Представила острую боль от того, что он взял мою девственность. О, мне говорили, что боль будет незначительной, но в своем лихорадочном, глупом девственном воображении я нарисовала это, как удар сабли, и представила себя мученицей на алтаре его удовольствия. Моя девственная кровь стала кровью моей жизни, и я лежала под ним, умирая от потери невинности, блаженно растворяясь в небытии ради его наслаждения.

Представила, как он склонился ко мне, плача; его горячие слезы капали на мои холодные щеки.

 – О, она была так чиста! –  восклицал он.  –  Так нежна и особенна. Она умерла от любви ко мне. Я больше не смогу никого полюбить!

Здесь я вынуждена прерваться и сказать, что вижу, как подрагивают ваши губы. Пожалуйста, не бойтесь рассмеяться. Мое чувство собственного достоинства не настолько ослепило меня, чтобы я не видела смехотворности тех юношеских мечтаний.

На чем я остановилась? Ах да, взяв мою девственную кровь, а с ней и жизнь, принц больше не сможет никого полюбить. Он проведет остаток дней, вспоминая мое лицо и желая моих прикосновений. Ни одна дама, принцесса или королева никогда не затронет его сердца так, как я. Он проживет жизнь, скорбя по мне, Эмбер, дочери извозчика.

Как ни прискорбно это осознавать, но должна сказать вам, что такие мелодраматические мысли подарили мне первый вкус женского удовольствия. Я застыла и кончила с такой силой, что опустилась на пол. Я схватила ртом воздух, но ощутила лишь холод серебряной монеты, застрявшей в горле.

Я запаниковала и попыталась, кашляя и давясь, избавиться от серебряной помехи с оттиском лица принца. Перед моими глазами промелькнула смерть, и в этом сценарии я была не благородной невинной жертвой, а глупой девчонкой, которая скрючилась на полу в чуланчике для метел с задранными юбками и руками, разящими похотью. Что нехватка воздуха! Я чуть не умерла от позора.

Одурманенная, я с трудом выбралась из чуланчика. Перед глазами плыли черные пятна, и вместе с биением сердца я слышала хрипящий свист от бесплодных попыток вдохнуть.

Все слуги были наверху у постели моей больной матери. Не в силах ни дышать, ни говорить я попыталась подняться по лестнице за помощью, но ноги меня не держали. Я споткнулась, пошатнулась, как пьянчуга, и привалилась к отполированным дубовым перилам у подножия лестницы.

Монета вылетела из моего горла, словно пуля, и проскакала по плитам пола с металлическим звоном, а потом укатилась в тень. Изможденная и задыхающаяся, я осела на лестницу и постаралась не думать о том, как близка была к смерти и посмертному унижению.

Через минуту после того, как мне удалось спокойно вдохнуть, на лестничной площадке послышались шаги, а вслед за ними и скрипучий, задыхающийся голос матери:

 – Эмбер! Что с тобой случилось?

Я подняла взгляд на маму, ее бледная кожа резко выделялась на фоне поблекших редеющих рыжих волос. Она опиралась на крепкое плечо одного из наших лакеев.

Я разрыдалась. Никогда не умела плакать красиво. Вскоре мои веки опухли и покраснели, я вытирала сопли и слюни с лица манжетами.

 – О! –  выла я. –  Это ужасно! Я люблю его!

Мама ничего не сказала. Она прошептала лакею, чтобы он отвел ее в комнату, а мне приказала идти следом. Когда слуга усадил ее на стул у камина и вышел из спальни, она устремила свои усталые, затуманившиеся глаза на меня и сказала:

 – Ты вышла посмотреть на принца.

 – Да! –  ревела я, растирая мокрые щеки уже влажными манжетами. –  Я не должна была, но теперь я люблю его, а он даже не знает обо мне! Он никогда не будет моим. Я хочу умереть!

 – Не будь идиоткой, ты просто попала под действие заклинания. –  Она жестом поманила меня и вгляделась в мои глаза. –  У проклятия принца зубы, как у миноги. Оно впивается во все, к чему он прикасается. Сила чар просачивается наружу каждый раз, когда кто-то произносит его имя или видит его портрет.

Мама задрожала и повернула голову взглянуть на холодный камин. Летом рядом с ним не было растопки. 

 – Зажги огонь и внимательно слушай.

Прищурив глаза, я посмотрела на пустой камин, и в нем, на радость мне, заплясало пламя. В соседних странах, вроде Золотой Земли, женщин сжигали и за меньшее, но в Земле Морей к колдуньям относились терпимо. Мне не было нужды скрывать свои способности, как и моя мать не скрывала свои.

Мама была очень мудрой женщиной. До того как болезнь подкосила ее, в наш дом съезжались люди со всех уголков Города Монархов, робко выпрашивая совета, благословения или заклятия. За нашими спинами те же люди шептались, что только благодаря моей матери отец превратился из скромного извозчика в богатого торговца.

При этом я и хотела бы сказать, что мама была выше этого сверхъестественного вмешательства, но не могу не признать, что замечала признаки использования магии. Лошади отца никогда не несли, повозки никогда не ломались. Зерно в дороге никогда не гнило, а фрукты не портились. При нем был компас, что всегда указывал на честных людей.

 – Очень хорошо. –  Мама улыбнулась, глядя в огонь, пылающий в пустом камине. –  А теперь скажи мне, что рассеивает иллюзии и противостоит всем проклятиям?

Она говорила сдержанно и медленно, словно с ребенком. Любой дурак скажет, что свет полной луны показывает истину, рассеивает иллюзии и защищает всех, кто стоит под ним, от вреда чар. Вот почему ведьмы творят самые опасные заклинания в полнолуние, а все твари, сокрытые под человечьими личинами, вынуждены принимать истинный вид в те ночи, когда сияет луна.

Свет огня в камине или свечи может противостоять ее эффекту, даже когда она полна на три четверти, но нет заклинания, которое сумело бы победить полную. Полнолуние нейтрализует даже мощь проклятия принца, и он знает об этом. По слухам в полнолуния принц запирается в покоях, чтобы никто не смотрел на него иначе, чем с полным обожанием.

 – Но эффект полной луны действует лишь до рассвета, –  проскулила я. –  Что проку быть свободной от него ночью, если с первыми лучами солнца я проснусь желая его?

 – Ш-ш-ш. –  Мама слабой рукой погладила меня по волосам, таким же рыжим, как и ее до болезни. Она залезла под воротник своей длинной ночной рубашки и достала кулон, который всегда носила на длинной цепочке на шее. Кулон сиял тем же мягким светом, что и луна туманной ночью. 

 – Лунный свет, запертый в фиале. Это ослабит проклятье.

Я неохотно взяла у нее кулон, надела и спрятала его под корсетом и сорочкой. Стоило  фиалу с лунным светом коснуться моей кожи, влечение к принцу и глупые фантазии отступили. Несмотря на задетую гордость, я чувствовала себя почти как прежде, только более мудрой и осторожной.

 – Это защитит меня?

 – Кулон и еще кое-что.

В дверях спальни вновь появился лакей. В левой руке он нес ворох бинтов и деревянную колоду для рубки мяса. В правой –  мясницкий нож.

 – Нет, –  покачала я головой, –  ты не можешь. Магия крови вне закона. Амулет и зелья и без того хорошо защитят меня.

 – Проклятье принца слишком сильно для таких временных мер, и, боюсь, со временем станет еще сильнее. –  Мама жестом приказала лакею положить колоду и нож на украшенный арабесками чайный столик черного дерева у кушетки. –  Я должна знать, что ты будешь в безопасности от его чар. Я должна убедиться до того, как умру.

 – Не говори так. Ты не умрешь.

 – Не обманывай себя, Эмбер. У тебя достаточно магии и здравого смысла, чтобы разглядеть на мне покров смерти. –  Мама указала на нож. Когда она снова заговорила, в ее голосе не было никаких эмоций. –  Выбор и перемены требуют жертвы. Нагрей его.

Могла ли я ослушаться ее дважды за день? Я заставила лезвие вспыхнуть и раскалила его чуть ли не до бела. Сжав левую руку в кулак, я положила мизинец на колоду, вдохнула, но не решилась действовать.

 – Давай!  –  велела мама, и ее голос звенел от магии.

Моя правая рука сжала нож и отняла мизинец сразу над суставом. Я закричала от боли и от вида окровавленного пальца на нашей кухонной разделочной колоде.