Когда я проснулся, шел уже второй час дня. У меня оставалось совсем немного времени, чтобы привести себя в порядок и идти к Злибовику.

– Я провел ночь в размышлениях о дубликате ключа. Должно быть, это Ольга его изготовила по образцу оригинала, который украла у меня. С какой целью? Ограбить мою квартиру? Не думаю. Возможно, Макс завладел им, чтобы прийти задушить ее у меня в кабинете. Совершив свое злодеяние, он оставил дубликат в кармане ее костюма, и он выпал, когда я прятал Ольгу под кушеткой. Именно там его нашел Мэтью. Все может объясняться совсем просто. Только я не понимаю, зачем Макс убил жену прежде, чем она сказала ему, где спрятала деньги.

Злибовик хранил молчание. Я не слышал звук его голоса с тех пор, как был у него в последний раз. Он принял меня, не сказав ни слова, без единого намека на то, как закончился предыдущий сеанс. Он сохранил спокойствие и тогда, когда я извинился за то, что ушел без предупреждения. Опасаясь, как бы он снова не заснул, я рискнул оглянуться, но он не спал. Слушал меня, неподвижный, с широко открытыми глазами и закутанными в плед коленями. Я рассказал ему о том, что испытал, увидев его заснувшим в кресле, каким старым и уязвимым, особенно уязвимым, он мне показался, что достаточно было бы лишь немного сжать ему горло, чтобы его сон стал вечным. Он опять не отозвался. Эта безучастность напомнила мне смерть, и внезапно с невероятной четкостью мне вспомнился сон с волками.

– Это странно, – сказал я, – что я не говорил вам об этом раньше. Этот сон преследует меня уже несколько дней. К тому же он вернулся прошлой ночью, как если бы ничего не изменилось, будто бы, похоронив Ольгу, я не избавился от нее. У меня такое впечатление, что этот сон отвечает на вопросы, которые я задавал себе на ее счет, и, возможно, на другие, более давние и глубже скрытые. Они образовывали странную картину, волки на этом дереве.

– Вы, возможно, начитались «Пяти лекций по психоанализу».

Я настолько удивился, услышав его голос, что вздрогнул.

– Мне это уже говорили, но я не помню, по какому поводу. Конечно, я знаю о сне Человека-Волка. Именно поэтому я и стал психоаналитиком. Я написал об этом диссертацию, чтобы показать, что Фрейд ошибся в своем толковании. Простейшая сцена: ребенок, застающий своих родителей во время занятий любовью. По-моему, она не имеет ничего общего с данным сном. Я, скорее, сказал бы, что волки, должно быть, реализуют в живых образах то, что сказал один философ, думаю, это был Хоббс: «Человек человеку волк». Мы живем в джунглях, где есть место только таким хищникам, как Монтиньяк. На таких людей жаловался мой отец. Говорил, что если дела у него идут плохо, так это из-за волков. Так он называл конкурентов, налоговую службу, супермаркеты, да что хотите. Мой отец постоянно плакался. Он был прирожденной жертвой. Тогда как Макс мог, щелкнув пальцами, собрать семь миллионов, он был не в состоянии заработать триста франков за день. Я хотел, чтобы он объединил в себе престиж, могущество, успех, но его горизонт ограничивался магазином скобяных товаров. Его проклятая скобяная лавка! Я не помню, чтобы он говорил о чем-нибудь кроме кастрюль, которые ему еще не поставили, векселей, которые нужно было оплатить, и донимавших его фининспекторов. Вот почему я его невзлюбил, из-за его вечного хныканья, и в день, когда он подарил мне этого голубого жирафа, моя неприязнь к нему стала бесконечной.

– Вы до сих пор продолжаете на него злиться?

– Дело в том, что он меня сильно разочаровал. Я не мог – как это сказать? – отождествить себя с ним. Внешне мы похожи: тот же рост, та же предрасположенность к небольшой сутулости – у него от хронического отчаяния, у меня из-за недостатка движения, – те же светлые волосы, голубые глаза, ямочка на подбородке. Это ему я обязан тем, что начал полнеть, и этим жестом, который так раздражал Флоранс, – машинально отбрасывать волосы назад. Иногда, когда смотрю на себя в зеркало, мне кажется, что я вижу его. Однако вместо того, чтобы сближать меня с ним, это сходство только усилило отвращение, которое он мне внушал…

Разом нахлынули воспоминания. Такое ощущение, что из них возникала история, в которой я был лишь свидетелем.

– Моя мать тоже его ненавидела. Она не могла разговаривать с ним без язвительности в голосе, мы заключали против него союз. Мне было всего-то лет двенадцать, но вот что значит озлобленность: мы с ней образовывали пару, которая и состарилась бы в горечи. Никогда мы не упускали возможности принизить его. Поощряемый матерью, я только и думал о том, как сразить его своим успехом. Я коллекционировал первые места в лицее. Потом добивался превосходных результатов на медицинском факультете. Мне понадобились годы психоанализа, чтобы понять, что отец по-своему любил меня, грустно, неуклюже и, возможно, даже восхищался мной, но в то время я ничего не хотел знать. Вот так я стал одним из самых молодых психоаналитиков Франции. Я хотел быть на стороне Фрейда, Нахта, Лакана. Отождествлял себя с ними и с вами гораздо больше, чем с ним. Из-за пациентки, убитой у меня на кушетке, и ее мужа, которого я встретил немного позже, я узнал, что не так сильно от него отличаюсь. Когда я об этом поразмыслил, то понял, что вел себя с Максом как ничтожное создание, мой отец в этой ситуации действовал бы так же.

– Эта мысль пришла вам в голову из-за волков?

– Да, тот, который казался вожаком, напомнил мне Макса, когда он был у меня. Та же величественная осанка, тот же уверенный вид. Другие волки, казалось, относились к нему подобострастно. Он был хозяином мира. Как Макс. Если бы вы слышали его речи у меня дома! Этот человек был безумным, параноиком, раздувшимся от сознания собственной важности, но он меня околдовал. Я имел дело с настоящим проходимцем, с кем-то, кто не принадлежал к нашему миру. В сущности, я ему завидовал. Такие люди, как он, не уважают никакие ценности, они так же легко попирают их, как и дышат. Вот именно, хозяин мира. В то время как мы, прочие интеллектуалы, только и умеем, что разоблачать эти ценности, показывать ненадежность их обоснований. Однако мы не осмеливаемся идти дальше. Мы дряхлые и забитые. Вот что я понял, когда в прошлый раз увидел вас спящим. Я увидел себя таким, каким скоро стану, болезненным старцем, таким же жалким и слабым, как мой отец. Хуже того, у меня возникло ощущение, что я уже стал таким, и я сказал себе, что перед лицом таких людей, как Макс, мы не имеем веса. Мы скоро зачахнем, тогда как подобные ему продолжат править миром.

Наступило долгое молчание. Злибовика, казалось, совершенно не взволновало то, что я только что сказал. Может, ждал продолжения?

Он спросил:

– Кто был тем волком, который сидел немного повыше?

– Ольга, само собой разумеется. Его окраска была такого же цвета, как и ее пальто. Поскольку дерево было освещено, я подумал о новогодней елке. Именно по этому случаю отец купил мне голубого жирафа. И через некоторое время мне приснился странный сон, похожий на тот, что я видел вчера вечером. Я был у себя в комнате, внезапно открылось окно, и я увидел нескольких белых волков, устроившихся на ветках высокого орехового дерева. Они молча на меня смотрели. На последней ветке сидела волчица. Я уверен, что это была самка. Она расположилась над другим волком, на этот раз самцом. Мне казалось, что она ему опасно угрожала. На самом деле, я хотел, чтобы она его убила.

– Вы говорите, что она была на нем?

– Выше него, – поправил его я. – Это не…

Я собирался сказать, что это не одно и то же, но на нем или выше него, какая разница? Этот сон преследовал меня годами, теперь я это вспоминал. Только теперь. Иногда по ночам неожиданно возникали неподвижные глаза, молча взиравшие на меня, а утром я силился все забыть. Но это всегда жило в моем подсознании. На этом ореховом дереве вырастали и устраивались различные события моей жизни. В реальности те же самые – что, в самом деле, менялось в жизни? – может, других цветов, размеров, но на тех же самых местах, на тех же самых ветках, в тех же самых позах. И всегда с этой волчицей сверху. В сущности, не было никакой разницы, волчица ли. Волк так же хорошо делал свое дело. Что имело значение, так это то, что убийца всегда был сверху. Всегда. Эту бесспорную истину я открыл летом, которое наступило после эпизода с жирафом. Я изо всех сил желал, чтобы отец был сурово наказан за свой подарок. Я знал, что мать собиралась осуществить это желание. Матери всегда исполняют желания своих сыновей. В тот полдень было очень жарко. Настолько же, насколько было холодно в моем сне с волками. Это было, вероятно, в июне или июле. Скобяная лавка была закрыта до четырех часов дня. Я очень хорошо помню, что у моего отца была привычка вешать табличку на дверь, чтобы предупредить об этом покупателей. Позже, научившись читать, я узнал, что там было написано что-то вроде: «Чтобы лучше обслужить наших любезных покупателей, магазин будет закрыт с двенадцати тридцати до шестнадцати часов». Моя мать находила это нелепым, но для него это была высшая степень торгового мастерства. «Нужно всегда поддерживать хорошие отношения с клиентом», – говорил он. Тем не менее клиенты к нему не торопились, но он не сдавался. Итак, в тот полдень, повесив на дверь свою табличку, он поднялся в квартиру над магазином. Он не знал, что наступил час мести и что наверху мать готовилась его убить. Он простодушно, спокойным шагом поднимался в свою комнату. Шум его шагов по деревянным ступенькам был похож на удары Ольги по могильному камню. Он долетал до первого этажа и помещения скобяной лавки. Словно отец хотел предупредить весь мир о том, что поднимается в спальню. Дурак! Если бы он знал, что его ждет. Я чуть было не проявил слабость, испугался за него и подумал о том, чтобы догнать его и сказать ему не ходить туда, что ему угрожала страшная опасность. Но тут я вспомнил о жирафе, которого похоронил накануне, и во мне поднялся сильный гнев. Раз он хотел умереть, пусть умрет! И я остался на первом этаже, в комнате за магазином, стараясь не упустить ничего из предстоящей драмы. Я долго терпеливо ждал. Внезапно я услышал их крики. Уже позже я нашел слова, чтобы выразить, что я тогда почувствовал, наткнувшись в одной книге на выражение: «Волки пожирают друг друга». Точно так, они терзали друг друга. Кричали как волки и действовали с беспощадностью этих зверей. Я бросился на второй этаж и увидел, как они в смертельной битве схватились на кровати. Для большего удобства, – так я, по крайней мере, думал – они не стали снимать белое нижнее белье – отец был в хлопчатобумажной майке, а мать в комбинации, – белые, как волки в моем сне. Мать была сверху. Мой отец, это точно, вот-вот должен был быть истреблен. Лежа на спине, он отбивался, но она крепко удерживала его между бедрами, чтобы он не смог высвободиться. Я не сомневался в исходе сражения, казнь вот-вот должна была свершиться, и я принялся аплодировать. Именно тогда они заметили меня. Мать издала изумленное «О!», и их крики резко прекратились. Отец воспользовался оцепенением матери, чтобы перевернуться на живот. Вероятно, он думал от нее ускользнуть, но больше ничего не предпринял. И они оба долго молча смотрели на меня… Если подумать, может, я сам уставился на них широко раскрытыми глазами, как волки из сна. В любом случае, я чувствовал, что мне следует уйти, не мешать им в их битве, но мне это не удавалось. Я долго не мог оторвать от них взгляд. Не мог закрыть дверь их спальни и вернуться в комнату за магазином, чтобы дождаться, пока мать покончит с отцом.