— Не вижу особой необходимости: не верится, что человек по имени Спайк Эндрюс заслуживает ответа на высшем уровне, но ради вас я готов. Запишите, пожалуйста, миссис Дрейтон, — письмо Эндрюсу. Переходим к шестому пункту. Выставка Неда Грина.

Джералд Спенсер, совсем было утонувший в глубине кресла, вдруг стал распрямляться, вытягиваться, и его длинная шея и длинный нос придавали ему сходство с каким-то допотопным животным. В тени, между носом и шеей, его почти невидимые губы, словно сделанные из бледной резины, стали шевелиться и извиваться, шипя и брызгая слюной.

— Считаю, что это очень существенно. Нед Грин десять лет прожил во Франции. На днях, впервые за много лет, открывается его персональная выставка в галерее Баро. Люсьен Баро уверил меня — а на него можно положиться, — что это будет сенсация. Дешевле двух тысяч фунтов там ни одной картины не будет. Баро говорил, что он и так мог бы их продать, не выставляя, но выставка ему нужна для галереи. Сам я не в большом восторге от работ Грина. Слишком очевидный компромисс между предметной и абстрактной живописью — как Вийон или де Сталь, но сила в нем огромная, бездна уверенности, цветовые эффекты, так что вполне понятно, почему все не слишком разборчивые коллекционеры гоняются за ним. Грин сам приезжал на выставку в галерее Баро, и, это очень важно, Баро обещал дать мне знать, когда он приедет, и свести нас с ним. Это чрезвычайно важно, так как Грин — человек трудный, совершенно недоступный, ненавидит рекламу и общение с людьми, в некотором роде, как Тернер, — опрощение, безвестность. Теперь самый главный, самый существенный момент… — Он остановился, чтобы передохнуть.

— Отлично! — сказал Нейл Джонсон, хотя он и не любил Спенсера.

— Задумано так: Грин приезжает, и мы его уговариваем разрешить нам устроить его выставку под маркой Дискуса. Баро говорит, что Грин, вероятно, согласится. Широкой публике будет дана возможность посмотреть его картины, запертые в частных собраниях. И Дискус устроит эту персональную его выставку в самый подходящий момент. Для Комси тут все пути закрыты. Баро поссорился с Сесилом Тарлтоном, их заведующим отделом изобразительных искусств. И еще Баро сказал, что Грин не любит Майкла Стратеррика — с тех самых пор, как Стратеррик занимался изобразительными искусствами. Так что нам и карты в руки. Неплохая мысль, как вы считаете?

В хоре одобрений громче всех звучал голос сэра Джорджа. Он приказал Спенсеру и его отделу начать подготовку выставки Неда Грина.

— Конечно, я постараюсь, чтобы вам отдали должное как инициатору, Джералд, — добавил он, — но как только Баро сообщит нам, что Грин приехал, и скажет, где его найти, я хотел бы сам поговорить с ним о его выставке, чтобы эта идея исходила с самого высшего уровня Дискуса. Дело, по моему мнению, безусловно важное.

Все согласились, что дело важное. Но тут, к досаде сэра Джорджа, вмешался Кемп.

— Вы сами хотите встретиться с Грином, генеральный секретарь? — спросил он.

Ответ сэра Джорджа был верхом холодности:

— Да, таково мое намерение, мистер Кемп. У вас есть возражения?

Ирония была слишком явной, и это собранию не поправилось.

У Кемпа вид был невинный и рассеянный, как у китайского отшельника на горе.

— Не мне возражать, генеральный секретарь. Но встречаться с Недом Грином я вам не советую. Я его знал не очень близко до его отъезда во Францию. Разговаривать с ним вам будет… м-м… довольно затруднительно.

— Вот как? А по каким причинам мне будет затруднительно договориться с ним, особенно когда речь идет о гаком лестном предложении, раз даже вы смогли завязать с ним знакомство?

Вопрос был поставлен сложно, но сэр Джордж ухитрился вложить в него оттенок вызова.

Лицо Кемпа сморщилось, голубые глаза сузились и потемнели.

— Причины на это есть. Но конечно, я могу ошибаться. И все же, зная Грина, я вам не советую с ним встречаться.

Сэр Джордж помолчал, потом стал снова сосредоточенно водить пальцем по повестке дня. И через четыре пункта он увидел, что может отплатить Кемпу за его непрошеное вмешательство, за нагловатое предупреждение…

— План леди Бодли-Кобем, — объявил он утомленным до предела голосом, словно в тысячный раз отказывался помочь убрать дохлого слона со стола. — Есть что-нибудь новое, Нейл?

— Нет, господин председатель. Леди Бодли-Кобем раза два звонила нам по телефону, но, по правде говоря, у меня не было времени, да и охоты, должен сознаться, снова ехать к ней. Впрочем, это бесполезно. Я уже говорил, что она меня очень невзлюбила. Однако считаю, что совсем выпускать ее из рук не следует, тем более что тогда она обратится в Комси, если только уже не обратилась. Может быть, кто-нибудь из моих заместителей по секции возьмет ее на себя. Только не женщина. Она ненавидит женщин.

— Хорошо, Нейл. Уберите ее из вашей картотеки. И все-таки жаль прекратить переговоры с ней на такой стадии. — Сэр Джордж обвел взглядом стол и не без ехидства улыбнулся Кемпу: — Так как дело Бодли-Кобем началось после вашего краткого пребывания у нас, мистер Кемп, то, пожалуй, нелишне объяснить вам все вкратце. Леди Бодли-Кобем — богатейшая старая вдова, эксцентрична и, очевидно, не в своем уме, разумеется, с общественной, а не с юридической точки зрения, — и вот она пожелала внести свою лепту в процветание искусства. Любимая ее идея — мы уже израсходовали на нее невероятное количество времени и бумаги — это перестройка громадной усадьбы в одном из ее поместий под пансионат, где художники могли бы жить и творить. Но до сих пор все, что она предлагала, было бессмысленно, а когда мы предлагаем ей более разумное решение, она его немедленно отвергает. А что, если вам заняться планом Бодли-Кобем? Ведь вы единственный в штате не отвечаете ни за один из отделов.

— Охотно, сэр Джордж. Почему бы и нет? — Кемп с той же открытой улыбкой обратился к Нейлу Джонсону: — Вы мне дадите материалы, Нейл?

— Конечно, Тим. Но предупреждаю, они наводнят весь ваш кабинетик.

— А я вас предупреждаю, Тимми, что старушка совершенная психопатка, — сказала Никола Пемброук. — Один раз я у нее была, и больше — ни за что!

— Спасибо, Никола, милая, — сказал Кемп, — по теперь меня никакие психи не пугают. Я куда больше боюсь так называемых здравомыслящих людей.

— Переходим к следующему пункту повестки, — объявил сэр Джордж. — Да, кстати, почему нет мисс Уолсингем?

Все молча посмотрели на него, потом Кемп сказал:

— Ушла к зубному врачу. Он неожиданно позвонил, сказал, что может ее принять. Звонил при мне — я как раз был у нее в кабинете, вот откуда мне это известно.

— Вот как! Но ей следовало послать мне записку, хотя бы объяснить свое отсутствие.

— Она и послала — через меня. Это я виноват, — сказал Кемп, но ни по голосу, ни по виду нельзя было сказать, что он чувствует себя виноватым. — Забыл отдать.

Сэр Джордж сердито взглянул на него и снова, с сердцем и с натугой, занялся остальными пунктами повестки дня. Он готов был сорваться из-за чего угодно, но, к счастью, до конца заседания ему ни разу не пришлось обращаться к Тиму Кемпу, а тот сидел, попыхивая своей отвратительной трубкой, устремив синие глаза в пространство, и даже не делал попытки вслушаться в то, что говорилось. И от него самого никакой пользы, сердито подумал сэр Джордж, и на штат дурно влияет.

Заседание отняло все утро, и через десять минут после его окончания, наспех продиктовав кое-какие письма миссис Дрейтон, сэр Джордж мрачно прошагал в свой клуб на завтрак — словно римский генерал, вернувшийся от тевтонских племен. Мысль о Кемпе продолжала его тревожить. А когда он отмел эту мысль, его стали тревожить мысли о его супруге, Элисон.

Трудно было здравомыслящему человеку понять, почему Элисон со свойственным женщинам непостоянством и упрямством, подчиняясь какой-то минутной прихоти, какому-то неожиданному капризу, вдруг без всякой причины переменила свое мнение: раньше она защищала Стратеррика, называла соперничество между Комси и Дискусом мальчишеством, говорила, что сэр Джордж придает слишком большое значение и себе, и всему, что с ним связано. А теперь она ударилась в другую крайность — с утра до вечера уверяла его, что он проявляет чересчур большую терпимость к Стратеррику, что тот просто дутая величина, самозванец и все свое время, как она знает понаслышке, тратит на погоню за женщинами и что давно пора смести Комси и дать дорогу Дискусу, что сэр Джордж слишком покладист, слишком уступчив и никак не пускает в ход свой талант руководителя, полководца. И ее упреки повлияли на него: к примеру, во время сегодняшнего заседания он резко отказал этому композитору, этому несчастному Спайку Эндрюсу, решил лично переговорить с Недом Грином и свалил всю эту бодли-кобемовскую затею на Кемпа. И если бы у Элисон было настроение выслушать, он мог бы за обедом обрисовать ей в общих чертах это заседание. И все же он был вынужден сознаться в глубине души: не все шло, как надо, какая-то неопределенная неуловимая тень тревоги таилась в глубине его сознания, и в клуб вошел очень растерянный, почти что несчастный сэр Джордж, который тут же принял рюмочку сухого хереса от Уилкинсона, заместителя министра по топливу и электроэнергии.