Оторопев, растерявшись под натиском вопросов, я не знал, как все объяснить сердитой женщине, и только пробормотал:

- А вы кто? Какая база?

- Как так - кто я? Я Анна Ивановна Черникова, заведующая базой Райпищеторга.

- Прощайте! - крикнул я, повернулся и ушел.

Сделав десяток-другой шагов, я оглянулся и из-за кустов увидел: за мной, держа собаку на поводке, следовала Анна Ивановна Черникова.

Я прыгнул через небольшой ручеек. Несносный шнурок! Опять... опять развязался. В который раз! Я нагнулся, потянул оба конца шнурка. Какая-то колючка (репейник, что ли!) зацепилась за растрепанный конец шнурка. Я стал снимать. В колючке запутался дохлый паук.

Всю дорогу я думал о пауках, о письме Чарушина, - верно, только поэтому я заметил паука и спрятал его в спичечную коробку.

ДОХЛЫЙ ПАУК

- Барометр Дижонваля существует! Вот письмо, а вот и "испорченный" барометр! - воскликнул я, входя в кабинет директора института Степана Егоровича Тарасевича, и положил на стол письмо Чарушина и спичечную коробку с дохлым паучком.

Профессор сдержанно поздоровался со мной, посмотрел на меня с некоторым недоумением и, представив доценту Серафиме Васильевне Воронцовой, прибавил:

- Надеюсь, порывистый ход ваших рассуждений по поводу найденных записок не будет стеснен присутствием нашего молодого специалиста. Маляры затянули окраску коридора и некоторых кабинетов, и Серафима Васильевна расположилась у меня со своим микроскопом.

Из-под больших стекол очков на меня посмотрели голубые глаза. Посмотрели, как мне показалось, весьма насмешливо. А затем Серафима Васильевна снова опустила глаза к микроскопу, и правая ее рука быстро забегала по листу бумаги, делая какие-то записи.

Степан Егорович внимательно прочел письмо Чарушина и развел руками:

- Пусть так! Пусть барометр Дижонваля - пауки. Но что это меняет?

- Все! Все меняет! Раз есть барометр Дижонваля, следовательно...

- ...следовательно, - рассмеялся Тарасевич, - есть и пауки!

- Следовательно, есть и путешественник, который вынужден узнавать погоду по поведению пауков.

- Фантазия!

- Что? А записки? Я вижу вьючное животное на привязи, путешественника, который уже погрузил свой мешок и дописывает дневник...

- Ребусом называется загадка, состоящая в том, что часть слова или целые слова выражены посредством нарисованных фигур, нот или других знаков, звучание которых сходно с задуманными словами, - сказала медленно Воронцова, продолжая глядеть в микроскоп.

- Что вы хотите сказать? - спросил я.

- Какой-то затейник написал ребус, кроссворд. В нем вместо простого слова "паук" проставил два слова: "барометр Дижонваля", а рядом с Эратосфеном - "личинку стрекозы"... А вы вот маетесь, отгадываете этот ребус.

"Ребус, кроссворд", - повторил я про себя и почувствовал, что эти веселые и простые слова, само их звучание не только снимает с записок загадочность, но и показывает все в смешном виде. Но это ощущение длилось всего мгновение. Нет! Где, кто, когда и зачем станет составлять такие кроссворды?

И я сказал:

- Не ради кроссвордов и ребусов остался я в Ченске, отнимаю время у вас, Степан Егорович, писал Чарушину. А сегодня утром даже побывал там, где студент Белянкин вместе с цветами подобрал загадочные листки.

- С чем же вы вернулись из этой экспедиции?

- Экспедиция не удалась. Подобрал одного паука, да и то дохлого...

- Дохлый паук!.. - захохотала, откинувшись от микроскопа, доцент Воронцова. Она хохотала все громче: - Дохлый паук!.. Ой, не могу! До...до...до...хлый!.. Дайте посмотреть!

Воронцова подбежала к пауку, который лежал в спичечной коробке. Она сняла очки, протерла их и снова надела, всмотрелась в паука.

- Апофеоз исканий, загадок, предположений, писем в Москву - дохлый паук!.. Как же вы, Степан Егорович, - обратилась она к профессору Тарасевичу, - не подумали, что все это так просто и ясно: какой-то дачник чудил, составлял кроссворды, а литератор из Москвы пытается из крапивы делать бриллианты!

- Дачник?! Но позвольте! - воскликнул я. - Там, где найдены листки, и дач-то нет!

- А ветер? - резко повернулась ко мне Воронцова. - Ветер не тратит время по пустякам, как некоторые другие. Налетел и унес с подоконника эти смешные записки.

- А знаете, - сказал Степан Егорович, - в этом утверждении есть толк. А мы... мы явно перемудрили.

Что я мог ответить? Как возразить? Передо мной лежали только дохлый паук и весьма странные записки.

- Вот вы и молчите! - с усмешкой сказала Воронцова. - Нечего сказать! А перебаламутили весь институт. Что - не так?

- Перемудрил, признаю, перемудрил...

Воронцова вернулась к микроскопу и снова стала что-то бегло писать.

- Да, заблудились мы с вами, - тихо сказал Степан Егорович. - А вот молодой специалист нас поправил.

- Что ж, пора откланяться, уезжать, - сказал я и стал прощаться.

- Знаете что? - проговорила вдруг с доброй улыбкой Воронцова. - Я вам на память этикетку на паука дам, определю точно род и вид. Но что прилипло к его лапе?

Что было дальше? Я стоял у дверей, Степан Егорович записывал мой московский адрес, и вдруг...

- Ой, что это? Ах, не может быть! - воскликнула Воронцова. - Скорей сюда!.. Смотрите! Листок! Слова!

Мы оба подбежали к микроскопу:

- Что случилось?

- Что, что?

Воронцова откинулась на спинку стула, очки сдвинулись на кончик носа. На лице были испуг, замешательство, недоумение.

- Смотрите! Читайте!

"Л и с т  1022

...Итак, все ясно. Туберкулез излечим. Как врач, я пришел к этому пониманию после ряда наблюдений, о чем подробно записал на предыдущих листках дневника.

Все знают: туберкулезная бацилла окружена оболочкой. По своим химическим и физическим свойствам эта оболочка подобна воску. Протеолитические ферменты, гидролизирующие белки и полипептиды не в силах воздействовать на восковую оболочку туберкулезной бациллы, и потому организм человека не в силах справиться с этой бациллой. Нет такого лекарства, которое помогло бы расщепить восковую оболочку бациллы. Это известно всем врачам. Но в эти дни я наблюдал рядом со мной насекомое, которое питается воском и переваривает его. Так разве не ясно, что это насекомое обладает ферментом, который может разрушить восковую оболочку туберкулезной бациллы, расщепить жиры оболочки. Это насекомое - гусеница пчелиной моли Galleria mellonella. Я предлагаю вливать больному туберкулезом кровь гусениц. Не сомневаюсь: ферменты крови гусеницы разрушат жиро-восковую оболочку бациллы, и организм человека легко одолеет обезжиренное тело бациллы. Бич человечества - туберкулез - исчезнет! Galleria mellonella легко разводить: необходима соответствующая температура и большое количество вощины. Но странная участь, моя невероятная судьба, о чем я уже писал в листах 2 - 12..."

Доцент Воронцова смотрела в микроскоп и читала это письмо спокойно, раздельно и четко. Прочитав фразу о невероятной судьбе и странной участи врача, который писал эти записки, она откинула голову от микроскопа:

- На этом обрывается текст!

Напряженная тишина водворилась в кабинете. И, когда Степан Егорович, чтобы зажечь верхний свет, подошел и повернул выключатель, шаги его и щелчок показались мне резким стуком, а свет загоревшейся лампочки заставил вздрогнуть.

Наклонясь над микроскопом, Степан Егорович молча прочел ту же записку, а потом рассудительно сказал:

- Теперь надо сравнить, сличить с той запиской, которую студент Белянкин подобрал там же с букетом цветов... Вот-вот, спасибо. Увеличьте свет, Серафима Васильевна, что-то не в фокусе... Спасибо. Да, одна и та же рука, один и тот же почерк, и один и тот же способ уменьшения при помощи фотоаппарата.

Взволнованный, я наклонился над микроскопом, пытаясь что-то рассмотреть, прочесть, но ничего не увидел.

Рядом со мной Степан Егорович говорил:

- Вот что безусловно: мысль об излечении туберкулеза таким способом весьма оригинальна. Писал не дилетант. Врач. Специалист... Туберкулез теперь успешно вылечивают стрептомицином, паском и другими медикаментами. С успехом применяют хирургическое вмешательство... Какой же врач этого не знает? А тут вдруг: лечение туберкулеза ферментами гусеницы пчелиной моли. Повторяю: предложение весьма оригинальное, но и весьма запоздалое.