Она обвиняла меня в том, что я был с другой женщиной, как если бы почувствовала присутствие Ольги. Странная соперница Ольга в любви отказывала во всем том, что Ребекка в ней ищет. Истинные противоположности. У меня такое ощущение, словно я мог выносить одну, только будучи с другой. Расстояние, отделяющее кушетку от кровати, возможно, не такое уж и большое… Но для меня все только что разрушилось. Я повсюду в проигрыше: и пациенты, и любовница Ребекка постоянно повторяет, что хочет меня бросить, что то, что происходит между нами, ни к чему не приведет. Если это действительно то, чего она хочет, она это получит. По возвращении я собираюсь позвонить Шапиро, а потом, будь что будет.

– Хорошо, Мишель.

Злибовик поднялся с кресла.

Я тоже встал, заплатил шестьсот франков и оставил его, на прощание пожав ему руку. Сеанс, который походил на любой другой и смысл которого ускользал от меня.

Снаружи было очень холодно. Центр Бобур и рядом стоящие здания исчезали в тумане.

Уже на расстоянии метра ничего не было видно. Я сел в свой «Вольво», завел мотор и медленно тронулся. Меня окружала молочно-белая пелена, откуда иногда выныривала какая-нибудь едва катившаяся машина. Целый город, казалось, замер, застыл в мертвой тишине, как Ольга Монтиньяк на моей кушетке. Неужели мою жизнь постигнет та же участь? Насчет этого я совершенно не продвинулся со Злибовиком. Это верно, что психоанализ имеет смысл, только если занимаешься им давно, чудо не происходит на первом сеансе. Через несколько лет человек вдруг обнаруживает, что незаметно стал другим и что приключение подходит к концу. Может, это мой случай? Но прекратить со Злибовиком в моем положении больше походило на разрыв, чем на завершение. Разрыв силой обстоятельств или, скорее, силой закона. Три года я посещал его кушетку. Привела меня туда, по существу, совершенно банальная причина – развод, от которого я еще не пришел в себя и хотел поправить Ребеккой и сыном Мэтью, но его, к сожалению, я видел только раз в две недели по выходным. Возможно, были и другие причины, менее ясные и определенные, которые иногда воплощались в моей работе и, сочетаясь между собой, поддерживали во мне почти постоянное чувство отчаяния.

И вот теперь, когда я собирался прекратить со Злибовиком, мне казалось, что никакая из этих неясных причин так и не была затронута. В мгновенном порыве я уже думал вернуться к нему. Но к сеансу не возвращаются, даже если после него оставалось чувство недосказанности. Суть в том, что я не понимал, что со мной происходило. Только то, что я попал в кошмар и он был таким же плотным, как и туман, окружавший меня на улице.

Из-за плохой погоды мне потребовалось около часа, чтобы добраться до авеню Трюден. За автомобилем Ольги оказалось свободное место. Я запирал дверцу машины, когда заметил Герострата, который внезапно возник из тумана.

– Проклятая погода, шеф, – сказал он, прикладывая палец к козырьку фуражки. – Ничего не видно из-за тумана.

– Это не помешало вам меня заметить.

– Я вам уже сказал, привычка бродить по кварталу, я, в конце концов, узнал немало вещей. Например, во вторник вы возвращаетесь к половине первого и паркуетесь на улице. Здесь было свободное место, вероятно, для вас.

– Другими словами, вы меня ждете.

Он пожал плечами.

– Обороты речи. Я работаю только вечером. До тех пор мне нужно чем-то заниматься. Я уже принял рюмку водки, если выпью больше, то буду не в состоянии работать. В магазине не захотят иметь со мной дело. Они злюки; малышам нужен Дед Мороз, который держится на ногах, в противном случае вас выгоняют с работы.

Потом, показав на «Ланчу» Ольги, сказал:

– Она так и не вернулась за ней, ваша пациентка? Это неправильно, на таком холоде аккумулятор не выдержит. Нужно будет сказать ей, когда вы снова ее увидите. Завтра, я думаю.

Я не ответил, и он продолжил:

– Заметьте, психоаналитик не должен заниматься машинами. Он…

Он помедлил немного, как если бы подыскивал нужные слова.

– Он занимается этим, – сказал он, показывая себе на горло…

Его жест меня сразил.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил я бесцветным голосом.

– Не нервничайте, болтаю лишнее (одновременно он большим и указательным пальцами взялся за свое горло), я хотел сказать, что слова выходят отсюда, а слова – это ведь ваша работа, не так ли?

В это время позади нас возникла какая-то суета. Я повернулся и увидел тонущую в тумане толпу перед лицеем Жак-Декур. Занятия кончились. Ученики собирались группками на тротуаре. Они были похожи на тени с неясными очертаниями, голоса доходили до нас, приглушенные туманом, который нас окружал.

– Вы занимаетесь психиатрией, я тоже о ней немного знаю, – снова заговорил Герострат. – Вот почему мне нравится говорить с вами. Не каждый день встретишь образованного человека.

Он бросил обеспокоенный взгляд на лицеистов.

– Думаю, мне не стоит тут задерживаться. Эта молодежь… Вчера, я немного перебрал, а они этим воспользовались, чтобы поразвлечься с моей сумкой. Мне было безумно трудно отнять ее у них. Не нужно, чтобы сегодня это повторилось.

Он приложил палец к козырьку, потом подхватил свою сумку. Прежде чем уйти, снова показал мне на «Ланчу»:

– Ваша пациентка, это блондинка, у которой вид богачки, так? Скажите ей все-таки про аккумулятор. Потому что мертвую батарею невозможно починить. Если вы понимаете, что я хочу сказать…

Он нарочно это делал? С самого начала у меня было чувство, что он без конца намекал на участь, постигшую Ольгу. Но как он узнал? Конечно, «Ланча» осталась перед моим домом, но догадаться о причине… Может, у него не было никаких дурных намерений? Возможно, он и правда говорил мне о батарее? Трудно сказать…

Как бы то ни было, на этих словах он удалился.

Глядя, как он исчезает в тумане, мне показалось, что он составлял со своей сумкой единое целое.

Май Ли мыла кухню, когда я пришел домой. Она ответила на мое приветствие с обычной холодностью, как если бы накануне ничего не произошло.

На автоответчике было несколько звонков. Я надеялся, что один из них от Ребекки. Сначала звонил пациент, который хотел перенести сеанс, потом еще один настойчиво просил принять его в первый раз, но не оставлял никакого номера телефона, чтобы связаться с ним. Также было сообщение от Жан-Клода Шарве, который подтверждал свое участие в картеле вместе с Давидом Гроссманом и Кристиан Левек. Мы собирались каждую третью пятницу месяца, один из нас представлял теоретический доклад – часто по Фрейду или Лакану, когда он заканчивал, мы обсуждали, опираясь на наш клинический опыт. Я сказал себе, что все отменится из-за моего заточения в тюрьму, потом прослушал остальное. Коллега приглашал на семинар, женщина приветливым голосом сообщала, что я выиграл оборудованную кухню – при условии, что нажму клавишу «звездочка» на своем телефоне. И никакого сообщения от Ребекки.

Я поднялся в кабинет – он был закрыт на ключ, чтобы помешать проникнуть Май Ли. Окно оставалось открытым всю ночь, и казалось, что вошел в погреб. Для начала я снял покрывало с кушетки. Вытянувшись на животе, с головой скрытой в подушках, Ольга напоминала слега измятый рулон зеленого шелка. Ее правая рука была закинута на спину под неестественно острым углом к плечу, а левая исчезала под животом, ноги тоже были странно согнуты, так что казалось, что они отделены от тела. Это зрелище напомнило мне плюшевого жирафа, с которым я играл в детстве. Я так плохо обращался с ним, что лапы у него торчали во все стороны, а шея держалась лишь на тонком лоскутке ткани. То же самое было и с Ольгой. В ней больше ничего не держалось, она стала раздробленным телом, смерть которого каким-то образом дала свободу его отдельным членам. Одна из туфель – от Фрателли Россетти, на шпильке, – попала под мой стол. Не желая надевать на нее, я положил туфлю рядом с ней. Тут я заметил, что ее ноги плотно облегал темный нейлон с сильно блестящими петлями и алмазной инкрустацией на высоте лодыжек. Модель «Соблазнительница», ее первая кража. «Трофей, – сказала она, – воспоминание о том, как я начинала». Может, какое-то предчувствие подсказало ей надеть их в последний день своей жизни?