— Черных, только черных, белых не надо, — добавил Асо.

Он хорошо знал, что белыми и желтыми кремнями можно высечь огонь, но для стрел они не годны — у них нет острых краев.

И все же Саркис пошел осматривать складки скалы, где однажды уже нашел кремни. Было ясно — он ищет путь к примирению с товарищами.

Поняв это, Шушик, девочка по природе очень чуткая, разволновалась. «Бедный парень! Очень тяжело, должно быть, оказаться в одиночестве, — думала она. — Но как убедить этого толстокожего Ашота? Ему ведь и слова лишнего не скажи — сразу вспыхнет!..»

А Шушик всячески избегала споров. Стоило кому-нибудь повысить голос, что — то резко сказать — она уже настораживалась, старалась настроить ребят на мирный лад. Вот и сейчас…

Нерешительными шагами к ней подошел Саркис и, не глядя на Ашота, протянул горсть блестящих черных кремней.

— Ой, какие острые! — с преувеличенной радостью воскликнула девочка. Но, встретив суровый взгляд Ашота, осеклась.

В это время откуда — то снизу вышел Гагик.

— Не камень, а бритва! — расхваливал он кремень.

Ашот раздробил его, и осколки получились действительно очень острые.

Саркис постоял немного и молча отошел, а Ашот словно и не заметил ни прихода его, ни ухода, ни принесенных им кремней, лежавших на ладони у Шушик. Он увлеченно работал: вставлял в надрез, сделанный на конце стрелы, кусочки кремня и большим пальцем проверял, достаточно ли они остры, прочно ли сидят. А когда все было готово, с воодушевлением сказал:

— Ну, а теперь посмотрим, кто кого! Идем, Асо. А ты куда? — обратился он к Гагику, который тоже встал.

— Я? Собирать убитую тобою дичь.

— А я — собирать дичь, убитую Асо! — улыбнулась Шушик.

Болтовня товарищей, доносившаяся до Саркиса, действовала на него угнетающе и наводила на серьезные размышления. Один на один с этими размышлениями он и остался в опустевшем кустарнике.

Как ни странно, но деревянное оружие, сделанное ребятами, вселило в них какую — то уверенность, даже новые силы. Это ведь не шутка — у них теперь были луки и стрелы. Плохо ли?

Ашот то и дело трогал висевший на плече длинный лук, нежно касался его тугой, звенящей тетивы и мысленно — вслух несолидно! — не переставал восторгаться. В его мозгу бродили фантастические мечты, и он уже начинал казаться себе доисторическим охотником, бесстрашным и ловким. Идя впереди, он время от времени оглядывался на следовавшую за ним Шушик и мысленно говорил: «Теперь — то ты, рыженькая, увидишь, кто я!»

— Асо, — обратился он к пастушку» — давай-ка посоревнуемся в стрельбе из лука. А?

— Где уж мне с тобой состязаться, Ашот-джан, — смущенно пробормотал пастушок.

Из — под самых ног ребят вдруг с писком вылетела зорянка и шагах в десяти от них снова села. Так всегда летает эта птичка: ее дистанция — десять — двадцать шагов. И всегда она в кустах — это и жилище ее и крепость.

Зорянка сидела и, тряся хвостом, тревожно пищала. Не успела она взлететь снова, как Ашот, опустившись на колено, натянул тетиву и спустил стрелу. Видно, не зря он еще с детства стрелял из лука: птичка тут же упала.

Ребята подняли такой крик и шум, так обрадовались, точно козулю убили или по крайней мере какую-нибудь крупную птицу, не меньше дикой индейки.

Ашот стоял а зорянкой на ладони. Лицо его сияло от удовольствия.

Асо подошел, сложил к ногам Ашота свой лук и почтительно отступил.

— Нет, нет, не сдавайся! — запротестовала Шушик. — » Еще неизвестно: может быть, ты больше настреляешь.

Вскоре ребята израсходовали все свои стрелы, но напрасно: больше они ничего не добыли.

— Уф! Спину ломит, так тяжела добыча! — жаловался Гагик, исподтишка подмигивая Шушик.

За спиной его болтался на шнурке от башмака единственный трофей этой охоты — крошечная птичка.

Ашоту неприятна была эта шутка, но пришлось проглотить ее. Однако проглотить то, что последовало за шуткой, оказалось еще труднее.

Разыскав несколько выпущенных впустую стрел, пастушок уже по дороге домой «прямыми попаданиями» убил двух зорянок.

— Ура — а! — приветствовала его победу Шушик.

«Когда я убил, она не радовалась», — невольно подумал Ашот и от этой мысли еще больше огорчился.

Придя в пещеру, ребята тут же ощипали и зажарили птиц. Бойнах получил свою долю в сыром виде.

— А Саркис? — несмело спросила Шушик. — Не беспокойся, и его не забудем! — рассердился Ашот. — И вообще, ты меня порядку не учи, я порядок сам хорошо знаю. Я готов даже с врагом поделить свою добычу: таков обычай охотников.

Когда перед Саркисом положили на сухие листья кусочек поджаренной зорянки, он смутился, покраснел, но еду взял и съел. Видно было, что мальчик взволнован и смущен. Затем он вытянулся во весь свой высокий рост и открыл рот, собираясь, видимо, покаяться, убедить коллектив, что постарается не нарушать правил товарищества. Но храбрости у него не хватило. Не хватило воли подавить свое болезненное самолюбие. От неловкости Саркис неестественно закашлялся — сделал вид, что ему нечего сказать, да и вообще не слишком — то он интересуется, какого мнения о нем товарищи.

Однако все почувствовали, что, это притворство и что в душе Саркиса происходит нелегкая борьба.

Ашот всеми силами старался внушить товарищам мысль, что люди неодолимы, если связаны неразрывными душевными узами и поддерживают друг друга. По его предложению, в длинные вечера товарищи рассказывали какие-нибудь истории, — где — то слышанные, читанные или пережитые самими. В этот вечер вести рассказ решил он сам, и темой была Дружба.

Когда все собрались вокруг костра и, как обычно, начали рассказывать разные истории и сказки, взял слово Ашот.

— Я вот как понимаю слово «дружба», — сказал он. — Когда говорят «люби товарища», «будь предан товарищу», это совсем не пустые слова — так требует жизнь. Это нужно для того, чтобы жить, — так всегда говорит мой отец. Если мы будем связаны друг с другом товарищеской любовью, мы и в холод и в голод не пропадем. В беде защитим, ободрим друг друга. Попади мы в одиночку в Барсово ущелье, и огня бы не было и погибли бы от голода. Да будь даже у человека все, что ему нужно, — все равно он с ума сошел бы от одиночества. Вот послушайте, что я вам расскажу.

Вы ведь знаете, что на кочевьях у нашей фермы нет воды. Как — то в засушливый год высохли все источники, какие только были на яйлаге,[17] и пастухи стали носить воду из Голубого озера, что на вершине нашей горы. Этим летом я две недели пробыл там с пастухами. Поднимался к озеру, ложился прямо в цветы на берегу и что-нибудь читал, а иногда бросал камешками в диких уток, садившихся на воду.

Там уже холодновато было. По утрам траву иней покрывал. Азербайджанские пастухи говорили: «Гуйрух родился, пора возвращаться с кочевки». Правду говоря, Асо, я не понял, что это за. «Гуйрух» и почему, если он родится, надо бросать горы и спускаться в ущелья.

В сумерках пещеры блеснули зубы Асо:

— Так и отец мой говорит — «Гуйрух». Это звезда. яркая звезда. Когда она рождается, то есть появляется под вечер на востоке, ночи в горах сразу становятся холодными. Как только увидят ее азербайджанские кочевники — они вместе с нами свой скот пасут, и мы дружим, — сейчас же свои палатки свертывают и уходят. Но продолжай, что ты хотел рассказать?

— Ну вот, когда азербайджанцы увидели эту звезду, сразу начали в дорогу собираться, а за ними и мы.

Пошли мы с матерью в последний раз к Голубому озеру за водой. Вдруг слышим — журавли в небе курлыкают. Подняли головы: целые. стаи летят с севера на юг. Один журавль увидел сверху озеро, отделился от стаи и спустился. Заметил это другой — и за ним. Снизился, над озером круги делает, кричит, зовет товарища — ничто не помогает. Улегся тот, первый, на берегу, недалеко от нас, и жалобно вскрикивает. Мы не поняли: то ли крыло повредил, то ли болен, то ли обессилел от долгого пути.