушка и, положив указательный пальчик на строчку книги, посмотрела на меня: - Простите, гражданин, никак не могу остановиться.

- Есть ли свободные номера?

- "Чело ее склонилось почти до самого пола".

- Мне нужен номер на сутки. Завтра уезжаю...

- "Граф бросился к ней..."

Приподняв свой чемодан, я повернулся к дверям, хотел было уйти, оставив девушку читать вслух роман Дюма "Граф Монте-Кристо", но снова спросил:

- Есть ли свободные номера?

Девушка повторила:

- "Граф бросился к ней..." - и протянула руку к стене, на которой висел небольшой плоский шкафчик с открытой стеклянной дверцей.

В шкафчике на крючках висели ключи с номерками. Дежурная, не отрывая глаз от книги, сняла с крючка ключ, протянула его мне и сказала:

- Заполните листок по форме - это первое; оставьте восемь рублей это второе. А третье... да... "Боже мой, я называю вас Эдмоном, почему вы не называете меня Мерседес?"

- Но позвольте, Мерседес, - сказал я дежурной, - я не граф Монте-Кристо...

- Да, - внимательно посмотрев на меня, вздохнула девушка, - какой же вы граф Монте-Кристо... Если вздумаете прожить больше суток в гостинице, не забудьте предупредить меня.