В эти дни Юлий Макарович отправил письмо в Вену. В письме среди многочисленных приветов он сообщал, что живет неплохо, семья его, разбросанная войной, наконец собралась вместе, нет пока только младшей дочери, но и та скоро приедет; живет он надеждой на эту встречу…

…А через пять дней Буй-Тур сообщил Бесу, что связная ушла в рейс за кордон.

И вот уже все осталось позади. Длинная дорога, к счастью, не привела Лесю в никуда. Минувшие дни не стали последними в ее жизни.

— Расскажите еще раз о вашем необычном путешествии, — предлагает Мудрый. — Может, удастся припомнить новые подробности, детали. Пусть ничто не кажется вам второстепенным, недостойным нашего внимания. Итак, начнем сначала…

— А что считать началом?

— Тот день, когда вы сели в поезд, идущий к западной границе.

…Пятый день продолжаются допросы. Пятый день Мудрый выпытывает, выспрашивает, выворачивает так и этак рассказанное Лесей. И вновь и вновь должна она переживать жестокий страх, охвативший всю ее, когда наткнулась на засаду, безнадежность, которую почувствовала во время мгновенной стычки с польским пограничным патрулем, отчаяние попавшего в ловушку зверька в те минуты, когда показалось, что границу не перейти.

Надоело…

Понимает ли Мудрый, как трудно и больно ей погружаться в мрак страха? Наверное, понимает — в глазах сочувствие. А заставляет рассказывать и, очевидно, каждое слово записывает на магнитофон. Уже скопились, наверное, сотни метров ленты.

Кабинет у Мудрого точно такой, как Злата описывала. И даже горсть земли в холщовом мешочке на видном месте красуется. И портрет Степана Бандеры — Серый выглядит молодо, почти хлопчина, чубик наплыл на глаза, сорочка такая, как носили в тридцатые годы. Ну да, портрет этот сделан с газетного снимка, много их мелькало в довоенных львовских газетах, когда пристрелили боевики Бандеры польского министра Перацкого.

Вождь всегда должен иметь вид молодой и энергичный…

А землю в мешочек нетрудно и в ближнем газоне набрать. Потому что с Украины Мудрый бежал так быстро, что было ему не до символики.

Но про политико-административную карту Украины Злата ничего не говорила. Появилась недавно. По выходным данным в правом нижнем углу можно судить, что отпечатали ее там, на Советской Украине. Новенькая карта — какими путями попала она в этот кабинет?

Вот та дверь, слегка прикрытая тяжелыми портьерами, ведет в комнатушку, где в сейфах хранится святая святых Мудрого — картотека агентуры, досье на видных деятелей националистического движения. В папках тех и слава и позор не одного «дияча». В нужный момент стряхивает с папки пыль Мудрый и предоставляет слово документам, воспоминаниям, фактам.

Несколько полок стеллажа занято книгами. «Идеологи» и классика. Томик Тараса Шевченко странно смотрится рядом с «творами» Донцова. Не место им рядом. А «Кобзарь» в чудесном издании — золотая вязь названия вытиснена на отделанной под старинный пергамент коже. И рядом с книгами — как напоминание о песенной Украине — вышитый красным и веселым голубым цветом рушник. Знала ли мастерица, как далеко унесет судьба ее рушничок?

Мудрый видит, что Леся бегло, рассеянно оглядывает его кабинет, спрашивает:

— Уютно у меня, правда?

— А Злата ничего не говорила про карту, — откликается девушка. — Наверное, ее у вас тогда не было.

— Так начнем нашу беседу, — предлагает Мудрый, будто и не услышав неожиданной фразы Леси.

— Ничего не говорила Злата про карту, — упрямо твердит Леся. — А она бы сказала — знаете, какая наблюдательная Злата!

— Успокойтесь, не было тогда, когда уходила Злата в рейс, этой карты, — вынужден сказать Мудрый. И подтверждает этим не только наблюдательность Златы, но и многое другое, то, что Леся действительно знакома с курьером Гуляйвитер, что память у нее хорошая.

— А «Кобзарь» у вас стоит все тот же, что и при Злате.

Такая странная манера у этой девицы — думает вслух. И если зацепится за какую думку, то будет ее словами шлифовать, обкатывать, как ручеек водой камень-гальку. Зачем ей это? Устала или сбивает беседу с быстрого, энергичного ритма, который предпочитает Мудрый?

Мудрый допросы свалившегося из неизвестности курьера даже в мыслях называет беседами, чтоб не насторожить, не испугать раньше времени дивчину.

— Вы сели в поезд, заняли свое место, указанное в билете, а дальше?

— Я вам уже пять раз говорила, что ехала я в общем вагоне, значит, место у меня указано не было, села там, где свободно было. Простой сельской дивчине ни к чему на семь часов езды покупать купейный билет. Я должна скупой быть, экономить карбованцы. И еще выносливой — мы, селянки, не балованные комфортом, мы как-нибудь и так доберемся до своего хутора. Злата посоветовала одеться как девчата в селах: чобиткы хромовые, выходные — все-таки в городе побывала, юбка длинная, жакетка, пальто не модное, а крепкое, из плюша черного, хустка цветная. Так я была одета, и в руках у меня была маленькая вализа — с нею в нашей семье многие в город ездят, и у соседей наших такая же…

— Так, так, — кивал Мудрый. — Очень интересно вы рассказываете. Будто вижу — едет из города до дому, на свой хутор, застенчивая, не привыкшая к многолюдью дивчина. И с соседями вежливая такая, все опасается им неудобства причинить. А с кем свела дорога вас?

— Рассказывала уже… Сидела у окна, рядом со мной хлопчина пристроился — он ехал из института домой на несколько дней.

— Вроде бы не время студентам кататься, вакации не наступили…

— Я же не говорю, что он на каникулы ехал. У студента ненька захворала, вызвали его телеграммой. Сидел рядом со мной, книжку читал. На скамейке нашей третьей была пожилая такая женщина, из Ужгорода, библиотекаркой там работает. Много про Киев рассказывала — ездила туда на какие-то курсы по переподготовке. Напротив нас был офицер-пограничник, молодой еще, две звездочки у него на погонах, и ни одного ордена — значит, не воевал, уже после войны в армию пришел.

— Откуда знаете, что пограничник?

— Боже ж ты мой, какой вы непонятливый! По фуражке — зеленая она у хлопца, такие у пограничников.

Так у них и текла беседа — от вопроса к вопросу, и внимательный, тихий голос Мудрого завораживал, усыплял. Стронг так советовал Мудрому: не пугать курьера, не возбуждать у Чайки и мысли, что ей могут не верить. Пусть думает, будто приняли ее всей душой, как национальную героиню, совершившую славный и трудный подвиг. Вчера сам Крук торжественно поздравил Лесю с высокой наградой — «Золотым крестом». Немногие удостоились такого отличия, а вот Леся за прошлые и нынешние заслуги отмечена высшим отличием УПА. Дивчина держалась неплохо, демонстрировала Круку слезы радости, выступившие на ее прекрасных голубых глазах. Крук тоже расчувствовался: не каждый день ведь вручает награды красоткам-героиням.

— Нам бы побольше таких отважных и мужественных борцов, и Украина давно была бы свободной, — голосисто изрек Крук, крутнувшись вправо-влево — все ли слышат?

Девка чуть всю обедню не испортила. Брякнула вдруг:

— А она и так давно свободна.

Мудрому кажется, что он и сейчас слышит, как упала тогда тишина.

— Та есть как? — побагровел Крук.

— Украинский народ, друже нроводник, никто и никогда не может поработить! — гаркнула, как стрелец в строю, курьерша. Почему она назвала Крука проводником, Мудрому непонятно, ведь втолковывал ей, что вручать награду будет член центрального провода. Впрочем, это мелочи, наверное, титул проводника просто кажется ей самым высоким — Рен ведь был проводником. В целом же держалась неплохо, и Крук был доволен — поцеловал ее, поздравляя, в лоб, по-отечески.

— Не так, друже проводник, — засмеялась клятая дивчина. И сама смачно поцеловала Крука в губы. Огонь-девка!

Стронг предупредил: «Вы должны вытянуть из курьера все, что она знает. Только при стопроцентной уверенности, что она свой человек, Чайка сможет возвратиться обратно. Слишком велик риск…»