— А как относится к биллю Стил? — спрашивает Мартин. — И кстати, что ты у него делаешь?

Ничего. Должность фиктивная. Знакомлюсь с окружающими его людьми. Именно то, что мне и нужно. А к биллю он относится отрицательно — вероятно, будет голосовать против. Я передал ему слова Уэнделла, но он промолчал. В правительстве, думаю, единого мнения нет.

— Скажи мне, наконец, где сенат и где правительство? И что есть что?

— «Что есть что» просто и схематично. В сенате шестьдесят два места. Победившая партия образует кабинет министров, по-здешнему — секретарей. Глава партии — он же премьер-министр, одновременно ведающий государственной собственностью — казной, железными дорогами, рудниками. Четверо остальных секретарей представляют кто — администрацию Города, кто — промышленность и торговлю, кто — сельское хозяйство, а кто — цеховые организации, по-нашему профсоюзы. В сенате они голосуют, в правительстве действуют. Сущность капиталистической системы везде одинакова.

— А что изменит билль?

— Только внесет разлад в систему управления.

— Значит, комми отколются?

— Оставь свой жаргон, Мартин. Противно слушать. И повторяю: не ищи земных аналогий. Коммунистической партии здесь нет. Рабочее движение только еще приобретает организованный характер — мешают цеховая раздробленность и промышленная отсталость. Но уже нарождается что-то вроде социал-демократии марксистского типа.

— Донован? — улыбается Мартин. — Нашел-таки?

Я раздумываю, говорить или не говорить Мартину о моих встречах с Донованом. Первая была, пожалуй, наиболее примечательной…

Мы стояли у стойки бара, уже без Уэнделла, критически рассматривая друг друга.

— Интересно, чем это я мог заинтересовать вас? — спросил Донован. Он был серьезен и холоден.

— Мне нравятся ваши выступления в сенате, — ответил я.

— И мой билль против цеховой раздробленности за всецеховое объединение с единой экономической программой?

— Иначе, за единый профессиональный союз?

— Несколько непривычно звучит, но можно назвать и так. За него голосовали шесть депутатов из шестидесяти.

— Будь я в сенате — я был бы седьмым.

— Интересно, — сказал Донован. — Вы и газету нашу читаете?

— Конечно.

— И точку зрения ее разделяете?

— Вполне.

— Тогда почему вы работаете у Стила?

— Потому что отцы наши были друзьями и участниками Сопротивления в десятом году. Со Стилом мы случайно встретились. Его поразило мое сходство с отцом. Предложил работу. Я согласился, предупредив, что я новичок в политике и только пытаюсь ее осмыслить.

— Ну и как — осмыслили?

— Кое-что. Уэнделл, например, прогрессивнее Стила, так как стимулирует развитие производительных сил, а Стил тормозит его.

Если я и хотел удивить Донована, как удивил Мердока, земными политическими формулировками, то мне это явно не удалось. Донован не удивился, только заметил:

— Вы обманули Стила, Ано, сказав ему, что вы новичок в политике. Я думаю, вы знаете даже больше меня.

На другой день за завтраком в том же сенатском клубе он мне сказал:

— Не экзаменуйте меня, Ано. Все, что вы говорите о классовой борьбе, мне уже давно ясно. Но второй революции может и не быть. Не исключено, что мы придем к власти парламентским путем, когда большинство народа поймет наконец необходимость социалистических преобразований.

Так рассказывать обо всем этом Мартину или нет? Решаю не рассказывать. Наверняка скажет: пропаганда. А интересует его только билль, открывающий Мердоку двери в сенат.

— Пройдет или не пройдет? — гадает он. — Мердок не только будет покупать голоса — он немало получит даром. Подсчитай избирательные ресурсы Мердока. Я объездил по крайней мере два десятка поместий, не считая мелких ферм. Это уже не десятки голосов, а тысячи — вместе с хозяевами за Мердока будут голосовать и все от них зависящие. А ведь раньше они голосовали за популистов. Откуда же перемены? От страха. Все чем-то напуганы, подавлены, взвинчены. И все молчат. «За кого голосуете? — спрашиваю. — За популистов?» Мнутся. «Есть еще время подумать», — мямлит один. «А может, попробую хлеба с маслом», — намекает другой, да не дерзко намекает, а явно с испугом. Только одна вдова, владелица нескольких тысяч акров земли, была достаточно откровенной. «Я всегда голосовала за Стила, но сейчас это мне будет стоить не меньше миллиона франков». Оказывается, к ней заявился бородатый верзила с пистолетом за поясом и объявил в присутствии слуг, что на этот раз не только ей и ее семье, но и всем арендаторам и слугам придется проголосовать не за Стила, а за реставраторов. Нет такой партии? Нет — так будет. А если она не послушается, так ей запросто спалят на полях всю пшеницу. «Вы, конечно, не напечатаете это в своей газете, — сказала мне мадам помещица, — я-то знаю, кому она принадлежит. И верзилу знаю, и то, что он спалит мне урожай — тоже знаю. Вы, вероятно, встретите его по дороге и поймете, что с таким джентльменом обычно не спорят». Я действительно его встретил. Догадываешься, кто это? Наш друг Чек Пасква.

— Паскву придется взять под наблюдение. Найди кого-нибудь.

— Уже нашел.

— Кого?

— Луи Ренье.

Находка Мартина меня отнюдь не радует. Рискуем мы жизнью мальчишки. Луи даже стрелять не умеет.

— Что я мог сделать? — оправдывается Мартин. — Отыскал он Паскву где-то в кабаке и нанялся в банду, со мной не посоветовался. А Пасква почему-то согласился, хотя и видел, что это жеребенок. Оставил его при себе — якобы для поручений. Луи считает, что он нужен Чеку для наблюдений за нами.

— Маневр Мердока. Значит, он нам не верит.

— А мы — ему. Обоюдно. Кстати, серебро до сих пор в его лесной «берлоге».

— Ты уверен?

— Почти. Слитки в больших количествах не появлялись ни на рынке, ни в ювелирных лавках. Может, пустить по следу полицию?

Я рассуждаю. Бойль, начальник полиции Города, — популист. Честный. В какой-то мере принципиальный. Но в подчинении у него слишком много подонков, купленных Мердоком. Да и не только Мердоком. Мартин прав: в Городе нарождается что-то вроде мафии. Появляются капиталы, неизвестно на чем взращенные. Возникают капиталисты, неизвестно что производящие. А это на руку Мердоку. Можно, конечно, изъять серебро из его «берлоги», Бойль это охотно и даже умело сделает. Но не рано ли? Не лучше ли выбрать более подходящий момент для удара? Тут-то и может помочь Ренье. Но оставлять его у Пасквы рискованно.

— Убери его из шайки, Мартин, — говорю я. — Мы не имеем права рисковать его жизнью.

— Если найду, — соглашается Мартин.

Спать некогда. В шесть уже оживают сенатские кулуары, и бар гудит от шумной и пустопорожней болтовни, из которой я всегда что-то выуживаю.

На лестнице толкотня, как на бирже. Пробираясь наверх, встречаю Бойля. Начальник полиции стоит в стороне и созерцает происходящее. Во время заседания он будет сидеть со мной, в ложе сенатских чиновников: амфитеатр только для сенаторов.

— Все еще не нашли серебро, Бойль? — мы с ним на дружеской ноге и обходимся без «мсье» и без «мистера».

— Кто сейчас интересуется серебром? — отмахивается он. — Билль, и только билль!

— А вдруг провалят?

— Чудак, — смеется Бойль и ныряет в какую-то болтающую группку.

У Бойля своя информация — думаю, верная. Послушаем других.

В коридоре меня останавливает Уэнделл.

— Сейчас вы спросите о Стиле, — улыбаюсь я.

— Не буду. Знаю, что он проголосует против.

— Многие боятся его выступления. Оно может быть очень резким.

— А разве вы не знаете точно?

— Стил со мной не советовался. Но он очень не любит Мердока.

— Мердок в сенате менее опасен, чем за его стенами. А билля ждут и другие. Жизнь, как время, — идет вперед, а не стоит на месте. Общество не могут представлять одни аграрии и банкиры.

Кто-то отвлекает Уэнделла, и я отправляюсь в ресторан. Стила нахожу одного в дальней кабине за синей портьерой. Перед ним два бокала и бутылка вудвилльского красного. Но он не приглашает меня присесть.